Черный принц

Почему я был таким? Решил ли я вдруг, что Джулиан убила Присциллу? Нет. Ярость, гнев были направлены против меня самого через Джулиан. Или против судьбы через Джулиан и меня. Но, конечно, эта ярость была и любовью, проявлением божественной силы, безумной и грозной.

– Это была любовь, – сказал я ей.

– Да, да.

Во всяком случае, я преодолел первое препятствие, и хотя мир опять переменился, он снова оказался не таким, как я ожидал. Я предвидел, что на меня снизойдет все упрощающая уверенность. Но мое отношение к Джулиан по-прежнему уходило во мрак будущего, насущного и пугающего, динамичного и меняющегося, казалось, каждую секунду. Девочка была уже другой, я был другим. И это то тело, каждую частицу которого я боготворил? Словно высшей силой внесло страшные абстракции в самую сердцевину страсти. Минутами я дрожал и видел, что Джулиан тоже дрожит. Мы трогательно утешали друг друга, будто только что спаслись от пожара.

– Я починю твою цепь. Вот увидишь.

– Зачем, можно просто завязывать ее узлом.

– И овечий череп тоже склею.

– Он вдребезги разбился.

– Я его склею.

– Давай задернем шторы. У меня такое чувство, будто к нам заглядывают злые духи.

– Мы окружены духами. Шторами от них не спастись. Но я зашторил окна и, обойдя стол, встал за ее стулом,

чуть касаясь пальцем ее шеи. Тело у нее было прохладное, почти холодное, – она вздрогнула, выгнула шею. Больше она никак не отозвалась на мое прикосновение, но я чувствовал, что наши тела связывает непостижимая общность. Пришло время объясниться и на словах. Слова стали другие, пророческие, доступные лишь посвященным.

– Я знаю, – сказала она, – их толпы. Со мной никогда такого не было. Слышишь море? Совсем рядом шумит, а ветра нет.

Мы прислушались.

– Брэдли, запри, пожалуйста, входную дверь.

Я встал, запер дверь и снова сел, глядя на Джулиан.

– Тебе холодно?

– Нет… это не холод.

– Я понимаю.

На ней было голубое в белых ивовых листьях платье, в котором она убежала из дому, на плечах – легкий шерстяной плед с кровати. Она смотрела на меня большими, широко раскрытыми глазами, и лицо ее то и дело вздрагивало. Было пролито немало слез, но больше она не плакала. Она так заметно повзрослела, и это так ей шло. Уже не ребенок, которого я знал, но чудесная жрица, пророчица, храмовая блудница. Она пригладила волосы, зачесала их назад, и лицо ее, беззащитное, отрешенное, обрело двусмысленную красноречивость маски. У нее был ошеломленный, пустой взгляд статуи.

– Ты мое чудо, мое чудо.

– Так странно, – сказала она. – Я сама будто совсем исчезла. Со мной еще никогда такого не было.

– Это от любви.

– От любви? Вчера и позавчера я думала, что люблю тебя. А такого не было.

– Это бог, это черный Эрот. Не бойся.

– Я не боюсь… Просто меня перевернуло, и я вся пустая. И вокруг все незнакомое.

– И мне тоже.

– Да. Интересно. Знаешь, когда мы были нежные, тихие, у меня было такое чувство, что ты близко, как никто никогда не был. А теперь я как будто одна… и не одна… я… я… Это ты – я, это мы оба.

– Да, да.

– Ты даже похож на меня. Я словно в зеркало смотрюсь.

Удивительно, мне казалось, что это я сам говорю. Я говорил через нее, через чистую ответную пустоту ее существа, опустошенного любовью.

– Раньше я смотрела тебе в глаза и думала: «Брэдли!» Теперь у тебя нет имени.

– Мы заворожены.

– Мы соединены навек, я чувствую. Это вроде… причащения.

– Да.

– Слышишь поезд? Как ясно стучит.

Мы слушали грохот, пока он не стих вдали.

– А когда приходит вдохновение, то есть когда пишешь, тоже так бывает?

