Черный лебедь

— Долго ты до этого докапывался?

— Источник различий всегда лежит в 80-х, — сказал Массимо. — В это время были совершены грандиозные технические открытия.

— В твоей Италии — ты это имел в виду?

— Верно. В конце 70-х никто ещё не понимал физику параллельных миров… но после смены парадигмы мы смогли впихнуть генератор абсолютной энергии в ноутбук. Решили все проблемы одной микросхемой.

— Здесь умеют делать МЕМС-чипы, — сказал я.

Он съел ещё хлеба и пикулей. Затем кивнул.

— У тебя есть МЕМС-технологии, а ты предлагаешь мне какие-то занюханные мемристоры? Ты меня совсем за идиота держишь?

— А ты не дурак, — Массимо отрезал ещё ломоть черного хлеба. — Но ты не с этой Италии. Твой собственный мир сделал тебя тем, что ты есть, Люка. В моей Италии ты один из немногих людей, кто может договориться с моим отцом. Мой отец доверяет тебе. Он верит тебе, он думает, что ты великий писатель. Ты написал его биографию.

— Массимо Монтальдо, господин, — сказал я.

Массимо выглядел напуганным.

— Да, это он, — Он прищурил глаза. — Ты не можешь этого знать.

Я угадал это. Многое можно узнать, благодаря одной удачной догадке.

— Расскажи, что ты чувствуешь по этому поводу? — сказал я, этот вопрос очень удобен для интервьюера, когда он не знает что спросить.

— Я в отчаянии, — сказал он, ухмыляясь, — в отчаянии. Но здесь мне гораздо лучше, чем там, где я был раньше, когда я был наркоманом и сыном известного ученого. Прежде чем ты встретил меня, Массимо Монтальдо, что ты слышал об этом человеке — «Массимо Монтальдо»?

— Нет. Никогда.

— Ты и не мог. Я не существую ни в одной другой версии Италии. Нет других Массимо Монтальдо. Я никогда не встречался со своей копией, и никогда не встречал версию своего отца. Это может быть очень важно. Я знаю, это что-то да значит.

— Да, — сказал я, — это определенно что-то значит.

— Я думаю, — произнес он, — что я понял причину этого. Это потому, что время и пространство это не только параметры. Это значит, что люди оказывают влияние на глобальные события. Мы действительно можем изменить мир своими действиями.

— Человеческая точка зрения, — сказал я, — хорошая основа для истории.

— Это верно, но попробуй рассказать эту историю, — ответил он, наблюдая, как падают слезы, — расскажи эту историю какому-нибудь человеку! Давай, рассказывай! Рассказывай это всем здесь!

Я осмотрелся вокруг. Тут было несколько людей, постоянных посетителей, самых обычных людей, их было около дюжины. Ничем не примечательные, не чудаки и не придурки, просто нормальные люди. Будучи обычными людьми, они интересовались только своими проблемами и делали свои ежедневные дела.

Когда-то в «Елену» приносили ежедневные газеты. Газеты выкладывались для посетителей на специально поставленной длинной деревянной стойке.

В моем мире этого больше не делали. Слишком мало газет и слишком много интернета.

Здесь в «Елене» газеты до сих пор лежали на деревянной стойке. Я встал со стула и просмотрел их. В основным это были иностранные газеты на хинди, арабском и сербохорватском. Мне пришлось попотеть, пока я нашел местные газетенки на итальянском. Их было две, обе напечатаны на поганой серой бумаге, испещренной пятнами от плохо переработанной древесины.

Я взял более толстую из них газету за столик. Я пробежался глазами по заголовкам и прочитал первые строки. Очень скоро я понял, что читаю полное вранье.

Новости не были чересчур плохи или лживы. Но было понятно, что здесь газеты читают не для того, чтобы узнавать новости. Итальянцы были скромными, колониальными людьми. Новости, напечатанные в газете, были сборником нереальных фантазий. Все важные новости люди узнавали где-то ещё.

В этом мире было нечто, известное как «Центристское движение». Оно распространилось от Балтики по меньшей мере до Балкан, по всему арабскому миру, а также в Индии. Япония и Китай придерживались мнения, что центристы — мощное движение и потому достойны уважения. Америка здесь — задворки цивилизации, где фермеры-янки усердно молятся в церквях.

Те, другие места, в которых что-то происходило — Франция, Германия, Англия, Брюссель, — они были призрачными и никому не интересными местами. Их названия были набраны с ошибками.

На моих пальцах остались дешевые черные чернила. У меня больше не был вопросов к Массимо кроме одного: «Когда мы покинем это место?»

Массимо отрезал и намазал на хлеб кусочек масла.

— Я никогда не искал самый лучший из возможных миров, — сообщил он. — Я искал мир, где мне будет лучше всего. В Италии, похожей на эту, я действительно что-то значу. Твоя версия Италии — так себе, но здесь произошел обмен ядерными ударами. В Европе случилась гражданская война, а большинство городов СССР превратились в озера черного стекла.

Я достал свой блокнот от Молескина из кармана пиджака. Каким красивым и дорогим выглядел этот блокнот на фоне серой газетной бумаги.

— Не возражаешь, если я законспектирую это?

— Я знаю, что тебе это не нравится, но, поверь мне, история создается по-другому. В истории нет «плохих» и «хороших» парней. У этого мира есть будущее. Дешевая еда, стабильный климат, красивые женщины… и, поскольку в Европе осталось только три миллиарда человек, тут достаточно места.

Массимо указал своим кривым сосисочным ножом на стеклянные двойные двери кафе.

— Никто не спрашивает ID, не беспокоится о паспортах… Они даже не слышали об электронном банкинге! Хваткий парень вроде тебя может выйти из кафе и основать сотню производств.

— Если мне не перережут глотку.

— Люди всегда обращают на это слишком много внимания! Самая большая сложность — найти человека, который готов работать. Я изучал это место, потому что считаю, что могу стать героем здесь. Большим, чем мой отец. Я буду энергичнее, чем он, богаче, чем он, известнее, сильнее. Я буду лучше! Но это тяжело. Делать мир лучше — совсем не весело. Это проклятие, это рабство.

— А что сделает тебя счастливым, а, Массимо?

Я понял, что Массимо подробно прорабатывал этот вопрос.

— Проснуться в хорошем отеле с роскошной девушкой в постели. Это правда! И это будет верно для любого мужчины в мире, если он будет честен с собой.

Массимо отбил горлышко изысканной бутылки из-под бренди своим кривым ножом.

— Моя девушка, Светлана, она это хорошо понимает, но она — человек другого сорта. Я здесь пьянствую. Я люблю пить, я признаю это — но здесь это принято. Эта версия Италии находится в сфере влияния могущественных здесь югославов.