Черта горизонта: Стихи и переводы. Воспоминания о Марии Петровых

Она с легкостью признавала себя банкротом, транжиром, человеком, который щедро авансирован, но не в состоянии платить по счетам. Среди бахвалов и фанфаронов, среди любителей бенгальских огней и конфетти, среди самовлюбленных и беззастенчивых — явление Марии Петровых представляется мне уникальным. Как она убереглась, не заразилась, не набралась жестокой обывательской премудрости…

Именно это, очевидно, имела в виду Вера Звягинцева, когда в послании к Марии Петровых писала:

Покажись, безымянное чудо, Что ты там притаилась одна? Ты откуда такая, откуда, Что и слава тебе не нужна?!

Не нужна. Быть не может. Ответ на вопрос Звягинцевой дала Петровых в посмертно опубликованном стихотворении.

…И вы уж мне поверьте, Что жизнь у нас одна, А слава после смерти Лишь сильным суждена. Не та пустая слава Газетного листка, А сладостное право Опережать века.

Слава Марии Петровых еще не пришла. Но время работает на нее. И я верю, что читатель еще откроет Петровых.

«Безымянное чудо», «притаилась одна»… Что помогало мастеру в его безвестности, в его тени и тиши? В том же посмертно опубликованном стихотворении читаем:

Один лишь труд безвестный — За совесть, не за страх, Лишь подвиг безвозмездный Не обратится в прах…

Ответ простой и четкий.

* * *

Она была внимательна и памятлива.

Вскоре после встречи у Звягинцевой, когда я читал стихи, Петровых попросила меня:

— Прочитайте, пожалуйста, то стихотворение — о дереве на полустанке…

Как она могла запомнить одно из двадцати стихотворений, прочитанных мною тогда?

И я вспомнил юношеских лет стихотворение «Ветром относит осину…» В нем шестнадцать строк. Привожу последние две строфы.

С ветром летящее в вечер, Гнущееся в дугу, Что-то в тебе человечье, Дерево на лугу. Как бы тебя ни ломало Ветром или дождем, Все тебе будто мало, Все тебе нипочем.

Вопрос Марии Сергеевны:

— И это вы написали в молодости? Каким образом?

— Не знаю. Каждое стихотворение пишется по-своему, по-другому.

— Это «Дерево на полустанке» — ваш «Парус».

— Что вы!

— Не удивляйтесь! У каждого может быть, должен быть свой «Парус». И свой «Анчар» — то же дерево… «Но человека человек послал к анчару…» — продекламировала Мария Сергеевна.

— Должен быть. Верно. Но получается по-другому. Петровых встрепенулась и, как бы отмахнувшись от этой темы, предложила:

— Пойдем дальше!..

И мы заговорили о разных разностях текущей литературной жизни. Под конец Мария Сергеевна и от них отмахнулась и возвратилась к начальной теме.

— Вы увидели в дереве человечное, человека. А иные привыкли в человеке видеть дерево, одеревенелость… — И тут Петровых вспомнила мандельштамовские строки:

Уничтожает пламень Сухую жизнь мою, И я уже не камень, А дерево пою.

И перед прощанием, уже в передней:

— Прошу вас, когда будете составлять избранное, включите в него «Дерево на полустанке».

— Но ведь это далеко не лучшее мое стихотворение.

— Все равно. Оно вас определяет во многом.

Я не смог ослушаться Петровых. Включил.

М. С. Петровых. Ярославль, 1922.

М. С. Петровых с сестрой Екатериной, Москва, 1936.

На даче М. А. Волошина. Коктебель, 1930 (четвертая слева М. С. Петровых, первый справа М. А. Волошин).

М. С. Петровых с дочерью Аришей. Москва, 1946.

Слева направо: Г. Чулков, М. Петровых, А. Ахматова, О. Мандельштам. Москва, 1933.

Карандашный портрет М. С. Петровых работы М. Сарьяна. Публикуется впервые.

Мария Петровых и Маро Маркарян. Москва, 50-е годы.

Мария Петровых и Сильва Капутикян. Малеевка, 1957.

К. И. Чуковский и М. С. Петровых. Переделкино, 1968.

Мария Петровых и Левон Мкртчян. Москва, 1968.

М. Петровых.

Несколько раз Борис Пастернак упоминал при мне имя Марии Петровых, связывая его с Чистополем, военными зимами у Волги.

— Несомненное поэтическое дарование! — говорил он.

Странным образом мне казалось, что строки из «Спекторского» о «Марии Ильиной, снискавшей нам всеобщее признанье», относятся к Марии Петровых. Это, конечно, мой досужий вымысел. Просто подстановка имени Марии Петровых к Марии Ильиной. Так ли это? Написание «Спекторского» относится к самому началу тридцатых годов. А знакомство с Петровых состоялось до этого — в 1927. Мария Ильина чудодейственно казалась мне Марией Петровых. Это чувство, похожее на иллюзию, не прошло до сих пор…

Признаки по-своему пережитой поэтики Пастернака нахожу у Петровых:

Что б ни было — храни себя, Мы здесь, а там — ни зги. Моим зрачком пронизывай, Моим пыланьем жги, Живи двойною силою, Безумствуй за двоих. Целуй другую милую Всем жаром губ моих.

Неожиданно эта поэтика автора «Поверх барьеров» перекликается с поэтикой Ахматовой, наиболее близкой Марии Петровых, горячо поддержанной ею и продолженной:

Ты отнял у меня и свет и воздух, И хочешь знать — где силы я беру, Чтобы дышать, чтоб видеть небо в звездах, Чтоб за работу браться поутру.

Ко всему, что касалось жизни и работы Ахматовой и Пастернака, Мария Сергеевна относилась с повышенным интересом, как к источнику душевных сил. Она просила меня с протокольной точностью, не опасаясь длиннот, рассказывать ей обо всем, что видел, слышал, узнавал, вычитывал.

* * *

Осанка, оберегаемая боязнью суесловия, гордость женщины и поэта, долготерпение, навык принимать в сердце свои и чужие страдания («чтоб ни было — отмучайся, но жизнь сумей сберечь»), привычка больше терять, чем приобретать, внешне — степенность, — все это заметно перекликалось с Анной Ахматовой. Ее Мария Петровых любила горячо, постоянно, преданно. И при этом пользовалась взаимностью. Я в этом убеждался много раз. Дружеская беседа их — Ахматовой и Петровых — длилась долго. Сравнивают их челки. Этого делать не следует. У Петровых была своя челка, отличная от ахматовской. Дружба с Ахматовой носила еще и характер почтительности младшей к старшей, к ее поэтической величавости. Обе нуждались друг в друге, и это сводило разницу в годах на нет.