Черный тан

Кэл усмехнулся и громко захрустел очередной чипсой.

– Он называет тебя душечкой? Интересно.

Беа фыркнула.

– Даже не думай об этом. Мы с ним долго работаем вместе, но…

– Шучу. Хотя большинство наших знакомых всегда считали, что вы с Алессандро были подходящей парой.

– Сандро? Нет. Мы встречались какое-то время, но ничего из этого не вышло. Он никак не мог оправиться после смерти жены.

– Да, Дианы, кажется? Ужасно. Я был в женском отделении, когда она разбилась. Мне лично Сандро всегда нравился, но некоторые говорили…

– Он был хорошим человеком, Кэл. – Неожиданные слезы выступили в глазах Беа.

Был хорошим человеком… вот в чем дело, — сказала она себе. Они обсуждали Сандро и говорили о нем так, словно он умер. – Он хороший человек, – поправила она себя.

– Прости, Беа. Я не хотел тебя расстраивать. – Кэл поставил свой стакан и неловко погладил ее по руке. – Но ты ведь не думаешь, что он до сих пор жив, правда? Прошло уже более двух лет, как они с Дунканом исчезли.

– Люди исчезают по очень многим причинам, – возразила Беатрис, демонстративно убрав руку и взяв свой стакан.

– Да, конечно. И массовое убийство совсем не редкость. Но не для Сандро. Только для Талискера.

Беа тяжело вздохнула:

– Послушай, Кэл. Только не обижайся, но ты не принимал участия в расследовании этого дела и незнаком со всеми обстоятельствами. В конце концов, имелось достаточно более убедительных доказательств, чтобы поместить в траурную рамку Томаса Уиллса, а не Талискера. По крайней мере достаточно, чтобы отменить предыдущее обвинение.

– А кто такой Томас Уиллс? – поинтересовался Кэл.

Неожиданно погрустнев, Беа покачала головой:

– Это не имеет значения. Не имеет никакого значения.

Они долго сидели молча. За это время вечер вступил в свои права, и комната теперь освещалась только огнем из камина и светом, проникавшим из кухни. Беа попыталась сделать над собой усилие и включить лампу, но ей не хотелось двигаться, поэтому она угрюмо смотрела на угольки в камине. Кэл же изучал фотографии на большом пианино, хмурясь в темноту.

– Кто эта маленькая девочка? – спросил он.

Беа чуть не рассмеялась над иронией происходящего. Она догадывалась, что Кэл из вежливости, хотя и не очень ловко, хочет сменить тему разговора.

– Это Эффи Морган. Дочь Шулы Морган. Я ее крестная мать, поэтому девочка иногда приезжает на каникулы…

На лице Кэла постепенно появилось выражение догадки.

– Шула Морган? Это не?..

– Да. Последняя жертва. Она была моей школьной подругой и бывшей девушкой Дункана.

– Но он…

– Нет. Он никогда не причинял ей вреда.

– Послушай, может, я пойду? – Кэл вдруг встал и принялся стряхивать с форменных брюк крошки от чипсов. – Я… я… мне кажется…

– Был не очень деликатен, ты это хотел сказать? – спросила Беа мягко.

Кэл смотрел на ее освещенное светом пламени лицо, на котором отражались отблески трагедии, объединившей маленькую группу друзей, но также еще и странная мудрость, какую подобные события часто приносят людям. Беа не рассердилась на его неловкость, просто глубоко опечалилась. Кэлу показалось, что теперь он понял, как Беатрис потеряла интерес к работе и почему распались ее так много обсуждавшиеся отношения с оперным баритоном, надо сказать, теперь очень известным.

– Господи, прости меня, Беа.

– Ради Христа, перестань извиняться, Кэл. Не уходи. Налей мне лучше вина. – Она тепло улыбнулась, и вновь перед Кэлом предстала уверенная в себе, дерзкая женщина, которой восхищались многие коллеги. – Вот что я тебе скажу. – В ее глазах мелькнуло лукавство. – Давай пить и разговаривать до самого рассвета. Может, появится новая сплетня в больнице.

