Чёрный смерч [сборник]

— Пусть не всё, но половина — точно сказки.

— Тебе и половины хватит, — проворчал Тукот, поправляя заплечный мешок. — Похвастал, а теперь — ноги в руки — и пошли.

— Да я что, я же ничего, — отступился Данок. — Просто местечко уж больно подходящее, и ручей рядом, и сушняка — вон сколько, собирать не надо… — Данок протянул руку, чтобы обломить ветку здоровенного, на корню засохшего куста, и тот, вдруг ожив, вцепился в Данка, обхватив его разом десятком ветвей.

Данок отчаянно вскрикнул, маханул копьём, обламывая тонкие костяные отростки, и с трудом вырвался из объятий хищного растения. Липкие полупрозрачные нити потянулись следом, не желая отпускать не в пору попавшуюся добычу.

— В ручей! — заорал Таши. — В ручей беги! Да не размазывай ты эту пакость, а то не отмоешься!

Тукот, выхватив дубовый меч, крошил хрустко осыпающиеся ветки. Куст мертвяника вздрагивал и даже не пытался защищаться от нежданного дровосека.

Таши затащил товарища к ручью, принялся замывать от едкой и липкой дряни, приговаривая в подражание матери:

— Чистой водой, проточной водой…

Подошёл Тукот, прекративший бессмысленную войну с кустами, сполоснул в ручье перемазанный меч, хмуро спросил:

— Ну что, сказки?

— Так кто ж знал? — отдуваясь, оправдывался Данок. — Возле дома ничего такого нет.

— У Низового есть, — сказал Таши, зачерпывая пригоршни воды и издали плеща на вздрагивающий куст. — Хорошо, что они воды боятся, а то бы — беда. Подползли бы ночью и всю кровь выпили.

— Кто ж знал?.. — нервно повторял Данок.

— Тебя предупреждали. — Тукот был неумолим. — Будешь теперь мокрым идти. Сушиться здесь не станем.

— Да я и сам тут минуты лишней не останусь! — Данок опасливо глянул на куст, не подающий никаких признаков жизни, и принялся навьючивать на спину сброшенный мешок.

На следующий день путешественники вышли к Болотищам. Последний раз переночевали на сухой земле и спустились в моховую хлюпь — один из последних остатков древней земли, какой была она прежде появления человеческого рода. Сначала дорога шла хоть и трудная для ходьбы, но не топкая, поросшая карликовым соснячком. Алые и жёлтые огни морошки светились повсюду. Данок, прежде ничего подобного не видавший, объелся сладким до того, что губы слипались, но остановиться не мог и продолжал на ходу срывать истекающие соком жёлтые ягоды.

— Эх, сколько добра пропадает! — сетовал он. — Сюда бы девок отрядить, ягоды можно было бы наквасить на всю зиму. То-то малышне радость была бы…

— Лососи так и делают, — подтвердил Таши. — Я у них осенью был, когда другая ягода идёт — журавлика. Так её человек в день по пуду нахватывает — страда получается потяжеле хлебной. Зато потом — целый год печали не знают. А по весне у них рыбная страда, когда рыба на нерест идёт. Рыба у них мелкая, взглянуть не на что, но много её — жуть! Весло в воду ткнёшь, так оно стоймя противу течения идёт — рыба упасть не даёт и с собой тащит. Реки у них, впрочем, пустяшные, против Великой — ничто. А как рыба после нереста скатится — так и речки пустеют, одни ерши и плотва остаются. Осетра у них не водится и стерляди тоже. Зато по озерам рыбка есть, снеток, вот такая малая, — Таши показал с полмизинца, — так они её из-подо льда частой сеточкой черпают, сушат, в муку мелят, а потом лепёшки пекут, как мы из ячменя. Хлеба-то у них своего мало, не родится тут хлеб.

— Ну, все хозяйство порассказал!.. — рассмеялся Тукот. — Когда изучить-то успел?

— Месяц прожил, как-никак, — обидчиво откликнулся Таши. — Да и лососи к матери на заимку приходили, помощи от поветрия просить.

— Так она что, и чужим помогает? — удивился командир.

— А это — кому как. С лососями мы в дружбе, так отчего не помочь?

— Так-то оно так, — с сомнением сказал Тукот, — а всё одно — странно.

— Ты лучше скажи, — медовым голосом спросил Данок, — а правда, будто ихние девки, покуда замуж не выйдут, с пришлыми мужчинами спят, и до тех пор, пока она от прохожего человека ребёнка не родит, её никто и замуж не возьмёт?

