Чертов мост
Шрифт:
Еще там, по дороге к Ушумуну, когда дед Евлампий рассказал нам о грабежах у этого моста, у меня почему-то создалось впечатление, что мост тот особенный, большой, с темными нишами, откуда непременно должны сверкать злые прищуренные глаза разбойников, а рядом — валяться груды костей и черепов. Конечно, так я думал не всерьез, но все равно питал надежду, что увижу здесь что-то особенное, ну, наконец, какое-то подтверждение, что тут раньше орудовали бандиты.
Ничего подобного я не увидел. Вокруг стояла таежная тишина, шумел нетронутый лес, зеленели травы, желтые маки медленно качали головками на легком ветру, а в овраге тихо журчал серебряный ручеек. И не будь дороги и моста — казалось бы, что человеческая нога тут и не ступала. А мост — обыкновенный бревенчатый настил...
— Вон
Мы попили чистой ледяной воды из ручейка и собрались было идти дальше пешком, но дед запротестовал и довез нас до Такши.
ЯСНОЕ солнце спозаранку заглянуло в нашу крохотную комнатку. Тася спала на кровати, подложив под щеку ладони. Золотистые локоны беспорядочно разметались по подушке; во сне она чему-то улыбалась и причмокивала губами словно ребенок. Я отвернулся, потому что не смел так долго и внимательно смотреть на нее, не имел права. Хотя нас «поженил» Дюков и послал вместе на задание, а разговаривали мы с ней мало и почти ничего не знали друг о друге. Тася — замкнутая, мечтательница и книголюбка; вот она и вчера заснула с книгой. Есть в ней что-то таинственное, недоступное мне. А может быть, просто кажется? Говорит она коротко, порою замысловато, но не кичится своей образованностью передо мною. И еще: она никогда не смеется открыто, а одними губами и чуть-чуть глазами. Взгляд ее серых глаз внимательный, проницательный, как бы изучающий: я всегда оцениваю такой взгляд одним словом — умный. Может быть, от того она неразговорчива, что я сам не вступаю с нею в разговоры? Я немного стесняюсь говорить с ней — боюсь показать свою неграмотность, ляпнуть что-нибудь несуразное. Вчера же вечером я повел себя вообще как мальчишка: взял пальто и хотел идти спать на сеновал, но Тася удержала меня.
— Оставайся, — твердо сказала она.
— Для чего этот маскарад? — возразил было я.
— Так надо.
«Видимо, действительно так надо, раз мне говорил об этом Дюков, и вот теперь она напомнила», — с досадой подумал я и лег на пол рядом с кроватью.
Проснулся я от того, что за дверью были слышны неторопливые шаги, стук посуды и потрескивание углей в самоваре. Хозяйка уже давно встала и хлопотала по дому. Надо сказать, что с хозяевами нам повезло: дед Евлампий определил нас к своим знакомым Зайцевым — гостеприимным, опрятным старикам. Я встал, вышел из дома и пошел к речушке умываться. Село давно проснулось и теперь дымилось белеными трубами, скрипело калитками, хлопало дверями амбаров и домов, постукивало колесами телег. Женщины, прогнав коров на пастбище, возвращались обратно, о чем-то шумно разговаривая, порою слышался звонкий, задорный смех. Мужчины занимались всяк своим делом: кто шел в кузницу, кто собирался в поле, кто уже сидел на срубе строящегося дома. Село начинало новый день, и ни в чем не чувствовалось, что где-то совсем недалеко свила свое гнездо банда. «По-видимому, бандиты не тревожат это село», — подумалось мне. А за чаем дед Мироныч (так звали нашего хозяина) вдруг заговорил:
— Вам, молодцы, надо быть поосторожнее — тут орудует банда. Нас, правда, не трогают, а вот скотину иногда «реквизируют».
— Нас не за что трогать, мы геологи, — сказал я.
— Вас, может, и не за что, да кто их знает, с активистов и сельсоветчиков могут и на вашего брата-геолога рыскнуть.
— В селе-то они бывают? — спросил я.
Дед допил чай, вытерся полотенцем, с ответом медлил.
— Бывают. Ночью иногда слышу цокот копыт да чужой говор, а что они тут делают — не знаю.
После завтрака мы с Тасей засобирались на «работу», взяли кайло, лопату, молотки, маленький деревянный лоток и вышли за ограду. Проводив нас до калитки, дед напутствовал:
— Будьте поосторожнее, далеко в лес не ходите, а то, неровен час, нарветесь на бандитов... тогда пиши пропало, ведь они, как известно, словно волки прячут свое логово и, не дай бог, если кто случаем попадется...
