Черта (сборник)

Еврейская свадьба была не только шумным праздником, нарушавшим размеренную жизнь патриархального местечка. Религиозная традиция, на которой был построен быт жителей Черты, уделяла особое внимание гармоничности и преемственности этапов жизненного цикла, и отправной точкой его считалась именно свадьба – создание семьи. Тщательно продуманные процедуры и регламент всех эпизодов, разработка и подписание брачного договора (ктубы), носившего в еврейской общине обязательный характер и гарантировавшего интересы женщины – все это служило одной цели: обеспечить крепость, целостность семьи. Ее создание рассматривалось буквально как акт творения, следствием которого было рождение детей, а по сути – продолжение еврейского народа.

Внимание к детям, к воспитанию многочисленных сыновей и дочерей пользовалось в культуре патриархальных местечек столь же высоким вниманием. Безусловно, мы вряд ли найдем на земле народ, который не считал бы детей главной ценностью. Но у евреев эта ценность была особой, действительно определявшей облик, повседневную жизнь и конечную цель существования семьи. Не случайно именно удар по детям, предпринятый правительством Николая I в рамках кампании набора кантонистов, воспринимался в еврейских местечках самым страшным проявлением царского гнета за все годы существования Черты.

Традиционная многодетность была, конечно, одним из факторов, обусловливавших бедность семей, живших в тесных, скученных поселениях. Но у жителей местечек, судя по всему, даже в мыслях не было поступиться этой высшей ценностью ради улучшения материального положения.

Но детей мало было родить и накормить – согласно традиции их нужно было с малолетства готовить к предстоящей жизни. При воспитании детей особое внимание уделяли их образованию. Вне зависимости от достатка семьи (а точнее, от его отсутствия), от профессии и культурного уровня родителей, ни один ребенок, родившийся в местечке, не мог остаться без обучения. В соответствии с тысячелетними традициями обязательства семьи в первую очередь касались планомерного обучения мальчиков. Основной формой их раннего обучения в местечках был хедер – еврейская начальная школа.

Абрам Паперна, писатель и педагог, родившийся в маленьком местечке Минской губернии в 1840 году, записал в своих воспоминаниях: «Когда мне исполнилось четыре года, стали поговаривать об отдаче меня в хедер. Я очень обрадовался. Что тянуло туда мое сердце – ореол ли ученых, благоговение ли к книге (к книге относились не только как к предмету полезному, но и как к предмету дорогому: если книга нечаянно падала на пол, ее бросались поднимать и целовали, как бы прося извинения за небрежность)… Я стал проситься в хедер, и просьба моя была охотно исполнена… Окутанного в талес, мать понесла меня на руках в хедер, где я был любезно встречен учителем (меламедом), который, погладив меня по головке, посадил за стол и тут же приступил не то к занятиям, не то к проверке моих способностей. Он показал мне в молитвеннике первую букву алфавита – алеф, обращая мое внимание на ее отличительные признаки. Потом предложил мне самому отыскать ее на других страницах среди других букв. И когда мне это удалось, меня осыпали поцелуями, а сверху на стол посыпались конфеты и монеты, причем меня уверяли, что это ангелы… бросают мне дары, и что эти дары будут постоянно сыпаться на меня, если я буду послушен и прилежен».

А вот как вспоминал школу Шолом-Алейхем: «Маленькая, покосившаяся крестьянская хатка на курьих ножках, крытая соломой, а иногда и вовсе без крыши, как без шапки. Одно оконце, в лучшем случае два. Выбитое стекло заклеено бумагой или заткнуто подушкой. Пол обмазан глиной, а под праздник и накануне субботы посыпан песком. Б'oльшую часть комнаты занимает печь с лежанкой. На лежанке спит учитель, на печи – его дети. У стены стоит кровать жены учителя. Там, на кровати, на белой простынке лежит тоненький лист раскатанного теста, выделанные коржики или баранки (если жена учителя печет их на продажу), иногда ребенок (если он опасно болен)… Длинный стол посреди хаты с двумя длинными скамьями – это и есть собственно хедер, «школа», где учитель занимается со своими учениками. Здесь все кричат – и учитель, и его ученики. Дети учителя, играющие на печи, – тоже кричат. Жена учителя, которая кричит на своих детей, чтобы они не кричали… Так выглядел воронковский хедер. Немногим лучше выглядел хедер в большом городе Переяславе».