– Идет, – засмеялся он. – Давай посмотрим, как там Тристан, прежде чем начинать пить?

– Хорошо.

Они спокойно вошли в дверь спальни, и сердце Беа сделало резкий скачок, когда она поняла, что Тристана нет в кровати. Но, прежде чем она успела что-то сказать, Кэл потянул ее за рукав и указал на пол. Трис, свернувшись калачиком и крепко обняв совершенно не возражающего кота, спал на ковре.

– Похоже, кровать слишком мягкая для него, – усмехнулся Кэл.

Беа, улыбаясь, отхлебнула немного вина. Она посмотрела на Кэла и подумала, что бы он сказал, если бы она сообщила ему о своей уверенности, что найдет следы крови на клинке, потому что Тристан сражался за свою жизнь…

ГЛАВА 7

В течение многих лет Талискеру снилась Уна. В самые темные часы ночи он просыпался от этих снов, и осознание ее смерти в первые секунды пробуждения накрывало его темной волной отчаяния. Тем не менее, боль потери со временем стала глуше, и Дункан уже мог не целыми днями напролет думать о жене. Тогда появилось какое-то странное чувство вины, поскольку Талискер осознал, что практически позволил ей уйти. В мире без фотографов память или отсутствие памяти были молчаливыми убийцами скорби. Постепенно стирались из памяти лицо, голос, облегчая боль и заменяя ее сладко-горьким чувством потери, которая бывает только раз в жизни.

Иногда память восстает против такого. Талискер мог, например, гулять по лесу, и запах какой-нибудь травы, цветка или птичка, которая нравилась Уне, вдруг вызывали в памяти ее голос так ясно, будто он слышал его вчера. Талискеру оставалось делать вид, что он ничего не слышит, зажать свое сердце в кулак и идти дальше, отвлекая себя охотой или наблюдением за погодой. Это происходило не оттого, что Дункану хотелось забыть ушедшую любовь, а потому, что после смерти Уны он похоронил свою боль и посвятил себя воспитанию детей. Но сейчас, находясь в одиночестве, Дункан ничем не мог остановить печаль, переполнявшую душу, и она отделила его от остального мира неприступной стеной. В другом мире о Талискере могли сказать, что у него нервный срыв, а здесь, в Сутре, люди предположили бы, что он на время сошел с ума.

Но сейчас все было настолько реально, будто Уна живая стояла перед ним. Если бы здесь появился Мориас и сказал, что нашел способ вернуть ее к жизни, Талискер поверил бы ему. Он сидел на пороге маленькой хижины и смотрел в ночное небо. Прошлой ночью был метеоритный дождь, и Дункан надеялся на повторение. Наблюдение за звездами стало его страстью, и Талискер записывал подробности увиденного и изящным убористым почерком делал наброски в записной книжке, стараясь экономить бумагу.

Рядом сидела небольшая серая рысь. Не сид, а просто родное дитя лесов. Рысь часто приходила к Талискеру, чтобы провести с ним время, разделить еду, нередко добавляя кролика в общий котел, а потом опять уходила. Как и все кошки, она сама определяла их отношения, что очень устраивало Талискера. Ему нравилось ее молчаливое присутствие. Он называл рысь Принцессой, хотя и понимал, что это довольно глупо. Но то было больше ласковое обращение, чем кличка, и он никогда не надеялся, что рысь придет, как только он окликнет.

Нынешней ночью небо было чернильно-черным. Дункан внимательно смотрел на серебряное сверкание звезд, гадая, витает ли нетерпение, которое он испытывал, в воздухе, или что-то происходит в нем самом. Для небес не существует времени. Для них не существует понятия «прошлая ночь», да и просто «ночь», поэтому…

– Дункан.

Это была она, Уна! Она стояла около выступа скалы рядом с узкой тропинкой. Талискер не мог разглядеть черты ее лица в темноте, но точно знал, что это она, как и то, что одета его жена в зеленое платье, а на плечи накинут темно-зеленый фамильный плед, хотя все цвета в темноте выглядели оттенками серого.