– Да, – сказал я.

Я знал, что так бывает, хотя сам пока еще ни разу этого не испытал. Теперь я смогу творить. Хотя я все еще не вышел из мрака, но пытка осталась позади.

– Правда, это одно и то же?

– Да, – сказал я. – Потребность человеческого сердца в любви и в знании безгранична. Но большинство людей осознают это, только когда любят. Тогда они твердо знают, чего хотят.

– А искусство…

– Эта же потребность… очищенная… присутствием… возможно… божественным присутствием.

– Искусство и любовь…

– Перед обоими стоят извечные задачи.

– Теперь ты станешь писать, да?

– Да, теперь я буду писать.

– Мне больше ничего не надо, – сказала она, – будто объяснилось, почему мы должны были соединиться. Но не в объяснении дело. Мы просто вместе. Ах, Брэдли, смешно, но я зеваю!

– И мое имя вернулось ко мне! – сказал я. – Пойдем. В постель и спать.

– По-моему, я в жизни еще так изумительно не уставала и так не хотела спать.

Я довел ее до кровати, и она заснула, не успев надеть ночную рубашку, – как в первую ночь. Мне совсем расхотелось спать. Я был в бодром, приподнятом настроении. И, держа ее в объятиях, я знал, что верно поступил, не уехав в Лондон. Пытка дала мне право остаться. Я обнимал ее и чувствовал, как тепло простой домашней нежности возвращается в мое тело. Я думал о бедной Присцилле и о том, как завтра я поделюсь своей болью с Джулиан. Завтра я скажу ей все-все, и мы вернемся в Лондон выполнять будничные задачи и обязанности, и начнется повседневность совместной жизни.

Я спал крепким сном. И вдруг грохот – и снова, и снова грохот. Я был евреем, скрывался от нацистов, и они обнаружили меня. Я слышал, как они, словно солдаты на картине Учелло, бьют алебардами в дверь и кричат. Я шевельнулся – Джулиан так и лежала у меня в объятиях. Было темно.

– Что это?

Ее испуганный голос вернул меня к действительности, меня охватил ужас.

Кто-то стучал и стучал в дверь.

– Кто же это? – Она села. Я чувствовал ее теплые темные очертания рядом и будто видел, как светятся у нее глаза.

– Не знаю, – сказал я, тоже садясь и обхватив ее руками. Мы прижались друг к другу.

– Давай молчать и не будем зажигать свет. Ах, Брэдли, мне страшно.

– Не бойся, я с тобой. – Я сам так испугался, что почти не мог ни думать, ни говорить.

– Тсс. Может, уйдут.

Стук, прекратившийся на секунду, возобновился с новой силой. В дверь били металлическим предметом. Было слышно, как трещит дерево.

Я зажег лампу и встал. Увидел, как дрожат мои босые ноги. И натянул халат.

– Оставайся тут. Я пойду посмотрю. Запрись.

– Нет, нет, я тоже выйду…

– Оставайся тут.

– Не открывай дверь, Брэдли, не надо…

Я зажег свет в маленькой прихожей. Стук сразу же прекратился. Я молча стоял перед дверью, уже зная, кто там.

Очень медленно я открыл дверь, и Арнольд вошел, вернее, ввалился в прихожую.

Я зажег свет в гостиной, он прошел за мной и положил на стол огромный гаечный ключ, которым дубасил в дверь… Тяжело дыша, не глядя на меня, он сел.

Я тоже сел, прикрывая голые, судорожно подрагивавшие колени.

– Джулиан… здесь? – спросил Арнольд хрипло, как будто он был пьян, но пьян он, конечно, не был.

– Да.

– Я приехал… ее забрать…

– Она не поедет, – сказал я. – Как вы нас нашли?

– Мне сказал Фрэнсис. Я долго приставал к нему, и он сказал. И про телефонный звонок тоже.

– Какой телефонный звонок?

– Не притворяйтесь, – сказал Арнольд, наконец взглянув на меня. – Он сказал мне, что звонил вам сегодня утром насчет Присциллы.