Чёртов мажор

Мне становится ясно в одну секунду, как трудно восстанавливать то, что было разрушено. Я хочу как в сказке, чтобы злодейка, которая «запуталась», все поняла и сердце её растаяло, а все начали делиться с ней конфетами и петь финальную песню про любовь и дружбу. Маше тоже неловко за этот «мир», и она куда больше хочет, чтобы её Важный Птиц думал, что все хорошо, чем воплотить это в жизнь на самом деле.

Неужели, если Марк вернётся, все будет так же? Неужели, мы сядем и будем вот так молчать, делая вид, что счастливы, а потом ложиться в одну кровать и ждать утра, уставившись в потолок? Это ничем не отличается от наших будней до аварии.

Я не хочу заискивать перед Машей. Я уже попросила прощения, и его приняли — что дальше? Что делать, чтобы все и правда вернулось, а не «как будто»? Я должна исправить последствия… сама. Но когда Маша уходит, я испытываю облегчение, я могу продолжать рефлексию.

Тишина, одиночество. Закрываю глаза и начинаю разбирать все чувства и мысли по полочкам на виртуальном стеллаже. А потом понимаю, что уже близится три часа дня. Ещё чуть-чуть — и день пройдёт, то, что не сделано до обеда — не сделается до завтра.

Как есть в домашнем иду в гараж и включаю в машине свой новый плейлист, безжалостно заткнув Эльзу на полуслове.

* * *

Марк меня не ждал, он заспанный и помятый. У него ещё есть проблемы, и он должен много отдыхать, но не делает этого и иногда вырубается. Он милый, но смотрит на меня задрав нос. Без рубашки, и явно рад этому.

— Что нужно?

— Навещаю тебя. Нельзя?

Он просто разворачивается и делает знак рукой, что я могу войти, а потом достаёт вторую чашку для кофе. Он хочет пить со мной кофе. Мило.

Его жесты ленивы, он хочет выглядеть расслабленным и безразличным — это все мне знакомо. Мне кажется, что если прямо сейчас влить в его голову все воспоминания, он тут же сникнет, замкнётся, нахмурится. Хочется рыдать и истерить, вопрошать «Что, блин, я сделала не так?» Неужели я за десять лет своими руками сделала из наглого хищного тигра апатичного домашнего котика?

От этой мысли все внутри холодеет, сбежать бы сейчас, потому что эта иллюстрация моей деятельности просто пугает. Но вместо побега берусь за чашку. Мы любим кофе и умеем его готовить — это семейная фишка, как вино, виски, секс или ссоры по всякой ерунде.

Колонки тихо шуршат, и я делаю звук громче, поднимая плеер. Я помню эту песню «Havana 1957», очень странная, но притягательная. Я сама ее нашла, сама скинула на плеер Марка, и он злился, что я опять накидала туда латиноамериканщины.

— Тебе нравится? — мой вопрос обращает внимание Марка к плееру.

— Да, — он жмёт плечами. — Она правда печальная. Я не помню, ты знаешь языки?

— Ну, я знаю, о чем песня. Нет, столько, сколько ты — я не знаю. — Он кивает, и могу поклясться, его губы чуть изгибаются в ухмылке.

Марк достаёт сахарницу, набирает ложку без горки и тянется к моей чашке, а потом останавливается и качает головой. Я всегда прикрываю чашку рукой чисто инстинктивно, но сейчас не успела, и становится даже интересно, как он поступит. Марк понимает, что что-то не так. Он не спрашивает у меня, он хочет понять сам. Убирает ложку обратно в сахарницу и смотрит на кофе, будто тот может дать ответы на вопросы. А потом пододвигает чашку ко мне. Без сахара. Без моих подсказок. Марк не помнит о моем диабете, но явно действует подсознательно. Я делаю глоток и почти хочу застонать, потому что без Марка никто мне такого кофе не варит, а у меня самой выходит совсем не то.

— Смешно, но она о расставании. Вернее, о его предвкушении, — продолжает он. — И это трагично.

— Как и большинство песен на испанском, — фырчу я и мечтаю, чтобы трек закончился.

— Помнишь, ты очень любила одну песню, а потом оказалось, что она о женщине, которая перевозила в животе наркотики, пакет лопнул и она умерла?

Я замираю с чашкой у самого рта и с сомнением смотрю на Марка.

— Ты это помнишь?

— Да, мы вроде бы ехали на машине, верно?

Я киваю. Мы ехали гулять за город, и я была беременна Соней. Сидела и требовала включить эту песню на испанском, а Марк вдруг стал молоть чепуху про наркоторговлю и район Барранкилья в Колумбии. Я не верила, даже обиделась, решив, что он издевается, а потом с удивлением поняла, что это и правда песня не о любви.

— Верно.

— Ты вроде бы болела.

— Ну, почти, — киваю и усмехаюсь.

К первой беременности мы и правда относились как к болезни. Следующие прошли как по маслу.

— Слушай, поясни мне, ты чего меня за нос водишь? Я когда сюда пришёл в первый раз, думал, что ты та психичка, которая мне ногу отдавила, а потом наболтала родителям, что залетела. Сейчас я понимаю, что это как бы так, но за все эти годы ты стала ещё и моей женой. Так что за концерты тут?

Марк, который выглядит, как мой взрослый муж, говорит, как подросток. Странно и смешно, и я прикрываюсь чашкой, чтобы не выдать улыбку.

— И что не так? Ты расстроился, что я тебе не дала? — я всё-таки смеюсь.

— Я… нет! Блин. Я что, животное? Просто мне показалось или это вчера было вполне обоюдно? А ты сбежала от меня, как от монстра какого-то. Это ненормально.

— Прости.

— И? Что ты тут делаешь? Жена, — он зовёт меня женой с таким сарказмом в голосе, будто вообще в это не верит. Наверняка ему это попросту странно понять. Если бы меня сейчас откатили назад на десяток лет, я бы не поверила, что родила троих детей противному мажору с чёрными, идеально уложенными волосами. — Я, кажется, не очень тебе нравлюсь, — он разводит руками, от чего все его тело приходит в движение. Я цепляюсь взглядом за темный сосок, а на губах Марка немедленно расцветает удовлетворённая улыбка. — Но ты однозначно меня хочешь.

— Я хочу помочь тебе.

— И как? Странный какой-то брак у нас. Муж едва не умер, а жена сидит и лопочет ерунду. А как же броситься на шею? Возрадоваться…

— Что последнее ты помнишь о нас? Расскажи?

— Последнее, что я помню — это сексуальную девицу, которую я искренне захотел вежливо соблазнить и хорошенько трахнуть, а она сбежала. И было это вчера.

— Я сбежала, потому что ты хотел трахнуть хоть какую-то девицу, а не меня. Ты хотел банально мною воспользоваться.

— Тут была только ты! О каких девицах речь?

— Закрыли эту тему. Что последнее ты помнишь до аварии? Расскажи, я хочу понять, на каком месте мы остановились.

— Окей. Как скажешь. Но ты была противной и мерзкой, примерно как сейчас. Приготовься, сейчас тебе будет стыдно.

Я смеюсь, потому что Марк откровенно кривляется, и я не вижу его обиды. Она ушла мгновенно, только непонятно почему. Я порой не могла понять мотивации этого человека и найти объяснений его поступкам. Кажется, сейчас он мне кое-что объяснит. Впервые у меня появился шанс спросить его о чувствах, и я взволнованна от встречи с тем Марком.