Черный свет

– Погоди, солнышко.

Боб взял шланг, поставил рядом ведро с мыльной водой и стал старательно обтирать Билли губкой – шею, бока, спину, каждую мускулистую ногу.

– Папа! – окликнула его девочка.

– Да, солнышко?

– Папа, здесь был один человек.

В глазах Боба сверкнул огонь.

– Худощавый такой, густые темные волосы, весь напряженный?

– Что значит «напряженный», папа?

– Ну, как будто ему хочется бежать, а он вынужден стоять на месте. Не улыбается, лицо словно сжато в кулак.

– Да, папа. Это он.

– Где ты его видела?

– Его машина стояла на дороге, там, где я утром сошла с автобуса. Розалита посмотрела на него, а он отвернулся.

– Это был пикап? Белого цвета?

– Да, папа. Ты знаешь его? Он хороший? Он мне улыбнулся. Я думаю, он хороший.

– Он просто идиот. Вбил себе в голову, что на мне можно разбогатеть и прославиться. Он скоро устанет торчать здесь и уедет. Мне казалось, он понял, что я не хочу иметь с ним дела. Не думал, что он такой упорный.

И когда только его оставят в покое? Если твою фотографию поместили на обложке журнала, все сразу делают вывод, будто ты знаешь нечто такое, о чем можно написать бестселлер. Вот уже много лет всякие придурки тянутся к нему. И как только они его находят? Такое впечатление, будто его адрес занесли в какую-то информационную сеть для психов и идиотов, чтобы полоумные неудачники не скучали. Некоторые из них даже не из Америки. Самыми противными оказались немцы: предлагали ему деньги, сулили золотые горы. Но он покончил с этим раз и навсегда. Он сыт по горло своей пресловутой славой. Все, с него хватит.

– Он докучал тебе, малышка?

– Нет, папа. Просто улыбнулся.

– Если увидишь его снова, сразу скажи мне. Я поговорю с ним, и он уедет. Или дождемся, пока ему не надоест здесь околачиваться.

Многие из них через некоторое время просто исчезали. У них были совершенно нелепые представления, безумные идеи. Некоторые приезжали даже не из желания написать о нем и заработать на этом – хотели просто посмотреть на него, вынести что-нибудь из общения с ним, из его рассказов о своей жизни. Глупцы. Его жизнь – не памятник, не символ, не образец для подражания. Его жизнь – это его личная жизнь.

Какое-то время тот парень не давал о себе знать. Но однажды вечером он опять объявился – остановил свой грузовичок напротив их дома, сидел и терпеливо ждал. Джулия вернулась с работы, они поужинали и теперь потягивали на крыльце холодный чай с лимоном, наблюдая, как солнце спускается по безоблачному небу и укладывается спать за невысокими горами.

– А он упрямец.

– Идиот.

– По крайней мере, под ноги не лезет. Воспитанный мальчик.

Все, кто приезжал раньше, обычно влетали на машинах во двор и, спрыгнув на землю, с ходу начинали предлагать контракты, устанавливали камеры, с чувством пожимали ему руку, радостно суетились, уверенные, что делают стоящее дело и наконец-то отыскали эльдорадо. Боб неоднократно звонил шерифу, последний раз – чтобы выдворить немцев, которые вели себя уж очень бесцеремонно.

– Никак не уезжает. Неприятно. Бедняжка ИКН-четыре. Ей-то за что все это?

– Ничего, не рассыплется. Зато она теперь знает, что ее отец – необычный человек. Думаю, она даже испытывает гордость.

Свэггер взглянул на жену: загорелая, красивая, с проседью в белокурых волосах. С тех пор как они поселились в Ахо, Джулия носила только джинсы, футболки и ботинки. Она работала как проклятая, пожалуй, даже больше, чем он, Боб, и это говорило само за себя.

– Сколько ему, говоришь? – спросила она.

– Двадцать два, наверное. Если хочет приключений, пусть идет в морскую пехоту. Несколько недель на острове Парис пойдут ему на пользу. А здесь нечего околачиваться: только ребенка пугает и меня злит.

– Не знаю почему, но мне кажется, он не такой, как другие.

– Просто он напоминает тебе Донни, – ответил Боб, назвав имя первого мужа Джулии.

– Да, наверно. Такой же робкий и неуверенный в себе.

– Донни был отличным парнем, – заметил Боб. – Лучше я никого не встречал.

Донни умер у него на руках. Боб до сих пор отчетливо помнил, как булькала кровь, тонкой струйкой выливаясь из простреленного легкого, как Донни глядел в пустоту, как корчился от дикой боли, судорожно цепляясь левой рукой за его плечо.

«Потерпи, Донни, о боже, санитары! Санитары! Проклятье! Санитары! Только не умирай, все будет хорошо, клянусь, все будет хорошо».

Но все было из рук вон плохо. Санитары не объявлялись. Боб, с раздробленным бедром – постарался все тот же ублюдок, – остался один у обочины дороги. Донни пришел забрать его, но тоже получил пулю. Боб помнил, как Донни прильнул к нему, отчаянно впиваясь пальцами в его тело, словно Боб был для него самой жизнью. Но потом пальцы обмякли, кровь остановилась.

Боб не любил вспоминать, как умирали его друзья. Иногда он держал себя в руках, иногда терял контроль над собой. В душе поселился мрак. В прежнее время Боб заглушил бы боль, выпив виски.

– Прости, – промолвила Джулия. – Не надо было говорить об этом.

– Все нормально. Черт, пойду побеседую с ним с глазу на глаз, скажу, чтоб убирался отсюда, не тратил время впустую.

Боб поднялся, напряженно улыбнулся жене и пошел к машине. Парень сидел в своем стареньком «Форде F-150». Заметив направляющегося к нему Свэггера, он улыбнулся и вылез.

– Какого черта тебе здесь надо? – спросил Боб. – Выкладывай.

Парень подошел к нему. И правда, едва за двадцать. Долговязый, с густой шевелюрой, весь какой-то незащищенный, точно студент. Он был одет в джинсы и модную рубашку с короткими рукавами, на груди – нечто вроде эмблемы.

– Простите, – произнес парень. – Это глупо с моей стороны. Но мне надо поговорить с вами. Я не знал, как еще поступить. Подумал, что, если докажу вам серьезность моих намерений, дам знать, что я здесь, не буду приставать и вести себя как тупица, вы в конце концов согласитесь побеседовать со мной. Вас считают порядочным человеком.

– Я не собираюсь давать вам интервью. Я вообще не даю интервью. Что было, то было. И это касается только меня.

– Клянусь, меня не интересуют события девяносто второго года.

– И я не хочу, чтобы о моем геройстве писали книги. Не буду рассказывать о Вьетнаме. Война кончилась, дело сделано и забыто. Пусть мертвые спят спокойно.

– Я приехал вовсе не затем, чтобы расспрашивать о Вьетнаме. Но вы правы, я хочу поговорить о погибших.

Мужчины долго смотрели друг другу в глаза. Темнело. Солнце закатилось за горы; над землей сгущалась серая мгла. Все стихло. Погибшие. Не трогайте их, пожалуйста. Какая от этого польза, что тут хорошего? Зачем этот мальчик пришел к нему и бередит память о мертвых? Он вдоволь насмотрелся на смерть.