Смешанные чувства возникают при чтении подобных воспоминаний. Но за внешней неустроенностью, неаккуратностью и вовсе не академическим характером такого рода образования следует видеть не только местечковый колорит. С одной стороны, все в хедерах было построено на ознакомлении детей с основами религиозного образа жизни и на подготовке к нему. С другой, там формировались образовательные навыки, развивались способности, закладывались основы невероятных учебных успехов этих мальчиков – стоило им преодолеть определенную черту (во всех смыслах) и шагнуть за порог замкнутого мира местечек, в светские учебные заведения – училища, гимназии и университеты.

Конечно, такой прорыв был уделом немногих. Государство строго ограничивало допуск еврейской молодежи в сферу престижного образования многочисленными процентными нормами. В то же время, сам местечковый мир боялся выпускать своих детей на просторы светского образования, понимая, что, давая еврейской молодежи возможность светского обучения, власть преследует единственную цель – ассимиляцию и отказ молодых людей от традиционных ценностей еврейского мира.

Сложились два неразрывных, сливающихся воедино образа: местечко как символ тяжелого, полуголодного, нищего существования многодетных семей – и как символ самобытной, полной глубокого внутреннего смысла и почитания традиционных ценностей общинной жизни.

Столь же двойственными оказались и последствия сохранения устоев штетла в жизни евреев России эпохи Черты. Местечко было важным инструментом сохранения традиционной культуры и веками выработанных отношений. В первом томе романа Л.Н. Толстого «Война и мир» есть описание салона Анны Павловны Шерер, в котором не только говорили, но и думали по-французски. Проведя несложную аналогию, можно утверждать: штетл был местом, где евреи Российской империи могли не только говорить, но и думать на своем родном языке – идише.

Однако в той же мере, в которой местечко сохраняло глубинные, чрезвычайно важные традиции, оно ограничивало возможности своих обитателей, делало недоступными для них многие достижения общественной, экономической, культурной жизни, мощное течение которой бурлило за пределами мирка еврейского штетла. Именно замкнутость и ограниченность этого мирка породили термин «местечковый», означающий узость взглядов и несоответствие их уровню развития современной жизни.

Илья Борисович Кабанчикпедагог, историк. Работал директором школы, преподавателем университета. Автор учебника «Евреи в Украине», автор научных статей и сборников, изданных на Украине, в России, Израиле, США. Исследовал и создал атлас «600 мест Холокоста на территории Украины».

Открытка с видом местечка Горохов Владимиро-Волынского уезда Волынской губернии. Открытка из частной коллекции

Жители местечка Горохов. Открытка из частной коллекции

Базарная улица в Брацлаве. 1900 год. Открытка с фото П.М. Костецкого, владельца местной художественной фотографии

Еврейская свадьба. Репродукция открытки XIX века с одноименной картины художника А. Транковского

Учитель и ученик. Фрагмент фотографии начала ХХ века

6. Община

Черта оседлости, установленная для евреев Российской империи, была, по существу, огромным гетто. Власти устанавливали принудительные границы проживания, налагали на еврейское население запреты и ограничения, вводили дополнительные налоги, и в результате во многих местах Черты проблема физического выживания стояла достаточно остро. Сотни тысяч людей, ограниченные и в перемещениях, и в выборе занятий, с трудом добывали средства к существованию для своих семей, как правило многодетных. Значительная часть населения оказывалась едва ли не на грани нищеты. Но даже в этих условиях трудно было представить себе ситуацию, когда самый последний бедняк местечка мог умереть с голоду. У евреев был инструмент, благодаря которому они, держась вместе, помогали друг другу сводить концы с концами. Таким инструментом была община.