Чертухинский балакирь
Шрифт:
Чисто в чулашке, примыла Мавра и пол и потолки для молодых, Аким повесил в угол Акиндия-Мученика, защитника удачи и тишины семейной, - в божественном хотел угодить Спиридону, - и перед образом огонек чуть светится, чтобы бог молодых видел, да и так, чтобы жених в темноте скорее невесту нашел, когда она от стыда в какой-нибудь угол забьется…
Оглядела Маша тишком весь чулашек: в одном углу кровать постлана под пологом, и на кровати в головах рядом две подушки; в другом друг на дружке стоят Машины сундуки. Радостно и боязно стало у нее от всего этого на пугливой душе.
Петру Кирилычу, должно быть, было тоже
– Машь, - тихонько шепнул Петр Кирилыч.
Но Маша не шевельнулась и только еще ниже опустила голову.
– Машенька!
– погромче повторил Петр Кирилыч.
Хотел он ей открыться, что Спиридон на сегодняшнюю ночь запретил ему ее трогать. Маша было шелохнулась в его сторону, но в это время за чуланной перегородкой послышался голос Спиридон Емельяныча:
– Прощенья просим, сватья… Прощенья просим, сват… Прощенья просим!.. Сынок, выдь-ка ко мне на минуту!..
Не успела Маша повернуться, как Петр Кирилыч выскочил в сени и возле самой двери о чем-то зашептался со Спиридоном.
– Ладно… ладно, батюшка, не сумлевайся… как же: несь я с понятием тоже!
– слышит Маша шепоток Петра Кирилыча, а о чем с ним говорит Спиридон, не разберешь: в бороде у него, как во мху, каждое слово замирает…
"Должно, насчет запрета", - подумала Маша, и у ней заколотилось по ребрам.
– Машь, я тятеньку пойду проводить!
– весело крикнул Маше Петр Кирилыч.
Маша испуганно высунулась за дверку, взглянула на отца и еще пуще смутилась…
– Прощенья просим, дочка, до завтрева… прощенья просим, - говорит Спиридон.
– Прощай, батюшка!
– ответила тихо Маша и сама своего голоса испугалась. Глаза у нее заморгали часто-часто, и по щеке скатилась слезинка.
"Как мати скорбящая", - подумал Петр Кирилыч, глядя на Машу.
– Полно тебе, Машуха, что ты, ей-богу?..
– подошел Спиридон к Маше и погладил ее по голове.
– Иди с богом… Укладывайся со Христом…
Петр Кирилыч стоял за Спиридоном и смотрел себе в ноги.
– Ну, сынок, пойдем… Прощай, сват… Прощай, сватья!..
– Милости просим, Спиридон Емельяныч, милости просим… Не обессудь, коли что… - всполохнулись Мавра с Акимом, низко кланяясь Спиридону.
– Свои люди!
– бросил Спиридон, выходя на крыльцо.
Маша чуть не упала, увидя уходящего отца. Мавра подхватила ее под локотки и ласково запела:
– Иди, иди, невестушка… Ишь, тебе уши-то как прогалгачили, на ногах не держишься… Иди, иди с богом…
Вошли они в чулашек, и Мавра откинула дальше полог у кровати и поправила стеганое одевало. Идет от постели приятный сундучный душок, и по простынной каемке в самом низу у постели бежит вышитый красным и синим шелком петух, и от него цепочкой впереди с расставленными кверху хвостами куры и желтые цыплята. Машина работа, сама она вышивала, когда сны ей снились про свадьбу…
– Ложись с богом, Машенька, ложись… Дай-кось я тебе сряду-то снять помогну!..
– Спасибо, Мавра Силантьевна… спасибушки… я немного так посижу… богу помолюсь!..
– Ишь ты, как с богом-то свычна… а мы, должно, немоленые на этот свет родились… Так, в лоб постучишь немного, когда на разум придет… Оставайся коли с богом…
Мавра поцеловала Машу, покрестила на постель и притворила
за собой чуланную дверку.*****
Но не хотелось на этот раз и Маше молиться.
Так сказала Мавре, чтобы остаться одной до прихода Петра Кирилыча…
Не раздеваясь, легла она на постель, потонула в новой перине и только теперь почувствовала, как она за день устала… От работы так раньше не уставала…
"Ну, да теперь слава богу", - довольно подумала Маша.
Хороший дух идет сверху, из чуланного оконца, и ковшик золотой все так же висит над постелью… В поле, видно недалеко у села, пастух в ночном на рожке играет, и на реке изредка звонко прокричит крякуха-утка, потерявши в камышах своего селезня, и девки по селу поют:
Утка-рябушка что надумала,На далек отлет тонко крякала!"Убога я", - шепнула Маша сама себе.
Не забыла она про корешок, который висел у нее завязанный в тряпочку на нательном кресте. Спрятала Маша тогда его как нерушимую тайну и словом никому не заикнулась.
"А ну как и правда помочь будет?"
Вынула Маша крестик из-за ворота и развязала тряпичный узелок, потрогала: тут… тут! Попробовала на зубок - сладкий…
Мягкий корешок, болотцем пахнет и сам в рот лезет. Подумала Маша немного, повертела корешок на языке и незаметно проглотила.
*****
Чудно Маше, отчегой-то стало все вдруг видно да и видно-то так далеко… Те же стены перед глазами, тот же чулашек по-прежнему, и лежит Маша на постели, сложивши руки на грудь, как умирать собралась, а сквозь стены все видно: и село Чертухино, и церковь сельскую по-за селом, и видно, как ходят по полю за церковью буланые лошади, и слышно даже, как они щиплют траву.
И лес чертухинский стоит за селом, такой тонкий, видно все сквозь него, и то ли это сосны вдали, то ли свечи в отцовской молельне… По лесу прыгают перед зарей на задних лапках веселые зайцы, а на самой опушке против Чертухина тихо пасется большой лось с золотыми рогами…
И как девишенская лента, оброненная Дунькой Дурнухой, побрезговавшей Машиным подарком, пролегла из Чертухина кривая дорога… Видит Маша, по дороге тихонько идет Петр Кирилыч в белой подвенечной рубахе со Спиридоном, и Спиридон что-то вычитывает ему, держа за рукав, а Петр Кирилыч только мотает ему головой и, видно, мало слушает Спиридона, потому что то и дело оглядывается назад и вздыхает.
– Петр Кирилыч… Петр Кирилыч!
– крикнула громко Маша, но голос ее, как камень с горы, покатился к самому сердцу и замер где-то глубоко внутри под пупком, и по всей Маше только глухо, как от дальней грозы, прогудело…
"Не слышит", - подумала Маша.
Душистый ветерок подул в оконце в дощатой стене, в огороде недалеко от окна черемуха осыпалась цветом, на дворе петух от черемного духу проснулся и пропел три раза, приставши с нашеста, с неба золотой ковшик совсем опрокинулся краем к земле, и из него полилось голубое вино, заголубело вдали и вблизи, полилось свадебное вино по полю за церковь, где пасется ночное, и черную спину выгнул занавоженный пар, со Светлого болота поплыли туманы, и скоро все перед глазами у Маши в тумане пропало.