ЧЕРТЫ НАРОДНОЙ ЮЖНОРУССКОЙ ИСТОРИИ

Король меня любил-жаловал,Да и королева вить молодца такоже,А Настасья королевична у души держит!

Отцы берегли от них своих дочерей, по выражению песен, за три-девятью замками, за тридевятью ключами, чтоб и ветер не завеял, и солнце не запекло!

О кокетстве киевских женщин упоминает и Даниил Заточник, [44] говоря: некогда же видех жену злообразну, приничющю зерцалу и мажущюся румянцем. Кажется, что влияние княжеского двора, гридницы, поддерживало это сибаритство и развращение женщин, — как говорится, например, в песне о Марине:

44

Даниил Заточник (XII или XIII в.) — предполагаемый автор двух произведений, близких друг другу по тексту, — «Моления» и «Слова» Даниила Заточника, изложенных в форме обращения к князю с просьбой смилостивиться над ссыльным. Датировке этих произведений и их взаимоотношению посвящено много исследований, но ни одно не может быть принято как бесспорное. Летописец XIV в. считал Даниила Заточника действительно заточенным на оз. Лаче лицом (под 1387 г. в Симеоновской летописи рассказывается о неком попе, пришедшем из Орды «с мешком земли» и сосланном на оз. Лаче).

Водилася с дитятами княжескими.

На киевских женщин в преданиях, сохраненных в песнях, легла память легкомысленности, развращения и вместе с тем колдовства. Киевская кокетка привораживает к себе любовников и меняет их по произволу. Такова Марина Игнатьевна в песне о Добрыне Никитиче. Она собирает к себе и девиц, и жен, сводит их с молодцами и сама водится с детьми со княжескими и со змеем Горынчищем — олицетворением силы, враждебной русскому элементу, чужеземной, указывающей на пребывание в Киеве разнородных племен. Она привораживает богатырей к себе.

Разжигает дрова палещатым огнем;И сама она дровам приговаривает:«Сколь жарко дрова разгораютсяСо теми следы молодецкими,Разгоралось бы сердце молодецкоеКак у молодца, у Добрынюшки Никитича».

Вместе с тем она умеет перевертывать людей в зверей:

А я-де обернула девять молодцов,Сильных, могучих богатырей гнедыми турами,А и ныне-де отпустила десятого молодца Добрыню Никитьевича:Он всем отаман — златы рога!Другая такая же кокетка грозит оборотить ее в суку:А и хошь, я и тебя сукой оберну.

И сама чародейка умеет принимать образы:

А и женское дело перелестное,Перелестное, перенадчивое:Обернулася Марина косаточкой.

Отсюда, конечно, укоренилось в народе прозвище: киевская ведьма. Кокетство соединилось с чародейством и волшебством, потому что если женщины привлекали к себе мужчин, то это приписывалось волшебству.

Типы добрых жен редки: в пример можно указать на Василису Микулишну Денисову, которая лучше решилась умертвить себя, чем изменить мужу; на жену Ставра-боярина, которая хитрым образом изводит своего супруга из тюрьмы; но зато сама княгиня, жена князя Владимира, изображается совсем не нравственно; и о княжеских женах осталось в народе то же воззрение, как и вообще о женщинах. Жена Владимира Красна Солнышка любезничает со змеем Тугариным.

Мужской тип волокитства и вместе изнеженности является типически в Чуриле Пленковиче. Это щеголь, кружитель женских голов, старорусский Дон Жуан или Ловлас. Он так занимается собою, что когда едет по двору своему, то перед ним несут подсолнечник, чтоб не запекло солнце бела лица его. Владимир князь ни на что более не мог употребить его при своем дворе, как только на то, чтобы созывать гостей на пир. Пир длится во всю ночь, а когда богатыри разъезжаются по домам,

В тот день выпадало снегу белого,И нашли они свежий след.Сами они дивуются:Либо зайка скакал, либо бел горностай.А ины тут усмехаются,—говорят:Знать это не зайка скакал, не бел горностай,Это шел Чурило ПленковичК старому Берляте Васильевичу,К его молодой жене, Катерине прекрасной!

