Червь

Идиотина, я и не скрываюсь! Только не надо пиздить, что вы якобы знаете, что я дома! Нихуя вы не знаете!

НЕ ЗНАЕТЕ!

Осталось совсем чуть-чуть. Я мог бы вырвать палец из сустава, но так не интересно. Палец нужно отпилить ровно между фаланг, отступив от сустава около сантиметра. В нашем деле халтурить — себя не уважать.

Я перепиливаю кость. Палец отваливается и повисает на кусочке кожи. Я хватаю палец и дергаю со всей силой так, что кожа растягивается как жвачка и лопается. Полдела сделано. В зажатом кулаке я ощущаю, как пульсирует источник моей внутренней боли. Волнами злость и ненависть расходятся по моему телу, но, разжав кулак и увидев на мозолистой коже свою цель, внутричерепное давление отпускает меня и наступает эйфория. Раньше я не знал, как это описать, но сейчас скажу так — словно я втянул целиком сигарету, залил целую бутылку ледяного пива, и начал медленно стравливать дым после десяти часовой рабочей смены, где я успел прихуеть раз пятнадцать.

В дверь постучали.

— Червяков! — чувствуются нотки раздражения. — Открывай по-хорошему! — уже перешли на “ТЫ”, терпению им не занимать. — Мы знаем обо всех твоих убийствах! Если сам откроешь — будешь сидеть до конца жизни на казённой харчи, а нет — мы в любом случае вскроем твою консервную банку! Но ты учти, за ребят я не ручаюсь, могут и кислород тебе перекрыть, нечаянно наступив на шею!

Так может мне приятно будет, если кто-то мне перекроет газ? Нет, точно не пойду дверь открывать! Мучайтесь дальше… А потом, можете и меня помучать.

Глава 2

СВАЛИТЕ НА ХУЙ ОТ МОЕЙ ДВЕРИ! Вы мешаете мне работать! Но они упорно продолжают кричать сквозь непробиваемую толщу металла, пытаясь достучаться до моей совести.

— Червяков, не усугубляй! Отпусти товарища Соседова, и мы не причиним тебе никакого вреда!

Ага, еще пыль с меня сдуйте. Мне кажется, он прислонился ухом к дерматиновой обивки двери и пытается услышать хоть что-то. Я молчу, наслаждаясь моментом, а он — тот, что стоит за стеной — бесится, чувствуя, как теряет драгоценное время.

— Слышишь меня?! — кричит он в маленькую щёлку, появившуюся между дверью и дверной коробкой. — Ты, кусок говна вылезающий из очка грязной дворняги! Я уже близко!

Такие аллегории я пропускаю мимо ушей всю свою сознательную жизнь. Знаете, психически я абсолютно здоров, и в принципе, не обращаю внимания на столь интеллектуальную низость, повседневно всплывающую на почве пустяковых конфликтов. Пусть у человека будет три высших образования — но дайте мне случайно плюнуть ему на ладонь — и вот, передо мной представитель животного мира, жрущий червей после дождя. Но я не такой. Мне похуй на этого мудака. Пусть дальше себе распинается.

Я так и чувствую, что там, на тесной лестничной площадке утопающей в лучах утреннего солнца, он и его дружки, облачённые в тяжелые бронежилеты и плотную военную униформу, обливаются потом, словно они на очередной гей-вечеринке выжидают часа Х, после которого они смогут накинуться друг на друга и славно повеселиться. В руках у них гигантское стальное дилдо, которым они долбят мою дверь. Долбят и долбят. Долбят и долбят. Ну, пусть наслаждаются процессом, я не собираюсь им мешать.

В моей ладони обрубок той прошлой жизни, в которую я уже не вернусь. У моих ног обрубок той прошлой боли, что я уже никогда не испытаю. От новой жизни меня отделяет один шаг.

Своими пальцами я перехватываю палец мудозвона как банковскую карту. Наклоняюсь к телу и, раздвинув волосатые булки…

Стоп! Делать этого под Земфиру я не буду!

— Олеся, — нежно шепчу я, — включи мне Мэнсона, песню “Рок умер”.

— В-к-л-ю-ч-а-ю, — отвечает колонка.

