Черный феникс. Африканское сафари
Шрифт:
Есть еще одно место, где в часы сиесты в Ламу всегда шумно и оживленно. Это — «Петли бар». Там собирается в основном европейский «свет» городка, и именно там я надеялся в тот субботний день найти Джеймса Аллена — куратора местного музея и большого знатока Савахила.
Дж. Аллен быстро занял свое место в научном мире Восточной Африки. В первых же своих опубликованных работах он по-новаторски, смело заявил об африканских истоках суахилийской цивилизации и поставил все точки над «i» в вопросе о том, почему некоторые его западноевропейские коллеги все еще силятся выдать ее за «арабскую». Он писал, что «этот ярлык необоснованно повешен британской колониальной наукой» и что попытки объяснить любое достижение суахили «импортом из Аравии», равно как и домыслы о «финикийском
Пожалуй, впервые в западной африканистике он заявил, что преобладающей тенденцией на восточноафриканском побережье в течение всего последнего тысячелетия была скорее суахилизация арабов, чем арабизация африканских мусульман. Был отброшен термин «африканизация» в отношении переселенцев из стран исламского мира, под которым расиствующие ученые подразумевали разрушение их более высокой культуры «черными элементами». Обосновавшись в Ламу и основываясь на огромном местном фактическом материале, ранее не вовлекавшемся в научный оборот, Дж. Аллен взглянул на прошлое этого района не как на историю городов-государств «цивилизованных переселенцев», а как на составную часть истории бантуязычного населения всего восточноафриканского региона, навел мосты между цивилизацией суахили и цивилизацией банту в целом.
Но сначала, когда мы встретились у «Петли» и я поделился с ним своими впечатлениями от последней поездки по архипелагу, Аллен начал разговор не о теоретических проблемах, а, как он выразился, о «тех частностях, без которых впечатление о культуре суахили не может быть полным».
— Надо твердо уяснить себе, что на архипелаге Баджун мы сталкиваемся с уникальной для Тропической Африки традиционной городской цивилизацией. Эта городская цивилизация имеет очень солидный возраст и на разных стадиях своего развития затрагивала то одни, то другие его части. Поэтому практически все население архипелага, даже обитатели ныне кажущихся полузаброшенными деревнями древних поселений на Манда, живет по законам городской культуры. Она может показаться экзотичной, архаичной, консервативной, но это именно тот городской традиционный африканский быт, который чудом сохранился до конца XX века. Эталон этого быта был создан на Ламу в первые десятилетия его «серебряной поры». Познакомиться с ним настолько важно, что я бы предложил вам расстаться с прохладой «Петли» и вновь совершить прогулку по городу.
По опустевшим улицам мы пошли по направлению к форту, где сохранились характерные для традиционной архитектуры Ламу дома XVIII — начала XIX века. Они имеют открытую террасу и по своей конструкции представляют собой модифицированный вариант тех более ранних жилых построек XIII–XVI веков, которые известны в Килве и Геди. Так, форма окон этих старых домов явно свидетельствует о том, что над местными зодчими довлела задача обезопасить находящихся в них женщин от докучливых взглядов соседей и прохожих. Означает ли это, что дома в Ламу строились по канонам арабской архитектуры?
— Нет, — однозначно отвечает на этот вопрос Дж. Аллен. — Причем это не только мое личное мнение. Не так давно здесь работал крупный специалист по истории арабской архитектуры Усам Хайдан — иракский ученый, читавший лекции в Найробийском университете. Потом появилась его монография «Ламу. Исследование суахилийского города». В ней делается вывод: местные дома не похожи на арабские, они оригинальны и представляют собой важный вклад в развитие городской архитектуры в условиях тропиков.
— В чем же заключается их специфика?
— У суахилийских архитекторов была своя концепция пространства. Она отражала свойственные африканцам традиции общения. Оставляя разумный минимум площади для частной жизни, строители домов неизменно «выкраивали» побольше места для общесемейного использования и приема гостей. Поражает высокий уровень санитарно-гигиенических условий в этих домах. Каждый из них имел по два-три туалета и вызывающую восхищение систему канализации. Во многих домах была не только холодная, но и горячая вода. Все «санузлы» были со вкусом отделаны.
Делалось все возможное, чтобы поддержать чистоту и избежать неприятного запаха.Я уверен, — продолжает Аллен, — не будет преувеличением сказать, что уровень гигиены и сантехники в Ламу XVII века был намного выше, чем в Лондоне тех времен.
Столь же прогрессивно решались строительные проблемы в масштабах всего города. Выросший в условиях влажного климата Ламу нуждался в сложной дренажной системе. Узенькие улочки, в которые не проникает солнце и где поэтому всегда прохладно, хороши лишь в сухую погоду. После тропического ливня они могут стать сущим адом. Потоки воды превращают их в глубокие каналы размывают фундаменты, затопляют нижние этажи, выносят наружу нечистоты, сбрасываемые затем в океан. Пляжи превращаются в свалки, в зловонные малярийные болота. Несколько таких дождей равносильны для старого города без канализации стихийному бедствию. Поэтому еще в XVIII веке, по мере того как Ламу застраивался, под ним создавалась разветвленная система глубокого дренажа. Копировать тут суахилийским строителям было некого! Ведь в арабских городах, создававшихся среди пустынь, подобные проблемы попросту не стояли.
В общем, — резюмирует Дж. Аллен, — Ламу являет собой прекрасный образец планирования и застройки африканского города доколониального периода. При этом всегда надо помнить, что суахилийские архитекторы мало что заимствовали извне и очень умело приспосабливались как к географической среде влажных тропиков, так и к специфическим социальным, психологическим требованиям его обитателей — африканцев.
Представление о самобытной суахилийской архитектуре, однако, не может быть мало-мальски верным, если не упомянуть о еще одной специфической детали — декоративной лепке. Ее прекрасные образцы сохранились еще во многих жилых домах Ламу. Однако устраивать экскурсию по таким домам в часы сиесты было не вполне удобно. Поэтому Дж. Аллен предложил потратить четверть часа и на моторке съездить в Шеллу. Там среди белоснежных дюн стоят полуразрушенные, покинутые здания, стены которых подобны произведению искусства.
Я не оговорился — именно стены! Потому что есть среди развалин Шеллы комнаты, в которых с пола до потолка все стены украшены, словно сотами, изящными нишами — мадаке, обрамленными лепными панелями филигранной работы… Есть анфилады комнат, где можно видеть целую галерею дивной красоты лепных дверных коробок… Есть ванные комнаты, где места для мыла и парфюмерии, расчески или стакана выдолблены в известняке и щедро украшены орнаментированной лепниной. Странно было видеть эти роскошные руины рядом с обитаемыми лачугами, в которых ютятся грузчики и рыбаки Шеллы.
Долго ли простоят еще под открытым небом эти шедевры суахилийских строителей? Корни растений уже рвут фундаменты зданий, поселившиеся внутри их пальмы переросли стены, а птицы не без комфорта устроились в глубоких мадаке.
— Все как в знаменитой утенди «Ал-Инкишафи» — «О тщете», — с трудом пробравшись ко мне через сплетения лиан, блокировавших вход в одну из комнат, полушепотом сказал Аллен. — Помните?
Ниши, где стоял фарфор, — Птичий постоялый двор. Диким уткам здесь простор И сове ширококрылой, —продекламировал он. — Хотя, по правде говоря, я не вполне уверен в том, что в каждой из этих многочисленных ниш даже в «серебряную пору» Ламу обязательно стояли вазы. Так же как не согласен с теми, кто утверждает, что все ниши в стенах женской половины домов использовались как вместилища для бытовых мелочей. Верхние три ряда ниш расположены настолько высоко, что поставленные туда вазы попросту не смотрелись бы, а женщины не смогли бы достать с пола то, что в них находится. Но в нижних рядах ниш действительно могли выставляться предметы роскоши: китайский и европейский фарфор, арабская бронза, индийские статуэтки, лучшие изделия местных мастеров. На почетных местах находились также книги в дорогих сафьяновых переплетах.