Сладострастие Владимира-язычника, столько наложниц, живших в его загородном дворце, — все это гармонирует как нельзя более с распущенностью нравов в то время вообще. Пир был душою общественной жизни. Замечательно, что когда Владимир крестился и, естественно, поэтому получил наклонность к мягкости нрава, то, по неизменному народному понятию, показывал эту мягкость, эту кротость и любовь христианскую — в пирах, которые задавал народу. Пиры устраивались после всякого отрадного народного события, особенно после побед, как и значится подобный пир после победы на день Преображения господня над печенегами, когда построена была церковь в Василеве. Освящение было ознаменовано праздником. На всякую неделю князь устраивал пир в гридницах на дворе. На пирах этих ели скотское мясо, дичь, рыбу и овощи, а пили вино, мед, который меряли проварами (варя 300 провар меду). Мед был национальным напитком. На пир созывались не только киевляне, но и из других городов. В гридницу допускались пировать бояре, гридни, сотские, десятские; народ — люди простые и убогие обедали на дворе; сверх того по городу возили пищу (хлеб, мясо, рыбу, овощи) и раздавали тем, которые не могли по нездоровью прийти на княжеский двор.

Эти пиры происходили в то же время не только в Киеве, но и в других городах; поэтому в пригородах киевских князь держал запасы напитков, так называемые медуши.

Как такие пиры были привлекательны, видно из того, что память о них прошла в далекие века, пирующий князь сделался идолом русского довольства жизни, и Владимир Красно Солнышко стал синонимом доброго и веселого князя вообще. В песнях он показывается не просветителем Русской земли, а идеалом роскошного господина; поэтому он остается столько же языческим, как и христианским князем: одно, что дает ему несколько христианский колорит, это то, что он угощает и нищих, и калек. По старому русскому понятию пир не должен был обходиться без угощения нищих и калек. Вообще в русских сказках добрый князь, царь или король, когда учреждает пир, то непременно приглашает их. Даже если князь чем-нибудь затрудняется, что-нибудь хочет получить от судьбы, то пир на весь мир и угощение бедняков есть средство к приобретению удачи. Памятью древнего сознания богатства и довольства Киева и его земли остается в летописи рассказ о том молодце белогородце, который обманул печенега (а печенег так же был глуповат, как и древлянин, в глазах руссов киевских). Подводя его к колодцу, где была поставлена кадь с киселем, русский уверил печенега, что сама земля производит кисель. Здесь невольно вспоминаются кисельные берега, медовые и молочные реки. Такой же смысл роскоши и богатства страны представляет рассказ летописца о том, как дружина сказала Владимиру: зло нашим головам, да нам есть деревянными ложицами, а не серебряными. Киевский князь приказал исковать серебряные ложки для дружины, и говорил: «я серебром и золотом не найду дружины, а дружиною найду серебро и золото, как отец мой и дед доискался дружиною золота и серебра!»

