Черты и силуэты прошлого - правительство и общественность в царствование Николая II глазами современника
Шрифт:
Всего этого Безобразов и его присные, среди коих играл видную роль его двоюродный брат капитан 1-го ранга Абаза, совершенно не соображали, ибо вообще не принимали во внимание условий и интересов всей России, взятых в их совокупности, а лишь носились с мечтой о захвате нами новых огромных территорий. Попавшая им на беду корейская концессия совершенно затуманила в этом отношении их воображение. Как бы то ни было, но коль скоро местностью для проведения железнодорожного пути, связывающего Сибирь с Порт-Артуром, была избрана Маньчжурия, так жребий был уже брошен: весь дальневосточный расчет должен был быть построен на мирном сговоре с Японией. К этому стремились как Витте, так и министры военный и иностранных дел. Так, уже в апреле 1898 г. мы входим в особое соглашение с Японией, на основании которого уступаем в ее пользу завоеванное нами в Корее положение[371].
Признав за нею, в силу этого соглашения, преимущественное право на развитие в Корее промышленной и коммерческой деятельности, мы одновременно отзываем из Кореи наши офицерские инструкторские отряды, финансового советника при императоре
Мысль Безобразова о проведении нами железной дороги через Северную Корею становится при таких условиях неосуществимой, и одновременно должна, казалось бы, рушиться и мысль об эксплуатации нами корейской концессии. Неудача, которая поначалу постигла его план, не охладила Безобразова. Он продолжает стремиться играть роль в нашей дальневосточной политике и, в частности, убеждает государя послать на средства Кабинета Его Величества особую экспедицию в территорию концессии Бринера. Экспедиция эта должна выяснить, что представляет в экономическом отношении концессионная площадь, а также какое она может иметь для нас значение в отношении стратегическом. В этих видах в состав экспедиции, состоящей под главенством служащего в Кабинете Его Величества тайного советника Непорожнева включаются два офицера Генерального штаба (впоследствии члены Государственной думы) — Звегинцев и барон Корф (сын Приамурского генерал-губернатора барона А.Н.Корфа). Офицеры эти по возвращении из упомянутой экспедиции вводятся непосредственно к государю. Своими восторженными рассказами о естественных богатствах исследованного ими края, а также о его значении для стратегической обороны (они привезли его подробную топографическую съемку) от Японии захваченной нами Маньчжурии они возбуждают живейший интерес Николая II. Горячо, разумеется, поддерживает этот интерес Безобразов. В результате 11 мая 1900 г. концессия Бринера приобретается на имя Непорожнева на личные средства государя за весьма, впрочем, скромную сумму в 65 тысяч рублей.
Впоследствии утверждали, что цель приобретения этой концессии состояла в извлечении из нее крупных денежных барышей. В отношении к государю такое утверждение просто нелепо: русскому самодержцу не было никакой надобности прибегать к таким сложным средствам для увеличения своего личного богатства, если даже допустить, что он вообще мог питать такие намерения[372].