— Постараемся, деда, не попадаться
им на глаза, мы тут по поймам речушек будем работать, а в тайге нам пока делать нечего, — сказала Тася.— А вы скажите, Степан Мироныч, где, на ваш взгляд, более безопасно будет? — спросил я.
Дед ответил не сразу. Он откашлялся, почесал затылок, пожал плечами.
— Кто их знает, где они гнездятся, они ведь не дураки, чтобы протаптывать напрямую тропу от логова; прежде чем появиться в селе, они такие петли навыделывают, что любая собака запутается.
В этот первый день мы решили обследовать окрестности Такши, ознакомиться с местностью, и, конечно, не теряли надежды встретиться с бандитами. Наш расчет в этом отношении был прост: углубляясь охотничьими тропами в тайгу, мы могли натолкнуться на бандитский пикет, а может быть, и на само логово. Конечно, такая встреча не предвещала ничего хорошего: нас могли схватить, подвергнуть проверке и в конце концов расстрелять. Но другой возможности выйти на след бандитов пока не предвиделось. Был еще один вариант — выяснить, с кем из жителей села они связаны, ибо, несомненно, они должны были с кем-то из них поддерживать связь. Но как отыскать ее, эту ниточку?
Дед Мироныч натолкнул нас на дельную мысль:
— Вы в сельсовет обратитесь, чтобы какую охрану организовали — все-таки государственное дело робите. Вон Ефим Чернов — он партейный, Петро Забелин — эти не откажут в помощи. Правда, председатель-то у нас приболел, в райцентре в больнице уже долгонько лежит, но там, в сельсовете, секретарь Анна Терентьевна — боевая женщина, она окажет содействие...
Охрана, конечно, нам никакая не нужна, но вот поговорить в сельсовете о банде надо обязательно, и к Чернову сходить не помешает...
Однако день этот мы все-таки провели в окрестностях Такши, прошли с десяток километров по Талакону, углублялись в Чичан, но никаких признаков нахождения в этих местах людей не обнаружили. Тропы, охотничьи заросли, несколько зимовьев, которые нам удалось отыскать, пустовали, сидьбы на солонцах завалились, не было теплых кострищ. Не ходят охотники в лес — бандитов, видать, боятся.
Вечером Тася пошла домой к секретарю сельсовета, а я к Чернову. У крыльца новосрубленного добротного дома меня встретил высокий, широкоплечий мужчина лет тридцати пяти; мужественное лицо его, обрамленное густой, черной бородой, было приветливо, а карие глаза смотрели с хитровато-веселым прищуром.
— Здравствуй, здравствуй, браток, — ответил он мне на мое приветствие, словно мы с ним были давно знакомы. — Проходи, не стесняйся, мы люди не гордые — простые.
Провел он меня в чистую горницу, усадил за стол. Зачем пришел — не интересовался.
— Елена уехала в райцентр за покупками, я один управляюсь. Ты, браток, посиди немного, а я на камбуз за самоваром.
«Флотский, видать, парень», — подумал я. А оглядевшись, увидел на стене чуть пожелтевшие большие фотографии хозяина в морской форме и миловидной, большеглазой женщины.
Через несколько минут Чернов появился с небольшим дымящим самоваром, водрузил его на стол.
— Давай, браток, чай будем пить.
Я налил чашку, отпил немного и сказал:
— Я к вам, Ефим, пришел по делу.
— Ну что ж, коль по делу, так можно и о деле потолковать.
В человеке этом чувствовалась простота, мужская честность и доброта.
— Я из уголовного розыска, и приехали мы с нашей же сотрудницей, чтобы выследить, где находится банда...
Чернов помолчал, причесал пятерней курчавые волосы, побарабанил пальцами по столу.
— Да-а, слыхал я, браток, про них... Пакостить начинают здорово, налеты ночные устраивают. Давно бы за них пора взяться... Думал, с мужиками покараулить на окраине села, но побаиваются мужики: не равны силы, да и оружия доброго нет.
— Оружие у нас есть и отряд тоже — остается найти бандитов.
— Да-а, — протянул Чернов, — задача не легкая...
Он отставил в сторону пустую чашку, достал старинную табакерку, свернул цигарку и предложил мне.
— Не куришь? Это, брат, хорошо, — не кури, ни к чему темнить легкие. Я вот на морях с братвой присосался и сейчас никак не соберусь бросить.