Черный Дождь

Мартина все глубже погружалась в пучину отчаяния. Брак с Йохеном трещал по швам из-за постоянных ссор. Словно проклятие тяготело над ней с тех пор, как она уехала из Гамбурга. Но она просто не могла больше выносить уныние Леннарда. Он был сломлен изнутри, когда его с позором уволили из полиции. А ей хотелось быть счастливой и чтобы у Бена была крепкая семья, отец, с которого он бы брал пример. Ничего из этого не сбылось. Напротив, она все основательно испортила. И теперь ее мальчик разрушил свое будущее, дерясь с турками на глазах у полиции. Причиной всему этому была только она. Смахнув слезы с глаз, Мартина подавила желание посигналить: не вина водителя в машине перед ней в том, что снова загорелся красный.

15

Скоростной междугородний экспресс вкатился на станцию и постепенно остановился. Дверь с шипением открылась. Кеничи Танака спустился по двум ступенькам на платформу и осмотрелся. Архитектура вокзала Карлсруэ показалась ему странной, какой-то неказистой. Нигде не было даже малейшего намека на изящность. Ступеньки – слишком высокие, платформы – слишком широкие, а люди – шумные, невнимательные и недружелюбные. Вся Германия была точно такой же – грубой и неотесанной. Он просто не мог понять, как его дочь так долго продержалась здесь, вдали от родного дома, где ей было бы самое место. Но человек способен привыкнуть ко всему, почти ко всему.

Мужчина не смог прочесть надписи на указателях, но найти выход со станции было несложно. Он подошел к остановке, с которой отправлялись трамваи и автобусы, выглядевшие до боли знакомыми. Однако Танака не питал иллюзий, что сможет найти дорогу. Нет ничего проще, чем заблудиться в чужом городе, пользуясь общественным транспортом. Рядом выстроились в ряд машины, стерильно белые, с желтыми значками. Вероятно, это были такси. Он взглянул на водителя первой машины, быстро прошел мимо него и открыл дверь следующей машины. Водитель сказал что-то по-немецки и указал на машину перед ним. Водитель, китаец, тем временем вышел из машины и открыл багажник. Он подошел к Танаке и протянул руку за чемоданом.

– Убери свои руки, болван китайский! – крикнул Танака по-японски. На лице водителя отразилось изумление. Он был еще совсем юн, возможно, студент. (Эти китайцы распространились по всему миру, как тараканы.) Танака разрывался между неприязнью к соседнему народу и осознанием того, что со своими скромными знаниями английского языка он вряд ли сможет вести продолжительную беседу с обоими таксистами, если они вообще говорят по-английски. Если он хотел добраться до дома своей дочери сегодня, у него, вероятно, не было другого выбора, кроме как сесть в машину китайца.

Он бросил на водителя предупреждающий взгляд, который через все языковые барьеры давал понять, что нужно держать руки подальше от его багажа. Танака сам с легкостью поднял чемодан. Ему недавно исполнилось 75, но его нельзя было назвать немощным стариком. В руках он сжимал портфель с документами, которые привез Кейко.

В салоне такси пахло чем-то тошнотворно-китайским. Танака старался дышать как можно реже. Он протянул водителю листок бумаги с адресом, напечатанным немецкими буквами. Дочь прислала его по электронной почте. Китаец кивнул, завел двигатель и тронулся с места. Смешанное чувство предвкушения и напряжения переполняло Танаку. Он не видел дочь пять лет, с тех самых пор, как она последний раз приезжала в Кобе. Он так и не простил ей брака с иностранцем (гайдзином) и долго отказывался приезжать в Германию. Но в конце концов тоска по ней и желание увидеть внуков взяли верх над его гордостью, и он принял ее приглашение.

Танака поймал на себе взгляд молодого китайца в зеркале заднего вида. Он знал, что многие люди испытывают ужас при виде шрамов на его лице, жесткое, холодное выражение которого отчасти объяснялось атрофированными лицевыми мышцами, а отчасти – ранами в его душе. В глазах водителя он прочитал вопрос, что явилось причиной этого уродства (этот взгляд был ему знаком). Танака почувствовал, как память пытается вырваться из тюрьмы, в которую он ее заточил. Внутри все сжалось болезненной судорогой, его бросило в жар. Японец потянулся к карману пиджака, чтобы достать коробку с пилюлями, но ее там не оказалось. Проклятье! Он сунул ее в боковой карман чемодана. Его охватил панический страх, сердце бешено забилось, пульс участился. Нужно было срочно с этим справиться.

