Черный караван

— Военные — народ боевой. Если у вас есть желание сразиться, полковник, — прошу на поле.

На намек хана я ответил вежливой шуткой:

— Если военных не трогают, скромнее их нет никого на свете. Но, к сожалению, они не хозяева своей воли. Хотя кривая сабля в их руках, распоряжаются ею политики!

— Браво, полковник! — Асадулла-хан удовлетворенно погладил влажные черные усы. — Вы когда-нибудь видели плачущих крокодилов?

Я пожал плечами:

— Нет, не видел.

— Мне тоже, в общем-то, не приходилось наблюдать этого, — кивнул хан, — но я слышал, что крокодил плачет, когда заглатывает свою жертву. — Он помолчал и добавил: — Вы не усматриваете здесь никакой аналогии?

Я почел за лучшее ответить неопределенной улыбкой.

Мы прошли в просторный зал, обставленный по-европейски. Асадулла-хан заговорил снова:

— Только что я узнал, что ваши войска вошли в Закаспий. Да… И меня интересует один вопрос: чем вы, полковник, можете оправдать эту операцию? Ведь вторжение в Закаспий нельзя расценить иначе, как самую откровенную интервенцию, не так ли?

Теперь мне стало ясно необычное поведение хана и тайный смысл только что сказанных им на теннисном корте слов. Его явно волновала наша закаспийская операция. Он старался сдерживаться, однако и тон, и беспокойный взгляд хана выдавали его истинные чувства. То, что я приписал было веселому настроению моего собеседника, принимало совершенно иную окраску.

— Пока вы ищете дипломатическую формулировку ответа, я расскажу вам одну историю, — продолжал Асадулла-хан. — Был некий правитель, который неизменным атрибутом своей власти считал ременную плеть. Он размахивал ею направо и налево, стегал всех, кто подвернется под руку, совершенно не думая о том, насколько это ощутительно. Но когда плеть оставила след на его спине, почувствовал, что это весьма неприятно. Надеюсь, полковник, я выражаюсь достаточно ясно? Вы поняли меня?

Да, он высказывался довольно откровенно. Я понял его, как понял и то, что, действуя напрямик, в лоб, я рискую не выполнить возложенную на меня миссию. Поэтому я постарался ответить как можно сдержаннее:

— Я считаю, ваше превосходительство, что при нынешней смутной обстановке в Туркестане вряд ли кому-нибудь придет охота вмешиваться в тамошние дела. Террор, разруха, голод, нищета… В этих обстоятельствах пришлось бы взять на себя всю ответственность за положение в крае. Посудите сами, насколько это легко и насколько выгодно?

— Что же в таком случае заставило вас бросить туда войска? — Асадулла-хан сделал удивленные глаза. — Может быть, они заблудились и поэтому попали в Асхабад?

— Нет, не заблудились. — Я дал понять, что заметил иронию собеседника, но не считаю ее уместной. — Они пришли туда по просьбе Закаспийского правительства.

— Кого, кого? — Хан был откровенно удивлен. — Закаспийского правительства, говорите вы?

— Да.

— Вот тебе и на! — Густые брови хана сошлись на переносице. — Если завтра кучка авантюристов поднимет в Кандагаре восстание против афганского правительства, провозгласит Кандагар самостоятельным государством и призовет вас на помощь, вы, значит, пойдете и туда не колеблясь. Так, что ли?

— Это совершенно иное дело.

— Какое же иное? По-моему, никакой разницы нет. Сейчас в России существует одно законное правительство— Кремль, правительство Ленина. О каких же еще правительствах можно говорить? Вчера в государственном кресле России сидел Керенский — с ним считались, никто не посягал на русскую землю. Сегодня в том же кресле сидит Ленин, а мы почему-то должны не замечать его, считать, что он не существует? И в то же время с завидной отзывчивостью торопимся признать правительства-однодневки, правительства-миражи, поддерживаем их, вплоть до интервенции в чужую страну. Где же тут логика?

Скромно одетый слуга внес в маленьких графинчиках шербет, с привычной быстротой расставил па небольшом круглом столике вазы с апельсинами, виноградом и инжиром. Пока он проворно и бесшумно двигался, Асадулла-хан молчал, а я собирался с мыслями.

Сомневаться не приходилось: хан специально подготовился к нашему разговору. Вне всякого сомнения, он догадывался, что под формой простого полковника скрывается человек, облеченный известными полномочиями. И конечно же, высказывая свои мысли мне, высказывал их Лондону.

Проводив взглядом слугу, который исчез так же бесшумно, как появился, я сказал, стараясь говорить по возможности более миролюбиво:

— Логика, ваше превосходительство, неизменно зависит от тех принципов, какими руководствуется человек в поисках истины. Давайте попробуем представить закаспийский вопрос под другим углом зрения. Вы знаете, что Россия — наша союзница в войне с Германией, это подтверждено официальными соглашениями. В течение многих лет мы поддерживали друг друга. Сегодня германцы и их союзники-турки, пользуясь смутой в России, стремятся проникнуть в Закаспий через Кавказ. Имеем мы право остановить их или нет?

— Нет! — без малейшего колебания, словно он ожидал этого вопроса, ответил Асадулла-хан. — При нынешнем положении дел у вас на это нет никакого права. Вас никто не упрекнул бы, если бы во главе русского правительства по-прежнему стоял Керенский — он был сторонником продолжения войны. Но Ленин с первого дня революции выступил против войны. Он издал Декрет о мире. Он заключил с немцами мирный договор.

— Ленин, ваше превосходительство, — это еще не Россия.

Асадулла-хан опустил поднятый было бокал с шербетом.

— Но вы же признавали Россию в лице Керенского?

— Да, потому что он был главой государства, признанного союзниками.

— Хе-хе-хе! — Хан засмеялся мелким, ехидным смешком. — Ей-богу, вы меня вынуждаете смеяться, полков-пик! «Признанный союзниками»… А разве обязательно такое признание? Значит, если союзники не признали, то и новое государство незаконно? Поэтому-то вы и воюете против Москвы?

Поняв свой промах, я постарался выправить положение:

— Вы не совсем правильно истолковали мою мысль, ваше превосходительство. Речь идет не о внутренней, а о внешней политике, об обязательствах, налагаемых международными договорами. Именно с этой точки зрения Россия не вправе односторонне отказываться от обязательства о совместной войне против немцев.

— Почему не вправе? — живо возразил хан. — Новое государство — новая политика. Разве они не имеют права по-новому переоценить прошлое? И потом, не забывайте одного: сейчас главная сила большевиков именно в их отношении к войне. Народ устал от войны, от разрухи, от нищеты. Со всех сторон грозит смерть — жертвы неисчислимы, а народ хочет жить. Большевики хорошо поняли это и отнюдь не случайно выступили против войны. Они выбрали самый удобный момент, чтобы завоевать доверие народа. Вы читали декрет Ленина о мире?

— Читал.

— И я тоже. Внимательно читал. И склонен думать, что для стран Востока этот декрет имеет особое значение. Ведь в нем говорится не только о прекращении войны с Германией. Там осуждаются завоевательные войны вообще, осуждается подчинение малых государств большим, порабощение сильным народом слабого народа. Вот что важно, полковник! Если этот справедливый принцип возобладает в международных отношениях, на земле исчезнут горе и страдания. В самом деле, во имя чего ведутся войны? Во имя грабежа тех, кто слаб, кто ие может отстоять свои права. Чтобы понять это, не нужно особой прозорливости.