Черный квадрат. Мои философские размышления здесь на Камчатке. Том 2

– И это всё, в женском теле и в женском облике? – спрашиваю я, вспоминая свои размышления о зле в самом человеке еще того, далекого от меня неоплатониста Платони.

Правда, именно такие трактовки входили в прямое противоречие со всеми тогдашними символами, изображенными художником на этой своей уникальной по замыслу и по самому средневековому символизму картине, где самого зла было столько (?!), но этому, как бы и не придавали первоначально особого значения, уже затем по прошествии многих лет, засматриваясь не на её золотые околицы, а как бы сосредоточившись на самом главном в её центре, где мы, видим человека, где мы видим эту женщину и мы видим прекрасную женщину не так давно, обласканную, а все остальное мы можем теперь сами домыслить даже недалеко, отойдя от той картины. Именно мы видим женщину обласканную и снисхождением с небес самого Бога и Божества, и, понятно еще и в облике мужчины, а как же иначе, щедрого на то злато всемогущего Зевса.

Чего только не делали исследователи с тем полотном, о чём только не спорили, и наконец, его подвергли еще и рентгеновскому исследованию в 60-е годы ХХ столетия. И им, открылась поразительная вещь: действительно под верхним слоем краски обнаружился более ранний вариант картины (вероятно 1636 года), на котором золотой дождь все же присутствовал (!), и это было так удивительно, так как показывало нам, потомкам его сам мыслительный временной путь, которым шел вдумчивый художник, пишущи не один и не два года своё неповторимое полотно. Это открытие ученым ясно говорило и еще, показывало нам о его размышлении и о его том его личном, выборе в процессе самой работы над полотном. В окончательном варианте на его месте художник всё же изобразил золотое свечение, что вероятно то же самое. И то, и другое золото в смысловом корне своём слова. По мнению искусствоведа Сергея Андронова, Рембрандт запечатлел момент не самой их встречи, а прощания невероятно, разгоряченной Данаи с богом – Зевсом, когда божество уже, как бы за пределами той тоже позолоченной рамки картины и уже, как бы тихо покидает спальню царевны: стихия прошла, осталось только её сияние.

Это как и мой, и твой сон тот юнцовский, когда хочется еще и еще раз его по воле своей видеть, а он как-то и не приходит в нужную к тебе минутку. Твой сон – это одно, а действительность – она всегда чуточку обыденнее. Она в чем-то даже нас иногда разочаровывает, так как наяву всё, вероятно чуть приземлённое и даже немного прозаичнее.

А, что если и супрематичный «Черный квадрат» супрематиста Казимира Малевича. если не читать мои такие долгие о нём рассуждения, а взять нам всём и его подвергнуть мне тому всё видящему коротковолновому рентгеновскому излучению и даже, другому ультрафиолетовому излучению или, даже другим его видам, пусть и ультрафиолетовому, показывающему ту картину в иной волновой спектральной рампе. Что же мы тогда и там, увидим под толстыми слоями черной-пречерной краски и в её многочисленном своими трещинами кракелюре, образовавшемся это уж я ясно, понимаю от самого времени, от всей временной сухости, от самой нашей изменчивой истории, впитавшей такие вселенские события и, поглотившей не один миллион людей и не только в нашей стране, и не только моего свободолюбивого половского племени?

А никто и не думал этого делать.

А тогда может и поистине верна версия, что его, возмущенная увиденным жена там и тогда, закрасила его полностью нагих чуть пухленьких женщин в бане, с которыми тот и не раз наедине спал, и часто, изменял ей, как сегодня многие и несколько, похожие на прокурора Скуратова совсем не бедные и, облеченные не малой властью люди поступают, как ранее те несмышленые подросшие и своих штанишек комсомолята, которые сегодня, так легко и даже, так умело с помощью каких-то, нарисованных ими же таких же мифических, как и сам супрематичный «Черный квадрат» Казимира Малевича, ваучеров весь СССР на раз и буквально за 1991 год прихватизировали, которые затем всуе все электростанции даже с реками легко присвоили себе, как это сделал сам Боря Чубайс, а не, как бы по самой логике еще и, оставили всем нам, чтобы мы на те весомые для многих акции безбедно в старости своей и жили состригая с них свои доходные в старости купоны.

И теперь-то я яснее-ясного понимаю, что никто и никогда не будет, просвечивать её ту картину черную еще и рентгеном, тот из московской галереи выставочной Третьяковской супрематичный «Черный квадрат» Казимира Малевича, чтобы на раз разрушить всю его художественную его супрематичную тайну и даже нашу всю иллюзию через ту черноту, восприятия мира этого в его разных цветах, а не только черное и диаметрально противоположное ему белое, чтобы уничтожить сам его символ черноты и всей не познанности её той черноты его всеми нами, и весь его супрематичный Казимира Малевича символизм из того теперь невероятно далекого от нас и нашего нынешнего времени 1912 года, как некоего предвестника того Максима Горького сильной и вселенской бури и всех последующих в начале века того разных наших революций, переворачивающий не только наше всё внутреннее сознание, но и переворачивающий всю нашу Землю, как и это 21 апреля 2006 камчатское землетрясение невероятно сильное землетрясение, когда земля наша сама на раз вздыбилась и так сильно она задрожала от страха грозящих здесь нам в будущем перемен.

– И даже, я теперь не позволю этого им сделать! –громко говорю я им всем.

– А тогда, о чем же буду я говорить с Вами на этих белых и таких пребелых семистах или уже может быть восьмистах страницах, если не всех пятнадцати сотен их, так как мой счетчик показывает уже 1577 страничек в формате А-5 еще и с каким-то там полями на них, а также с колонтитулами и с другими редакторскими современными всеми наворотами?