Он велел водителю остановиться, чтобы достать свой чемодан, но встретил непонимающий взгляд: Танака говорил по-японски. Борясь с паникой, он совсем забыл, что этот парень – китаец. Пришлось с заметной дрожью в голосе повторить распоряжение по-английски. Хотя он знал мандаринский лучше, чем английский, он никогда не унизился бы до того, чтобы говорить на этом языке с обслугой. Трудно было сказать, понял его китаец или нет, но машина остановилась. Водитель выскочил первым, чтобы открыть дверь перед пассажиром. Танака выбрался из салона. Ноги подкашивались. К горлу подкатывала тошнота. Впервые за долгое время он так явственно ощущал угрозу. Дрожащими пальцами он достал таблетки из бокового кармана чемодана и принял сразу две. Он сделал несколько шагов до угла дома. Там он прислонился к стене, глубоко вдохнул и выдохнул, борясь с приступом паники. Китаец стоял у машины и с тревогой наблюдал за ним.

16

– Это просто потрясающе!

Тимо стоял на краю плоской крыши с бутылкой пива в руке и обозревал город. Только низкий выступ отделял его от падения с высоты пятнадцати этажей и гибели.

– Не походи так близко! – предостерег его Леон, который сомневался, что находиться здесь было хорошей идеей. Обычно дверь, ведущая сюда, всегда была заперта: на крышу могли подниматься только техник-ремонтник и трубочист. Леон украл ключ у отца, который работал уборщиком в домоуправлении. На самом деле он хотел привести сюда Лизу только для того, чтобы произвести на нее впечатление. Вид был действительно великолепный – весь город лежал перед ними как на ладони. Всего несколько зданий в Карлсруэ были выше, чем это. Лиза была очарована, и у нее родилась идея устроить здесь вечеринку. Леон не посмел отказать. Сейчас он в отчаянии метался между двумя десятками студентов, половину из которых совсем не знал. От гриля на шатких ножках распространялся запах горелого мяса. Бумбокс Томаса орал слишком громко, и Леон ожидал, что в любой момент кто-нибудь из жильцов вызовет полицию. Неприятной беседы с родителями было не миновать. Но больше всего его беспокоили четыре ящика пива. Если кто-то из его друзей споткнется о край крыши в пьяном виде…

– Ребята! – крикнул он, подняв руки. – Ребята, послушайте!

Но никто не обращал на него внимания.

17

– Огонь… в твоих глазах… он горит так жарко… так жарко, как… Ахим, подскажи мне рифму к слову «жарко».

Георг Рольфс, более известный под своим сценическим псевдонимом Джордж Дэниелс, повернулся к бойфренду, лежащему рядом с ним на шезлонге у бассейна. Вилла, купленная Рольфсом в прошлом году, располагалась на склоне одного из северных холмов Шварцвальда. С террасы открывался великолепный вид на Рейнскую равнину и Карлсруэ, который с высоты, однако, выглядел мрачным и серым.

– Что? – сонно пробормотал Ахим.

– Что рифмуется с «жарко»? Мне приходит на ум лишь «кофеварка», но она как-то не подходит.

– Боже мой, Джордж, ты можешь хоть на секунду забыть о своих дурацких текстах? Ты не дал мне досмотреть прекрасный сон!

– Да? И что же тебе снилось?

– Брэд Питт. Он пригласил меня в свой роскошный особняк в Калифорнии. Мы сидели у бассейна, а потом он стал натирать мою спину лосьоном и…

– Избавь меня от подробностей, пожалуйста. Лучше помоги мне. Я должен к четвергу закончить еще одну песню.

– Тебе не надоели песни? Ведь ты выпустил одиннадцать альбомов!

– Одиннадцать – это вообще ни о чем! Элвис записал двадцать три пластинки, не считая концертных записей и саундтреков. А у Карпендале их более сорока…

– Карпендале. Хватит уже о нем! «Красивая девочка… с первой страницы… она одна… по ночам мне снится…»

– Тебе никто не говорил, что тебе вообще не стоит петь?

– Перестань брюзжать и намажь мне спинку кремом, ладно?

– Почему бы тебе не позвонить Брэду Питту?