Это довольство привлекало в Киев и в Русскую землю с разных сторон жителей. Население Киева и Русской земли не было однородное: тут были и греки, и варяги, шведы и датчане, и поляки, и печенеги, и немцы, и жиды, и болгаре. Эта пестрота народонаселения объясняет и предания о предложениях Владимиру принять ту или иную веру; если здесь можно искать исторической истины, то предлагавшие Владимиру веру были скорее жители Киева, чем иноземные апостолы. При Владимире, после его крещения, при Святополке и при Ярославе Киев быстро развивался и процветал. При веселой жизни и распущенности нравов киевляне не имели ничего строгого, подавляющего; оттого в Киев и Русскую землю сбегались — по известиям Дитмара — разного рода беглые рабы, тут они находили себе приют и пропитание. Вероятно, тут же себе находили люди рабочие хорошие заработки; охота строить здания, украшать дома призывала туда рабочих. В Киевской земле, менее чем где-нибудь, мог сохраниться чистый тип одной народности, когда люди всякого звания и ремесла скоплялись там отовсюду. Даже те, которые составляли княжескую дружину, — класс возвышавшийся над массою по значению и силе, — были не киевляне по происхождению, а пришельцы. Это показывается в былинах старого времени Владимирова цикла. Богатыри приезжают служить Владимиру — кто из Мурома, кто из Ростова, кто из Царегорода, или с берегов Дуная, из чуждых далеких стран. Все это дает повод воображать себе старый Киев в роде тех городов, где наплыв разнородных типов дает жителям вообще физиономию смеси. Даже и Киевская земля [45] была населена такою же смесью. При Владимире на левой стороне Днепра население увеличилось не посредством природного размножения народа и не подвижением его с правой стороны Днепра, а переселением из разных, более или менее отдаленных, стран русской системы. И нача — говорит наш летописец (под 988 г.) — ставши городы по Десне, и по Востри, и по Трубежеви, и по Суле, и по Стугне, и нача нарубати мужи лучшие от Словен, [46] и от Кривичь, [47] и от Чюди, [48] и от Вятичь, [49] и от сих насели грады. В 990 г. он населил Белгород [50] так же точно: «наруби в не от инех городов и много людий сведе в онь». И здесь заселился город таким же сводным народонаселением из разных стран и городов. (Что значит наруби? Вероятно, при своде народа для населения новых мест употреблялся какой-нибудь обычай делать зарубки, или заметки по жеребью). Таким образом, переселение в Русскую землю совершилось из Белоруссии, из Средней России, из Новгородской земли и, наконец, из Чуди. Нельзя думать, чтобы это было первое заселение левой стороны, ибо мы знаем, что там жили уже народы, и притом летописец влагает в уста Владимиру слова: «се мал город около Киева», т. е. мало городов, и поэтому он призвал и переселил лучших людей из чужих народов — не земледельцев, не смердов, но способных к оружию. Это должно было способствовать образованию в некотором смысле высшего сословия, потому что в тот век люди, посвященные военным занятиям и обороне края, должны были пользоваться уважением и преимуществами пред простым народом; а военные — мужи города — были люди разного происхождения и, следовательно, составляли сами по себе общество отдельное от массы народа и не связанное с ним этнографическим единством и местными преданиями.

45

Киевская земля — историческое название территории на Правобережье Днепра в IX–XV вв. с центром в Киеве. Населяли ее потомки полян. Занимала территорию между реками Случь и Червень на западе, Росью и верховьями Южного Буга на юге и Припятью на севере. Первое летописное упоминание о Киевской земле относится к IX в. С этого времени и до середины XII в. Киевская земля входила в состав Киевской Руси. В 30-х годах XII в. на ее территории возникло Киевское княжество. В 1240 г. Киевскую землю захватили монголо-татары, около 1362 г. — великий литовский князь Ольгерд. После ликвидации Киевского княжества феодальной Литвой (1471 г.) название «Киевская земля» перестало упоминаться в летописях и исторических документах.

46

Словене — восточнославянское племя, обитавшее во второй половине I тысячелетия в бассейне оз. Ильмень и верхнего течения р. Мологи. Занимались сельским хозяйством. Со временем земли словен составили ядро владений Новгородской феодальной республики.

47

Кривичи — восточнославянское племенное объединение VI–IX вв., занимавшее обширные области в верхнем течении Днепра, Волги и Западной Двины, а также южную часть бассейна Чудского озера. В конце IX в. земля кривичей вошла в состав Киевской Руси. В последний раз кривичи упоминаются в летописи под 1162 г., когда на их земле образовались Смоленское и Полоцкое княжества, а часть вошла в состав новгородских владений,

48

Чудь — название в древнерусских летописях эстов и родственных им угро-финских племен, живших во владениях Новгорода Великого к востоку от Онежского озера — по рекам Онеге и Северной Двине.