Вопреки тому, что многие утверждали, не преследовал, как я уже упомянул, корыстных целей и Безобразов. Он был фантазер, одержимый манией величия, роль царского советника прельщала его честолюбие, а возможность влияния на кардинальные вопросы государственной политики дурманила его слабую голову и окончательно скрывала от него общее положение страны за преследуемой им химерой владычества России едва ли не во всей Азии. Приблизительно таким же человеком был и его alter ego[373] А.М.Абаза, сам по себе личность вполне порядочная, но и весьма ограниченная. Убежденные, что завладение бассейнами Тумена и Ялу обеспечит нам оборону от неминуемого, по их мнению, нападения японцев, они одновременно видели в Северной Корее обширное поле для применения русской промышленности. Мечтали при этом идти по следам Англии, которая на плечах своих пионеров и при содействии своих капиталов, промышленности и торговли завладела таким путем многими из своих наиболее лакомых колоний. Упустили лишь из виду существенную разницу между нами и Англией. Последняя захватывала новые территории своей органической силой, теми избытками в людской энергии и в денежных средствах, которыми обладала метрополия. Само государство шло лишь следом за этой органической силой; оно лишь закрепляло за собою то, что уже фактически было захвачено его подданными. В ином или, вернее, обратном положении находилась Россия. У нас не только не было свободных средств и людской предприимчивости, а, наоборот, острый недостаток тех и других даже для удовлетворения наших внутренних потребностей в них. Приток к нам иностранных капиталов и иностранной промышленности этим и обуславливается. Сколько-нибудь широкая деятельность в области промышленности вне наших пределов могла быть, при таких условиях, осуществлена нами, во-первых, в явный ущерб использованию наших собственных естественных богатств, а во-вторых, не в путях частной русской предприимчивости, а в порядке государственной или, вернее, правительственной деятельности, осуществляемой не людьми, исключительно действенными и энергичными, и не на частные средства, а на средства казенные и лишь наемными агентами, отдающими свой труд за определенное вознаграждение и лично не заинтересованными в том предприятии, к которому они привлечены.
Словом, здесь мог быть применен только тот старый русский способ действия, последствием которого являлось, по выражению Ключевского, то, что «государство пухло, а народ хирел».
Привлечь русских людей и русский капитал к каким-либо экзотическим предприятиям было тем более трудно, что именно в ту эпоху, более чем когда-либо, всякий сколько-нибудь толковый и нравственно устойчивый русский человек мог легко устроить свою судьбу и с выгодою пустить в оборот имеющиеся у него средства в самой России[374]. Приходилось поневоле искусственно создавать исключительно выгодные условия для привлечения подходящих людей, притом без всяких гарантий относительно степени их пригодности для работы в тяжелых условиях некультурных стран. Среди них, разумеется, могли попадаться лица, ищущие по складу своего характера новых сильных ощущений и вообще более приспособленные к деятельности в ничем не стесняемых первобытных условиях человеческой жизни, нежели в размеренном распорядке современной цивилизации. Но такие
лица были исключение; большинство же приходило на долю либо мелких авантюристов и искателей легкой наживы, либо неудачников, к упорному труду совершенно не привыкших, к нему неспособных и личными средствами не обладающих.Таким образом, с точки зрения колониального развития России предприятие на Ялу совершенно не отвечало степени органической силы русского народа.
Наоборот, в политическом отношении предприятие это лишь безмерно усложняло наше международное положение, в особенности на Дальнем Востоке. Вопрос шел, очевидно, не о захвате нами тех или иных стратегических линий обороны от Японии, а о том войске, которое может их защищать. Коль скоро достаточного для этого количества войск у нас не было, нужно было удовольствоваться тем, что мы уже захватили в Маньчжурии, а не стремиться к дальнейшему расширению, в особенности в прямой ущерб интересов Японии в Корее.
Спутало все карты, но одновременно задержало и приобретение корейской концессии внезапно вспыхнувшее в Китае так называемое боксерское движение[375]. В Маньчжурии объектом нападения была линия строящейся Восточно-Китайской дороги и образовавшиеся по ней рабочие поселки.
Движение это было подготовлено самим китайским правительством и несомненно пользовалось его поддержкой, но все же имело характер неорганизованного народного выступления. Коль скоро мы доставили в Маньчжурию сколько-нибудь значительное количество войск, оно было поэтому быстро подавлено, причем больших бед нашим там предприятиям не причинило. В отношении строящейся дороги оно выразилось не столько в разрушении уже законченных ее участков и искусственных сооружений, сколько в уничтожении денежной отчетности по произведенным работам…
В результате боксерское восстание лишь разожгло аппетиты всех наших авантюристов, искавших на Дальнем Востоке удовлетворения кто честолюбия, а кто сребролюбия.
