Черный феникс. Академия Хилт

«Кто ты и почему зовешь меня хранительницей?» – спросила мысленно.

«Потому что ты и есть хранительница. Но не я тот, кто должен тебе все объяснить. Мы поговорим позже, твоя мама волнуется».

И мне пришлось подчиниться. Не потому, что хотела. А потому, что голос был прав: мама волновалась. Она звала меня, а я не слышала ее и безучастно смотрела перед собой. Моргнула, показывая, что просто задумалась, и тут же крепко обняла маму.

– Как же ты меня напугала, – прошептала мамочка, – Риша, солнышко мое…

– Прости, – выдохнула я ей в плечо и зажмурилась.

Но мама была бы не мамой, если бы быстро не взяла себя в руки. Да, она чуть всхлипнула, сильнее прижалась ко мне, но тут же отпустила. Осторожно погладила по голове, утерла невольные слезы и посмотрела серьезно. Так, как умела только она.

– Прости меня, детка. Я о многом должна тебе рассказать.

– Подожди, – остановила я ее и резко села. Тело отозвалось гулкой болью, но быстрой, словно просто затекло, а не избивали меня как боксерскую грушу. – Не могу понять…

Я разглядывала маму и не верила своим глазам. Нет, она вряд ли вылечилась за эти два дня, но стала выглядеть иначе.

Мертвенная бледность куда-то ушла, щеки порозовели, однако напрягло меня совсем не это. Щеки! Откуда у мамы такие щеки! Изменился ее вес! Мама всегда была как щепка. Болезнь никого не красит. Изнуряющая, долгая, неизлечимая.

Когда кровь дурная, ничего не поделаешь…

Лишь отсрочить… нам удавалось только отсрочить и как-то, смирившись с диагнозом, жить… Но сейчас… Каким образом за два дня мама если не вернула почти нормальный вес для женщины ростом в сто шестьдесят семь сантиметров, то явно приближалась к нормальной отметке? Раньше она весила едва тридцать пять килограмм!

– Риша, я почти здорова, – видя мои метания, отозвалась мама. – И пусть мне не вернули моего иллами тьмы, но магия свободно струится по телу.

– Иллами? – выцепила я незнакомое слово.

– Феникс, твой феникс – иллами тьмы. – Мама смотрела на меня напряженно. – Вы уже успели познакомиться?

– Представиться друг другу, почти.

– Хорошо, значит твой иллами мудрый и позволил мне самой тебе обо всем рассказать.

И она замолчала, явно подбирая слова.

Я не торопила ее. Глупо торопить. И так ясно, что я не просто Марина Иваненко, а какое-то иное существо, судя по всему, вообще не с Земли. Как и моя мама точно не Раиса, а… как там мужчина говорил, Равьела? Наверняка ей очень тяжело дается истина. Но я подожду, мне явно некуда торопиться.

– Что ж, начнем с главного. Я – старшая дочь рода Вольного Ветра, семнадцатого по старшинству в нашем мире, который зовется Тантерайт. Всего великих родов тридцать. Мое истинное имя – леди Равьела Амарель тер Винд тан Аргхарай.

Усраться просто! Я уставилась на маму как удав на кролика. Как она вообще это все выговорила?

– Вижу, ты впечатлена, – усмехнулась мама. – А теперь по порядку. Приставка «тер» в моем имени указывает род, от которого я веду свое начало, приставка «тан» указывает на семейный статус – если он есть, то называется фамилия мужа.

– А второе имя? Оно указывает на предка?

– Верно. Таковы правила именования. Амарель была моей прабабкой, очень талантливой хранительницей.

– Значит, ты замужем.

Я вздохнула. Нет, я в курсе, что дети не из капусты берутся.

Но мама никогда не обсуждала со мной моего отца. Эта тема не то что была запретной в нашем доме, однако маме становилось физически плохо, когда она заговаривала о нем. А потому я никогда ее не расспрашивала.

– И да и нет, Риша.

– Как это?

– Все очень сложно. – Мама потерла переносицу. – Пятьдесят три года назад я вышла замуж за твоего отца. Это был договорной брак. Так принято между высокими родами.

Сказать, что я опешила, значит не сказать ничего. Пятьдесят три года назад? По паспорту моей маме всего тридцать восемь лет! Я всегда считала, что она родила меня на третьем курсе вуза, а отец, позабавившись с доброй и красивой девчонкой, просто бросил и ее, и приплод любви. Меня то есть. А так как я родилась болезненной девочкой, то маме со мной поначалу пришлось очень тяжело, я даже в школу пошла не как все дети – в шесть-семь лет, а в восемь.

Мамин взгляд был понимающим и вместе с тем извиняющимся.

– Мне сто восемь лет, детка.

Почему-то мамин возраст принять оказалось тяжелее, чем какого-то иллами, туман, который наверняка разновидность магии, да и вообще мое превращение в красивую черную птичку. Почему красивую? Да потому что я в этом уверена.

«Спасибо, хранительница», – раздался мягкий обволакивающий голос в голове.

Я не смутилась, но отвечать фениксу не стала.

– Пятьдесят три года назад ты вышла замуж, значит прожила в браке чуть больше тридцати лет… а двадцать лет назад что-то заставило тебя сбежать и скрыть, что у тебя есть я?

– Примерно так. – Мама набрала побольше воздуха и явно с трудом произнесла: – Долг любой жены – подарить наследника. Но только в великих родах первенцем обязан быть мальчик.

– А если рождается девочка?

– Ее убивают.

– Что?!

– Ты не ослышалась. Дочь может родиться позже, но не быть первой. В этом случае глава рода обрывает ее существование. – По лицу мамы катились слезы. – Мы любили друг друга, Риша. Я и твой отец любили друг друга. Может, немного странной любовью, но в договорных браках и того нет. А нам повезло, да, повезло.

Я потрясенно замерла. Ничего себе откровения!

– Первый раз я родила спустя семь лет брака.

Я заметила дрожь в руках мамочки и потянулась к ней. Но она мягко оттолкнула мою руку.

– Сына. Мертворожденного.

Мама вздрогнула, на миг прикрыла глаза и продолжила:

– Затем было еще четыре беременности. И в пятый, последний по традициям раз, это тоже был мальчик. Он прожил несколько минут, ни повитуха, ни целители, ни сила рода не смогли вернуть его к жизни. За тот час, что пытались помочь моему сыну, я думала – умру. Это тяжело, Риша…

Я потянулась к маме, но та легонько отстранилась.

– А потом твой отец принял решение в отношении меня и моей дальнейшей судьбы.

– О чем ты?

– Жена главы рода должна родить наследника. Ей дается на это пять попыток. После – ее или возвращают роду с позором, или убивают.

– Варварство! – Вообще на этот счет у меня имелись другие слова. Но мама не любила, когда я бранилась при ней.

А потому мне оставалось только закусывать губу и сжимать кулаки в негодовании.