Чтение онлайн

ЖАНРЫ

Шрифт:

– Пошто ты со мной валандаешься, - говорю ему, - ведь денег у меня нет.

– А мне твоих денег и не надо, - говорит.

– Врешь, врешь, приятель! Я-то знаю, раз у меня денег нет, ты меня выбросишь вон, здесь все так делают, человек хуже собаки здесь.

– Ну, а мы по-другому, - отвечает он, - советская власть рабочим человеком дорожит, рабочий - брат наш.

– А вы кто такие будете?

– Я секретарь, советской властью сюда прислан добрые для рабочего люда порядки заводить.

– А где же я, будьте столь добры, лежу?

– В моей комнате. Я тебя, товарищ,

в сугробе подобрал, боялся замерзнешь ты.

– Так пошто же ты подбирал-то меня?! Я ж сказал тебе:

денег у меня нет, оглох ты, что ли?..

А он только улыбнулся да рукой махнул.

У меня аж борода затряслась, слезы подступили: хотел вскочить, хотел в ноги ему бултыхнуться, да он удержал меня и говорит:

– Только пьянствовать, старик, брось. А то - гроб тебе.

– Брошу!
– закричал я.
– Честное варнацкое слово - брошу! Да оторвись моя башка с плеч! Ведь умирать-то дюже неохота, робенчишка жалко, робенок у меня на родине остался, Ванькой звать, матка спокинула его, с посторонним человеком снюхалась...

А он мне кротко:

– Поправляйся, ребенка обязательно выпишем.

"Ох, ты, ох,- думаю,- какие добрещше люди на свете есть".

А секретарь мне:

– Вот отдохнешь, становись золото мыть. Н слышал - ты большой этому делу знатец.

– Нет - отвечаю, - ослобони, товарищ секретарь. И на золото шибко сердит теперь, чрез него горе одно видел в жизни.

Да будь оно трижды через нитку проклято! Погибель моя в нем.

И оставил меня секретарь при себе: месяц прохворал я, потом стал вроде посыльного, стал струмент выдавать, да на кухне кой-какой обедишко готовить, ну и... по махонькой, конешно, выпиваю в тайности, а иным часом и подходяще дрызнешь.

Секретарь придет, принюхается, я рыло в сторону ворочу, дышать норовлю умеренно, а он, миляга, все-таки приметит, что я окосевши, и учнет, дай бог ему здоровья, пропаганд против меня пущать, учнет стыдить меня, политике вразумлять.. Да не одного меня, а всех. По баракам ходит, везде пропаганд ведет.

От этого вскорости я в ум вошел, начал понимать, кто друг нашему брату трудящемуся, кто враг.

А работы уж развернулись на широкую, купчишки разбежались, везде порядок, пьянство на нет сошло, золото в казну старатели сдают, харч хороший, словом - со старым не сравнишь.

И стал я подумывать, как бы мне советскую власть отблагодарить.

Полгода прошло. Лето наступило. Секретарь и говорит: - На вот тебе получку, иди погуляй, культурно развлекись.

Я сметил, что секретарь проверку хочет мне сделать... Ох, хитрец... Я пальцы послюнил, пересчитал деньги, иду, не торопясь, поселком, иду, любуюсь: все наше, все советское. Кооператив торгует, десять новых бараков большущих, Народный дом огромаднейший под крышу подводят. Постоял, поглазел, поскреб когтем бороду.

И понесли меня непутевые ноженьки в кабак.

"Ах, - думаю, - что же это я, варнак, делаю. Ведь замест культурности я винищем, конешно, обожрусь". И начал сам с собой бороться. Вот схвачусь-схвачусь за скобку, да назад.

У самого слюни текут, а все-таки борюсь. Ну, борюсь и борюсь...

Глядь - бригада комсомольцев идет

на работу, батюшки - рогожное знамя у них. На рогоже буквищи: "Позор!" - и дохлая ворона повешена. Приискатели в хохот взяли их:

– Эй вы, рогожпички!
– кричат, присвистывают, изгаляются всяко.

Ах, мать честная! Жалко мне стало молодежь. Парни все работяги, совестливые. Посмотрел на них, подумал: вот ребенок мой приедет, подрастет, обязательно в комсомол определю. Увидели меня ребята, гвалт подняли:

– Дядя Чертознай! Опозорились мы. Бьемся, бьемся, а все впустую... Смекалки еще нет у нас. Помоги! Бригадиром нашим будешь.

А кобылка востропятая, приискатели на смех подняли меня:

– И чего вы, рогожники, к Чертознаю лезете? Он забыл, как и кайло-то в руках держать. Будет землю рыть, ногой на бороду себе наступит.

Задели они меня за живое, осерчал я, выхватил рогожное знамя, взвалил его на плечо, скомандовал:

– Комсомо-о-лия! Аида за мной, малютки.

И повел прямо в тайгу, хотелось мне сразу их на золотое место поставить, было у меня на примете такое местишко сильно богатимое, да с пьянством забыл я - где оно.

Вот придем-придем, начнем шурфы рыть, я покрикиваю:

– Давай-давай-давай, малютки!

Парпи до седьмого пота преют, аж языки мокрые. Нет, вижу, что не тут.

– Аида на ново место!
– командую.

Так и бродим по тайге, ковыряем породу, а толку ни беса лысого. "Ах, думаю, - старый дурак, пропил память". И ребята приуныли. Ну, я все-таки подбадриваю их:

– Солому ешь, фасон не теряй, малютки!

И стал я, братцы, с горя сильно пить, у спиртоносов водки добывать. Ой, грех, ой, грех... Так протрепались мы по тайге почем зря боле месяца.

И случилось, братцы мои, вскорости великое чудо чудное.

Как-то выпивши лежу ночью под елью, малютки храпят, намаялись, сердешные, а мне не спится. Вдруг, как в башку вложило, вспомнил. Ну, прямо вижу явственно: вершинка Моховой речушки, огромадный камень-валун, да кривая сосна развихлялась в три ствола... Выскочил я, загайкал, как лесовик:

– Го-го-го-го!.. Вставай, малютки, пляши!
– И припустился возле костра в пляс. Комсомолия продрала глаза, спросонья закричала:

– Батюшки! Чертознай с ума сошел.

Одним словом, мы чуть свет то место разыскали: вот он, камнище, вот вихлястая сосна.

Я наклонился, рванул мох,- золото!.. Наклонился, рванул,- золото! Ребята принялись, как копнут где - золото!..

Вот ладно. Оставил их, говорю:

– Шуруй, малютки. Обогатим советскую власть. Давай-давай-давай!
– А сам, дуй-не-стой на прииск.

Секретарь повстречал меня:

– Чертознай! Куда ты запропастился? Скоро торжество у нас, Народный дом открываем.

– Молчи, молчи, Петрович, - по-приятельски подморгнул ему и спрашиваю: - А робенчишка-то моего выпишешь?

А он:

– Деньги посланы, ребенок твой едет.

Я возрадовался, да шасть в цирюльню. Командую цирюльнику:

– Бороду долой, лохмы на башке долой!.. Чтоо личность босиком была, как у секретаря... Катай!

Цирюльник усадил меня в кресло, а мальчонке крикнул:

123
Поделиться с друзьями: