Чертов мост, или Моя жизнь как пылинка. Истории : (записки неунывающего)

Из прошлого смутно вспоминается Разлив (да, да, тот самый). Очевидно, мы жили там на даче. Мы всей семьей поехали на пикник, на озере было большое волнение, папа греб, потом мы разводили костер, варили пищу, и тут-то выяснилось, что вместо соли папа захватил из дома сахар!

Если б нам сказали тогда, что в этих местах будет скрываться Ленин и готовить «Апрельские тезисы»! И главное, до сих пор неизвестно — не ошибся ли и Ленин, подобно папе, готовя революционное варево, перепутав соль с сахаром или наоборот?

Но не будем торопиться. Жизнь, та прекрасная жизнь, еще продолжается. Никто никого не сажает, не расстреливает, все идет по строго установленному порядку, подчиняясь привычной дисциплине. «Man muss!» — говорила наша фрейлин, Цецилия Яковлевна Кралиш, немка из Риги. По-русски это переводится словом «Надо!». В советский период это «Надо!» произносилось с определенной вкрадчиво-повелительной интонацией, как бы с намеком, что это нужно не тебе лично, а каким-то высшим направляющим силам.

Фрейлин! Это ведь тоже краска «той» жизни, которая еще тянулась. И никто, повторяю, никто не мог предсказать ее близкого конца. Благодаря фрейлин наряду с русской культурой нам, детям, прививался второй язык, немецкий, его поэзия, его фольклор, его песни. Я до сих пор вспоминаю трогательную песню о белом олене, которого убили злые охотники, и особенно припев: «Хущ, хуш, тра-ла!». Потом рождественскую песню «Stille Nacht» («Тихая ночь»), которую мы пели на Рождество, наряду с русской, «Рождество твое, Христе Боже наш, воссия мирови свет разума»… Как все это было красиво и трогательно!

По воскресеньям папа забирал нас троих, и мы ездили на природу, в Лесной, где жило тогдашнее наше божество, профессор Кайгородов, великий знаток всего, что чирикает и пищит. Папа благоговейно показывал дом, где он живет, и мы почтительно замолкали.

Годы молодые на Петроградской стороне

Жили мы тогда на Петроградской стороне, по Покровской улице, дом 26, номер квартиры не помню. В 1978 году, будучи в Ленинграде, мы — моя сестра Аля, моя жена Люба и я — решили навестить старую квартиру, как-никак с нею был связан целый кусок жизни. Мы дошли до дома, хотели подняться в квартиру, но Аля пойти с нами отказалась, не хотела расстраиваться. Мы с Любой решили все-таки взглянуть, добрались, позвонили. Нам открыли. По всему, здесь жила рабочая семья. Я объяснил причину и сам содрогнулся, когда сказал, что мы жили тут шестьдесят лет назад. Хозяева приняли нас очень гостеприимно, а я стал оглядывать обстановку, чувствуя себя эмигрантом, вернувшимся после долгого отсутствия на родину. Ощущения же, надо сказать, были малоприятными. Во-первых, это была только половина нашей квартиры. Видимо, делению ее помогло то, что у нас было две входных двери — одна, так сказать, «попараднее», другая — ближе к кухне. Комнат всего было пять — гостиная, столовая, мамина комната, с мамой находилась и Аля, наша с Андреем комната, еще одна, обычно она была занята кем-то, очевидно, мы ее сдавали, и маленькая людская, которую оккупировал папа. Обои теперь были дешевенькие — грязно-розового цвета. Увидев недоумение Любы, я объяснил ей, что это только половина нашей квартиры, но, видно, у нее было иное представление о нашей тогдашней жизни.

Помню, один мой приятель всегда шутил, что из-за революции я потерял всего одну комнату: жил в пятикомнатной, сейчас живу в четырехкомнатной — можно и потерпеть!

В другую квартиру мы уже не заходили. Поблагодарили хозяев за их любезность и пошли, с благодарностью отклонив стремление нас как-то угостить, даже выпить с нами.

Спустившись, я отрапортовал Але, стараясь попутно втолковать Любе, что у нас все было хорошо, что это — только половина нашей квартиры и т. д. Но мои стремления не смогли одолеть вида грязно-розовых обоев. Легенда о роскошной дореволюционной петербургской жизни была в глазах Любы начисто подорвана.

Хотя наша жизнь тех времен была совсем не роскошной, она хранила в себе свое главное богатство — она была деятельной. Работали и папа и мама, и их труд невольно воздействовал на детей. Дети учились, и учились хорошо. Мы с братом читали, и много. О нас у нашей родни шла слава: куда мы ни приедем — утыкаемся в книгу и сидим, читаем. Это тоже приносило немалые плоды. Помимо книг мы читали журналы. У нас выписывались (по возрасту) сперва «Светлячок», потом «Путеводный огонек», потом «Задушевное слово». Мы с братом немного пофыркивали на «Слово», считая его сентиментальным, «девчоночьим», но читали весьма исправно.