49

Вятичи — одно из восточнославянских племен (союзов племен). Жили в бассейне рек Оки, Угры и Москвы и в верховьях Дона. Занимались земледелием, скотоводством, охотой и рыбной ловлей. В IX — Х вв. вятичи платили дань хазарам, позднее — киевским князьям. С XI–XII вв. у вятичей развивались феодальные отношения; в то время на их земле возникли города Москва, Колтеск, Дедослав, Неринск и др. В середине XII в. земля вятичей была разделена между суздальскими и черниговскими князьями. В XIV–XV вв. вошла в состав Московского великого княжества.

50

Белгород — древнерусский город на р. Ирпень на месте современного села Белогородка Киево-Святошинского района Киевской области. Впервые упомянут в летописи под 980 г. как собственность князя Владимира Святославича. В 991 г. здесь была сооружена крепость, игравшая важную роль в защите Киевской Руси от кочевников. В 997 г. население Белгорода успешно выдержало осаду печенегов. В XI — первой половине XIII в. Белгород — временная резиденция киевских князей и место пребывания епископа. В 1240 г. город разрушили монголо-татары. Во второй половине XV в. Белгород снова упоминается в источниках.

При свободе и распущенности, при стечении разнохарактерного народа из близких и далеких стран неудивительно, что от этого древнего периода нашей истории сохранились черты, показывающие тогда дурное состояние нравственности. В Киеве и в Русской земле происходили убийства и бесчинства. Летописец говорит: умножишася разбоеве: слово разбоеве, как видно из «Русской правды», [51] нельзя принимать в нашем смысле этого слова; оно выражало тогда ссоры, поединки и драки. Как вообще в торговом городе, где любят богатства, где комфорт своего рода предпочитается всему, — в Киеве человек делался продажным. Эта продажность очень высказывается и тем, что епископы и старцы сказали о казни убийц: «у нас войны часто, а когда виру брать, то будет на оружие и лошадей» (рать много; оже вира, то на оружьи и на коних буде). У князей Святополка и Ярослава являются черты, воспитанные на киевской почве: и дикость язычества, и развращение столицы. Святополк был пьяница и сибарит, гуляка и наглый злодей. «Люте бо граду тому, в немже князь ун, любяй пиры, вино пити с гусльми и младыми светникы». Святополк любил пожить, повеселиться и не останавливался ни перед каким злодеянием. Ему мешали братья. Зачем с ними делиться, когда можно взять одному? Едва ли здесь, как некоторые толковали, руководила им месть за отца, Ярополка, [52] и ни в каком случае не подвигало его сознательное стремление к единовластию с видами политическими: то были порывы необузданного пьяницы, развращенного гуляки, и легко было ему найти исполнителей в массе разноплеменного и развращенного края. Имена их указывают на иноземное происхождение. Имя Еловит — как будто сербское; имя Лешко показывает, что отец его был лях родом. И с другой стороны, у Бориса был отрок угрин. Совершивши злодеяния, Святополк должен был обезопасить себя от киевлян. В самом деле, как же они признают князем братоубийцу? Но киевлян легко было привести к признанию княжеского достоинства за злодеем. «Созвав люди, нача даяти овем корзна (одежды), а другым кунами, и раздая множество». Кто были эти люди — передовые ли в городе — бояре, или простой народ? И то и другое возможно, а неясность поставляет нас в недоумение относительно этого важного обстоятельства. От кого бы ни зависела судьба Киева, а с ним и целой Руси в то время: от избранных ли классов или от народа, — в том и в другом случае легко можно было торжествовать неправде и прикрыться продажности. Действительно, Святополк даже мог одарить целый Киев. Все вознаградилось бы, как скоро он начнет собирать дань с подвластных народов и областей. Вот здесь открывается народная местная черта. Еще народ киевский не впал в рабскую покорность, но мог подпасть под всякую неправую власть посредством приманки его материальными выгодами. С другой стороны, Ярослав, прославленный летописцем столько же, сколько был проклинаем Святополк, по нравственным своим понятиям недалеко был выше Святополка: хитрый, жестокий, он вполне обрисовывается в поступке своем с новгородцами которых за избиение чужеземцев-варягов, созвавши тайно к себе, перебил. Другой не менее возмутительный поступок этого князя был с родным братом Судиславом. [53]

51

«Русская правда» — сборник норм древнерусского права XI–XII вв. Дошел до нас в списках XIII–XVIII вв. (их известно 106), составляющих три редакции: краткую, пространную и сокращенную. Каждая из редакций отражает этапы развития феодализма в Древней Руси. Древнейшей из них является краткая редакция. Она включает «Правду Ярослава», или «Древнейшую правду», «Устав Ярославичей», или «Правду Ярославичей», «Покон вирный» и «Урок мостникам».

52

Ярополк I Святославич (7—980) — великий князь киевский (972 — около 978). Старший сын Святослава Игоревича. Вел борьбу с братом Олегом — князем Древлянской земли, Владимиром Святославичем — тогдашним новгородским князем. В 977 г. Ярослав Игоревич захватил владения Олега. Владимир бежал в Скандинавию, где нанял дружину варягов, с помощью которой возвратил Новгород, овладел Полоцким княжеством и Киевом. Ярополк I Святославич бежал в г. Родня, где с ведома Владимира был убит.

53

Судислав Владимирович (?—1063) — князь псковский (1036–1063). Первое упоминание о нем в летописи под 988 г.

Чувственность, порывы наслаждаться жизнью, производя развращение нравов, не убивали, однако, в народе воинственного элемента — не доводили его до той изнеженности при которой народ делается неспособным ни к общему предприятию, ни к общему самосохранению. Столкновения с иноплеменниками, как выше мы сказали, не давали уснуть его молодым силам. В песнях великорусских о киевском периоде, где хотя последующие века положили сильно свой колорит, но где, тем не менее, нельзя не видеть следов глубоко древних: в характере тогдашних богатырей вместе с чувственностью показывается и удаль, и богатырство. На самых пирах отправлялись разные пробы удальства; борьба, стрелянье из лука в цель:

Будет день в половину дня,Будет стол в полустоле,Богатыри прирасхвастались молодецкой удалью.Алешенька Попович, что бороться горазд.А Добрыня Никитич — гораздо его,А Дунай сын Иванович из лука стрелять,По той было месточке стрелять в золот перстень,Что во ту было ставочку муравлену.

Даже женщины показывают удальство. Такова жена Дуная, погибшая нечаянно от любившего ее мужа, который хуже ее стрелял в цель; такова жена Ставра-боярина, героиня, освободившая своего супруга от тюрьмы. Обе они не киевлянки. Но в Киев вместе с крещением и развращением приходили и свежие нравственные стихии жизни. Разгульная, веселая жизнь киевлян смущалась беспрестанными набегами печенегов. Битвы с ними носят на себе поэтический характер. К нам перешли чрез летопись два рассказа, очень поэтические, о битве на месте нынешнего Переяслава и о хитрости в Белгороде. Как народны были эти рассказы и вместе с тем как народны и значительны были тогдашние войны с печенегами, достаточно видно из того, что рассказ о богатыре, победившем печенегов, до сих пор жив в памяти народной. В древние годы — рассказывает предание — явился под Киевом змей и, победив киевлян, наложил на них дань — по юноше и по девице. Давали горожане; пришла очередь и князю (заметим мимоходом, что это уравнение прав князя с простыми смертными есть, в существующей теперь песне, остаток древнего взгляда, когда действительно о князе, хотя бы сильном и самовластном по обстоятельствам, не имели такого понятия, как о государе). Князь дал змею дочь свою. Змей полюбил ее страстно. Однажды киевская княжна приласкалась к нему и говорит: «А що, змиюню, чи е такий».