Восстание это, однако, с очевидностью выявило, что наше положение в Маньчжурии отнюдь не безопасное, что к нашему присутствию и к затеянным нами там предприятиям как китайская государственная власть, так и местное население относятся враждебно и что, следовательно, распространять нашу власть и влияние на Дальнем Востоке мы должны с крайнею осторожностию и отнюдь не создавать новых причин озлобления против нас народов желтой расы. У правительства выработался, однако, как раз обратный взгляд, чему, впрочем, способствовала та легкость, с которой мы разгромили боксерские банды. У многих лиц правительственного синклита создалось убеждение, что желтая раса для нас не страшна. Так, невзирая на предостережения, исходящие от лиц, весьма компетентных в этом вопросе, Куропаткин продолжал считать и утверждать, что Япония в военном отношении величина ничтожная. Столь же оптимистичен был и гр. В.Н. Ламздорф, заменивший в июне 1900 г. умершего Муравьева на посту министра иностранных дел.
Значительно правильнее продолжал оценивать с этой стороны обстановку Безобразов. В записках, представленных им различным влиятельным лицам, между прочими и великому князю Александру Михайловичу, он не без основания указывал, что положение наше в Маньчжурии весьма шаткое, но вывод, к которому он приходил, все тот же, а именно увеличение нашей военной мощи на Дальнем Востоке и в первую голову завладение нами в целях стратегической обороны Северной Кореей, иначе говоря, территорией, приобретенной нами в концессию.
В соответствии с этим тотчас после замирения Китая Безобразов, продолжая действовать побочными путями, вновь стремится обратить взоры государя к этому делу, которое именует не иначе как «личное дело моего государя», что, несомненно, усиливает интерес к нему Николая II, не перестающего мечтать о проявлении личной инициативы.
Составляется устав Восточно-Азиатской промышленной компании[376], причем учредителями показаны В.М.Вонлярлярский, кн. Ф.Ф.Юсупов, гр. В.А.Гендриков, М.А.Серебряков и А.М.Абаза. Государь соглашается на внесение устава в Комитет министров и отдает распоряжение барону Фредериксу приобрести за счет Кабинета на имя капитана 1 — го ранга Абазы 200 паев компании. Получив это распоряжение, барон Фредерикс представляет государю (2 июня 1900 г.) записку, в которой, упомянув про то, что коммерческая прибыльность предприятия представляется весьма сомнительной, подробно развивает то положение, что участие русского царя, хотя бы анонимное, через посредство третьего лица, в русских коммерческих делах, успех коих зависит в значительной степени от действий правительства, совершенно невозможно. Известия об этом могут проникнуть в печать, если не русскую, то заграничную, и, во всяком случае, тайной не останутся. В заключение Фредерикс предложил предоставить принять участие в этом деле Министерству финансов.
С своей стороны следом за этим представляет свои соображения царю по этому делу гр. Воронцов. Он, наоборот, настаивает на личном участии царя в этом деле, причем предвидит, что «если не будет явно, что мы работаем для Вас и под Вашим покровительством, то, вероятно, большинство откажется, не желая отдавать свое время и труд на увеличение средств Х-а, У-а или 7-а, при могущих изменяться взглядах гг. министров». Одновременно обращается Воронцов с письмом к Фредериксу, в котором в весьма резких выражениях упрекает его в том, что он тормозит дело государственного значения.
Барон Фредерикс, как известно, отличался ограниченными умственными способностями, но одновременно и безукоризненной честностью и рыцарскими свойствами. Внутреннее чутье нередко руководило его действиями, прирожденный инстинкт ему подсказывал, что русскому царю негоже участвовать в коммерческих делах.
Поэтому Фредерикс, получив от царя категорическое приказание приобрести на средства Кабинета паи образуемого общества, наотрез отказался от исполнения этого Высочайшего повеления, подав одновременно прошение об увольнении от должности министра двора.