Хотя сейчас — поглядишь в метро — будто все читают, но, однако, библиотеки на Западе настоящие очаги знания, а у нас же они в абсолютном забвении у правительства: не доходят руки, необходим ремонт, книги находятся в ужасных условиях и т. д. А ведь книга любит уход и тепло человеческих рук, любит!

Сегодня — я имею в виду нашу критику — мы легко бросаем камни в детскую литературу прошлого — дескать, она слезлива, подменяла реальную жизнь красивой, сладкой сказочкой и прочее. А я скажу, что эмоции она вызывала точные, и в этом была ее правда.

Откуда я узнал о народах Кавказа, о гордой девочке-княжне Нине Джаваха-оглы-Джамата? Из книги Лидии Чарской! Кто проливал слезы над страницами, где Нина, оказавшись в туманном, сыром Петербурге, тосковала о своих родных горах? Я же. А ее дружба с русской девочкой Людой Власовской наполняла меня верой, что всегда найдется рядом верное, отзывчивое сердце и что Добро всегда побеждает Зло!

Кто вложил в меня на всю жизнь такую веру? Книги, прочитанные мной в нашем прекрасном, теперь кажущемся сказочным детстве! О Л. Чарской [20] в Краткой литературной энциклопедии издания 1975 года сказано, что ее «сочинения характеризуются сентиментальностью, аффектированностью, слащавостью, стремлением внушить читателям верноподданнические чувства. В предреволюционные годы пользовалась успехом в мещанской среде». Ложь! Чарская воспитывала в молодежи высокие чувства, так же, как и В. Желиховская! [21] Они обе большую часть своего творчества посвятили Кавказу, его народам, положив в основу своих произведений воспоминания детства. И Желиховская и Чарская выросли на Северном Кавказе, где еще не утратила остроту память о войне с Шамилем; они были свидетелями постепенного превращении Кавказа воинственного в Кавказ мирный.

20

Л. А. Чарская(псевдоним, настоящая фамилия — Чурилова, 1875–1937), русская писательница. Многие ее повести посвящены жизни воспитанниц закрытых учебных заведений, а также различным периодам русской истории, в т. ч. войне с Шамилем.

21

В. П. Желиховская(1835–1896), русская писательница, автор повестей и рассказов из кавказской жизни.

Еще помню повесть Северцева-Политова «В царстве красок и холста». Бездомный мальчик-сирота случайно попадает к художнику-декоратору Большого театра и постепенно входит в этот новый для него мир волшебников, превращающих сцену в прекрасную сказку.

Помимо русских авторов, я уже не говорю о таких величинах, как Короленко и Толстой, в «Путеводном огоньке» было хорошо налажено переводческое хозяйство. Сильное впечатление на меня произвели приключения нескольких детей с помощью феи Псаммесады — маленького мохнатого существа, владеющего чудесным амулетом, который увеличивался и помогал детям пройти сквозь него в любую эпоху. Я до сих пор вспоминаю, как детей застигло страшное бедствие, разрушившее сказочную Атлантиду. Убегая от беды, они проходят сквозь амулет, и девочка, оглянувшись на покидаемый ими мир, видит гигантскую волну, поднявшуюся над гибнущим городом, чтобы затопить его. Последний взгляд!

Очевидно, английская литература для детей нередко прибегала к помощи волшебства, знакомя их с историей нашей цивилизации. Поминая добрым словом хорошие повести, которые я читал в детстве, не могу не рассказать подробнее об одной переводной с английского: «Рыцари круглого стола» Голланда — видите, я даже помню с тех пор эту фамилию!

Сюжет ее не нов. Мальчик из современной Англии оказывается перенесенным во времена короля Артура. Я чувствую до сих пор реалистические подробности дворца Артура — Камелота. Он одноэтажен, пол устлан камышом. В этом дворце добрый король пирует со своими рыцарями вокруг круглого стола.

Но вот тревожная весть: злой волшебник похитил прекрасную принцессу, племянницу короля. Сразу поднимаются все рыцари круглого стола, но мальчик замечает прежде всего прославленного сэра Ланселота Дю-Лака, Озерного рыцаря. Ему король Артур поручает спасение принцессы, не помню, каким образом, но мальчик оказывается его пажом и едет с ним на подвиг.

После длительного путешествия они прибывают к замку волшебника. Ланселот оставляет мальчика около огромного дуба, растущего возле замка. Его ветви широко простираются над землею, а один самый могучий сук был длиннее всех. Ланселот собирается войти в зачарованный замок — биться за освобождение несчастной принцессы. Он говорит, что если тень от самой большой ветви дуба коснется этого уступа стены — все кончено! Мальчик должен возвращаться в Камелот с печальной вестью. Удастся ему победить — он будет тут с принцессой на руках задолго до этого срока.