Раздвигаю булки и запихаю его указательный палец прямиков ему в анус, словно карточку в здоровенный банкомат. Сука! Не влезает! ОПЕРАЦИЯ ПРЕРВАНА.

Окоченел…

Окидываю кухню взглядом, я вижу возле раковины средство для мытья посуды. Отлично! Подойдёт!

Давлю пару камель густой зелёной жижи себе на ладонь и смазываю палец. Обильно смазываю, словно готовлю хер к долгой ночной смене с парой крошек. Возвращаюсь к телу и пропихиваю палец как можно глубже. Вот тебе, козлина, надо думать, прежде чем тыкать пальцем в красивого, эмоционально уравновешенного молодого человека! Встаю и отвешиваю ему пендаля.

На меня накатывает лёгкое головокружение. Я закатываю глаза и запрокидываю голову назад. Глубокая тяга… Смоляной дым наполняет мои легкие, пепел осыпается мне на живот… чуть обжигает, но капли пота быстро его смахивают, унося в густые заросли моего лобка. С конца капает на пол. Я выдыхаю дым в потолок и чувствую, как меня охватывает озноб удовольствия. Мне хочется засмеяться, но они всё долбят и долбят. Долбят и долбят.

ХВАТИТ УЖЕ! ОСТАНОВИТЕСЬ!

Пойду, гляну, что они там надолбили. Я захожу в коридор и вижу, что дверная рама чуть изогнута вовнутрь, а пол усыпан крошкой из бетона. Еще чуть-чуть и они сломают дверь. Обязательно выставлю им счёт, нехуй ломать чужое имущество, заработанное кровью и потом! Нужно что-то делать, двигаться, суетиться… Пилить! Надо продолжить пилить!

По пути на кухню я захожу в ванную комнату, открываю кран и оставляю чуть тёплую струйку воды набирать ванну. На кухне тушу окурок в круглой стеклянной пепельнице, купленной на сайте объявлений. Сучка, что мне её продала, умолчала про один дефект; про маленькую трещинку, якобы появившуюся после того, как она попала в мои руки. Увидев её автарку на сайте, мне стало страшно любопытно, чем еще приторговывает эта мадмуазель. Ковыряясь в её профиле, я натыкаюсь на одно очень интимное объявление о продаже кружевного лифчика третьего размера и трусов. По сути, я и купил пепельницу только потому что мне нужен был повод для встречи. Набор её тряпок стоил в десять раз дешевле пепельницы, и было ясно — деньги ей нужны позарез.

Хватаю телефон и набираю номер:

— Алло! — говорит приятный женский голос с интонацией двадцатилетней шлюхи. Скорее всего, она приезжая, с кем-нибудь на пару снимает хату на окраине города. В объявление указано метро открывшееся недавно в тех еще ебенях. Но туда я не поеду, выманю её к себе.

— Я по поводу пепельницы, продаёте? — спрашиваю я.

— Да.

— От бабушки досталась?

Молчание. Затем она хихикает, прикрыв ладонью рот.

— Да, — отвечает она иронично.

— А трусы?

Молчание…

— Трусы?

— Да, набор из другого объявления: трусы и лифчик.

— Они мои…

— Жаль, я думал бабушкины.

Молчание… Я не выдерживаю, и пытаюсь разрядить обстановку:

— Да я шучу, простите, если обидел!

— Ничего страшного, я сразу и не поняла, — и начинает хихикать.

Конечно, ты не поняла, ты же — тупая корова, торгующая своим бельём.

— Я готов купить пепельницу, — делаю паузу, а потом добавляю: — И ваше бельё.

— Хорошо… хорошо… Но зачем вам моё белье?

— А зачем мне ваша пепельница вы не хотите спросить?

— Я догадываюсь, для чего вам нужна моя пепельница, — и снова хихикает.

А еще мне нужна твоя волосатая пепельница, куда я запихну свой окурок.

— Я уверен, вы уже догадываетесь для чего мне нужно ваше бельё.

Молчание…

— Ты… Вы…

— Можно на “Ты”.

— Ты серьёзно? Хочешь купить его?

— Серьёзно, хочу купить его.

— Так странно, я думала, мне будут звонить женщины…