Черный крест. 13 страшных медицинских историй
Шрифт:
Ксения была приятно удивлена тем, что если в родном городе ее вызов на коллегию в управление здравоохранения на неделю стал главной темой для разговоров среди коллег, то в Москве на разбирательство по поводу смерти ребенка никто в поликлинике не обращал внимания. Не приставали с расспросами, не лезли с советами, словно и не было ничего. Сначала Ксения решила, что это от равнодушия, а потом поняла, что не равнодушие тому причиной, а деликатность, принципы невмешательства в чужую жизнь. Не хочет человек начинать разговор на эту тему – и ладно.
С матерью Славика Ксения иногда встречалась на улице. Та каждый раз демонстративно отворачивалась в сторону, за что Ксения была ей до крайности признательна. А то
История одиннадцатая
Уходя – уходи
Гамлет:
Мир, мир, смятенный дух!22
Перевод М. Лозинского.
Припев из старой песни давно уже стал для Феликса чем-то вроде мантры. «Что я могу сделать? Слов нет, как все хреново!» Перевод был несколько вольным, но с другой стороны – сверхточным, ведь переводил Феликс не умом, а сердцем. Он вообще больше привык полагаться на свою интуицию, нежели на логические расчеты Волынцева.
23
Smokie «What Can I Do».
Сейчас не помогало ни то, ни другое. Расходы росли, доходы падали, а Дополнительная Услуга, на которую компаньоны поначалу возлагали столько надежд, оказалась невостребованной. Ну, не то чтобы совсем невостребованной, но...
В этих уклончивых «но» и крылась вся загвоздка. Дополнительная Услуга была из числа тех услуг, которые не включают в прайс-листы и не рекламируют в открытую. Это была специфическая и очень деликатная услуга. Даже в разговорах с глазу на глаз Феликс никогда не озвучивал ее сущности, предпочитая пользоваться намеками. Мир полон ханжества и лицемерия. Даже у такой полезной и ничем не угрожающей обществу процедуры, как эвтаназия, есть множество противников.
Услугу Феликс всегда предлагал сам, не доверяя это тонкое дело ни Волынцеву, ни тем более кому-то еще. Тщательно изучал объект, стараясь собрать о нем как можно больше сведений (желательно – неофициальных, они более полезны), присматривался к отношениям объекта с родственниками, выбирал, если было из кого выбирать, Главного Родственника и приглашал его в свой кабинет, роскошное убранство которого с лихвой компенсировало скромный размер – всего какихто двадцать квадратных метров. Каморка, келья, но – уютная.
Оба окна кабинета, находившегося в левом крыле здания, построенного в форме буквы «Н», были обращены к главному входу. По выходным Феликс подолгу наблюдал за уходящими посетителями, в первую очередь – за выражением их лиц, но еще и за тем, как быстро они идут, останавливаются ли для того, чтобы помахать рукой. Любопытство было не пустым, ведь именно по поведению родственников и намечались объекты.
Начав разговор, Феликс долго трепался на отвлеченные темы, словно привыкая,
примериваясь к собеседнику, затем, как и положено совладельцу, недолго, но эмоционально хвалил пансионат, и лишь только после этого переходил к сути дела. Начинал примерно так:– Есть такая арабская поговорка: «Хороший гость радует хозяина и приходом, и уходом».
Поговорку Феликс выдумал сам и сам же решил, что она должна стать арабской.
– Что есть наша жизнь? Тот же приход в гости. В этот славный мир! – Здесь Феликс непременно разводил руками, словно показывая собеседнику «этот славный мир» и предлагая им повосхищаться. Затем следовала недолгая пауза, дающая собеседнику возможность осмыслить вводную информацию. Порой попадались такие тугодумы, что Феликс явственно слышал скрежет несуществующих шестеренок в их мозгах.
– Я всю жизнь занимаюсь геронтологией, – продолжал Феликс, – и глубоко уверен в том, что обществу необходима эвтаназия не только по медицинским, но и по социальным показаниям. Разные ведь случаются у людей обстоятельства.
Тут все собеседники неизменно оживлялись и жестом или словом выражали свое согласие. А как же иначе – у каждого из них было свое «обстоятельство» – пожилой родственник, за которого не только надо было выкладывать ежемесячно довольно крупную сумму, но и навещать, звонить, в общем, проявлять внимание. Некоторых родственников, как подозревал Феликс, больше напрягали не расходы, а траты времени и эмоций. Пожилые люди иногда бывают очень навязчивы. И обидчивы.
Грубиян Волынцев называл клиентов «чемоданами», намекая на то, что они подобны чемодану без ручки из анекдота, который и бросить жаль, и нести тяжело. Иногда забывался настолько, что употреблял это слово на людях. Феликса всякий раз коробило.
– Ты одними своими манерами снижаешь респектабельность нашего заведения, – упрекал он компаньона.
– А ты своими манерами нагоняешь на людей тоску! – ржал Волынцев.
Что правда, то правда – возле Волынцева постоянно звучал смех. Стоило приблизиться Феликсу, как смех стихал. Не то чтобы Феликс не любил повеселиться, просто он не мог веселиться постоянно. Делу время, потехе – час. А превращать в потеху всю жизнь вряд ли целесообразно.
– И вообще – я лучше тебя нахожу общий язык с людьми! – Эти слова Волынцев повторял постоянно.
Он и Дополнительную Услугу порывался предлагать, но тут Феликс твердо сказал «нет», а его «нет» Волынцев никогда не оспаривал. Знал, что бесполезно.
Феликс не мог допустить компаньона до столь деликатных сфер. Разве Волынцев способен ходить вокруг да около? И имеет ли он хотя бы самое отдаленное представление о такте? Нет, Волынцев проникновенно посмотрит на собеседника и дружеским тоном предложит:
– Хочешь, мы поможем твоей мамаше поскорее уйти на тот свет? Тихо и безболезненно? Тебе это встанет недорого – примерно как годовое содержание ее у нас. Ну что – по рукам?
Можно себе представить, что за всем этим последует. Родственники клиентов были богатыми людьми, а люди, которым есть что терять, всегда опасаются подстав и подлянок. Так и без клиентов недолго остаться. Что тогда – опять бордель устраивать? Ну уж нет, попробовали однажды, до сих пор вспомнить страшно...
Пансионат с прилегающим к нему парком (почти два гектара подмосковной земли) когда-то был филиалом одного медицинского научно-исследовательского института. В период повальной реорганизации, ликвидации и приватизации филиал буквально за копейки достался академику Волынцеву, известному не столько своими научными успехами, сколько деловой хваткой. К моменту «приватизации» филиал пустовал уже третий год и впечатление производил самое что ни на есть отталкивающее: к полуразрушенному, изрядно обгоревшему кирпичному дому с пустыми оконными проемами по захламленной территории даже подъехать было невозможно.