Понятно, как и другие работы творца, она та рембрандтовская разгоряченная и, возлежащая на чуть примятой ею или самим Зевсом постели «Даная» от, ухода самого небожителя и её Бога Зевса не похожа на работы его многих предшественников и манера, в которой Рембрандт изобразил тело Данаи: это не та холодная, даже чуть может быть мраморная, античная её красота, а это поистине теплая и несколько даже домашняя женщина. Стоит взглянуть на её живот царевны, непропорционально большой, с подчеркнуто расслабленной мускулатурой.

При этом, Карл Нейман немецкий искусствовед, говорит по этому поводу: «Наготу часто изображали прекраснее, но никогда более естественной, истинной, потрясающей, то есть чувственной, чем в этом произведении Рембрандта».

И я не могу не согласиться с его тем восприятием, так как и у меня именно такие или аналогичные ощущения и такое же видение её пришедшей ко мне буквально из того далекого, отстоящего от меня ХV века.

И вновь, я о тех самых символах, которые нас всюду в нашей жизни нас преследуют и, которые мы видим, изображенными на этой прекрасной рембрандтовской картине «Даная». Вот они пред нашими глазами, и будь то я совсем в таких делах неопытный юнец, первый раз, видящий прекрасное обнаженное женское тело и даже, сглатывающий раз за разом свои слюнки вожделенного своего внутреннего как бы сексуального желания, или даже если я такой опытный ловелас, понимающий всё женственно-глубинное в её плавных не художником и придуманных абрисах и ясно, помнящий даже вчерашний вечер, проведенной с такой же, но не с ХV века, а живой и нынешней обжигающей моё восприятие женщиной, или даже будь я тот умудренный сединами похотливый старик, живущий своими теми сладостными воспоминаниями, я также не могу пройти мимо них:

– Как показала рентгеновская съемка, вначале лицо царевны было в какой-то мере похоже на облик его Саксии – супруги живописца, умершей в 1642 году, а в те времена жизнь человека была не как сегодня – коротка. А на завершающем варианте оно чем-то напоминает лицо Гертье Диркс – любовницы Рембрандта, с которой художник жил после смерти его первой жены, – говорит мне экскурсовод из Эрмитажа своим убаюкивающим чуть, слащавым голоском.

И, она же продолжает:

– На первом варианте «Данаи» рука царицы была опущена вниз, как будто бы царевна зовет к себе любовника, проникшего к ней в чертоги. В окончательном варианте мы видим руку, застывшую в прощальном движении, – так как Даная прощается со своим возлюбленным и прощается она с самим небожителем, и даже каким-то невидимым для нас божеством.

И вот, у его рембрандтовской «Данаи» все те же символы:

Золотое сияние – символизирует присутствие самого великого Зевса. В верхнем правом углу изображен в сиянии и золоте бога любви плачущим в знак того, что сама любовь бога Зевса к Данае была такая скоротечна. Напрасно царевна ждала и тосковала по любовнику – царь Олимпа к ней уж так и не вернулся. А вот белая, вернее белоснежная и нисколько не смятая постель – символизирует непорочность самой Данаи, так как буквально с эпохи Возрождения в греческой царевне видели прообраз самой девы Марии: Даная якобы тоже зачала мистическим образом без потери ею девственности. И вот именно, сегодня это никого и не удивит, при современном развитии экстракорпоральных и других репродуктивных технологий. Вон даже от гонщика в «Формуле -1» Бэкхама, одна из нестыдливых девиц возжелала и как от самого Зевса зачала таким же способом через свою слюну смешанную (да и не буду говорить и с чем, и так всем понятно?).

А уж, чтобы хирургически да взять и, восстановить саму давно порушенную ту девственную плеву любой, знающей даже московской с Тверской двухсотдолларовой гетере можно за её же деньги сделать это за несколько минут и она внове, как бы та божественная и с иконы Мария, и еще такая «непорочная» за те двести долларов и, как бы пред тобою единственным, да и первым, и она теперь невероятно «чиста», и еще такая она теперь «девственная».

Наличие жемчужного браслета на левой и правой её руке символизировало украшения богини самой любви – Венеры. А вот браслет с кораллами уже указывает, смотрящему на будущего сына Данаи – Персея, которого она родит от самого Зевса. Коралл тогда был символом победителя горгоны Медузы: по легенде он образовался из крови обезглавленного Персеем монстра. И еще: изумрудное кольцо на пальце её левой руки в ту пору еще один символ невинности, а также мистического обручения смертной земной женщины с самим небожителем и для многих, недоступным в образе человека божеством. И еще. Снятые туфли, расположившиеся небрежно у кровати, также символичны и они символизируют женскую покорность, и еще кому (?!), самому Богу Зевсу. И таким же символом являются орлиные головы на кроватях – он тогда считался спутником и символом самого Зевса.

А уж служанка, выглядывающая из-за занавеси, выполняла в истории с Данаей роль сводни, как сегодня многие и многие, и не только женского пола кто занят таким прибыльным бизнесом с нашими женщинами и, как бы когда-то падшими, и как бы кому-то еще нужными. Она показала Зевсу путь в спальню своей госпожи, за что и была казнена царем Акрисием. На голове у служанки не положенный ей по статусу женский чепец, а темный бархатистый берет. Это навеяло французского искусствоведа Поля Декарга на крамольную мысль, что это шутка самого художника и в образе служанки-сводни сам автор и сам художник, будучи таким же мыслителем, как и мы Рембрандт изобразил, вероятно, самого себя (так как на автопортретах он часто в таком же берете).