— А я откуда знаю? — Таши пожал плечами. — Мне в ту пору, когда я там был, едва десять стукнуло. Кто ж со мной о таком говорить станет? Хотя, наверное, правда. Сестра у меня среди лососей живёт единородная. Зубрёной зовут. Девка боевая, вроде Лишки, только красивая. Я, говорит, тебя старше, поэтому ты должен меня слушаться. А какое старше, если я почти на полгода раньше родился? Я ей это объяснил, так она на меня с кулаками полезла.

— А ты что?

— Что я, с вяза упал и головой стукнулся — с девчонкой драться? Я её за руки схватил, она полягалась маленько, да и остыла. А так мы дружно жили. Это она мне показала, как из лука рыбу стрелять. У них такое каждый умеет. Сети-то на лесных речках ставить несподручно, там на дне сплошные коряги, враз изорвёшь. Вот они и наловчились — из лука или острогой. Такие мастера есть, завидки берут смотреть. Зато боло они не знают. Так я Зубрёне своё подарил и кидать научил.

— Это хорошо, когда у соседей такие обычаи, — думая о своём, протянул Данок.

— Ты гляди, — предупредил Таши, — на Зубрёнку не заглядывайся. Мало ли какие обычаи есть, а это моя сестра.

— Что я, не понимаю… — согласился Данок, продолжая упорно месить постолами влажный мох.

Высокое, усыпанное морошкой, красномошное болото давно кончилось, под ногами опасно колыхался плывун. Места пошли для беседы неподходящие, и разговор сам собою угас.

Болотища путники прошли в самом узком месте, уложившись за два дня и переночевав на крутом острове, поросшем чистым строевым лесом, так что лишь ночной туман напоминал о волшебных и простых бедах, таящихся совсем рядом под тонким слоем плывуна. А следующую ночь все трое намеревались провести уже под крышей в ягодном балагане, поставленном детьми лосося. Сейчас там никого не было, люди появлялись в этом краю лишь под осень, когда приходила пора клюквенной страды. Вообще-то не дело распоряжаться в чужом доме, не спросясь хозяев, в иных краях за такое можно и головой поплатиться, но с детьми лосося ещё хитроумный Стакн договорился такие поступки за обиду не считать.

Так же, как в пастушьих балаганчиках по окраинам владений детей Лара, в хижине должны были оставаться пара горшков возле очага и заранее приготовленные сухие дрова, чтобы путники могли, не тратя времени на поиски, обсушиться и обогреться. Правда, перед уходом полагалось заготовить новых дров. В лесу дрова искать — наука невелика. В полчаса можно нарубить валежника, ежели есть сноровка и ладный рабочий топор. А нет топора — так и голыми руками нетрудно хвороста наломать. Сухие соснинки с руку толщиной и горят хорошо, и в заготовке просты.

Но на этот раз, хотя в бревенчатом сарае нашлась пара ладно слепленных горшков и большая деревянная миса стояла на своём месте, дров в доме не оказалось ни полешка. Пришлось брать топор и выходить в сгущающийся вечерний сумрак. В лесу, даже сосновом, темнеет очень быстро, и люди торопились поскорей найти хотя бы несколько валежин, чтобы вскипятить воды, что-нибудь сварить и похлебать наконец горячего.

Здоровенную кучу всяческих буреломин они увидели почти сразу за домом.

— Ты гляди! — воскликнул Тукот. — Повезло нам. Как нарочно натасканы лесины.

Старшой ухватил за торчащий из кучи хлыст, сильно дернул, намереваясь вытащить его наружу. Что-то звонко щёлкнуло, затрещало, и сверху на незадачливого добытчика рухнуло толстое бревно, неведомо как очутившееся чуть не на самой верхушке старой сосны.

В некотором роде Тукоту действительно повезло: то ли Лар-первопредок уберёг, то ли сам охотник успел почуять неладное и отшатнуться, но тяжёлый чурбан попал не по голове, как должно было случиться, а по плечу. Тукот свалился как подкошенный, молодые товарищи кинулись к нему, освободили из-под обломков, принесли в балаган. Открытых ран на теле охотника не было, но правая рука оказалась сломана в нескольких местах, ключица перешиблена. Должно быть, задело и голову, потому что вскоре началась тяжёлая, неутихающая рвота. Парни как умели вправили изломанные кости, наложили на пострадавшие места лангетки, спешно изготовленные из прочных рыбобойных стрел. Сбегали и за хворостом, на этот раз обходя стороной все услужливо предлагаемые кучи дров. Накипятили воды, хотя Тукот не мог не только есть, но и пить.