Червь

Закончив, вернулась ко мне. Мы посмотрели друг на друга. Вроде, чистые. Одежда еще влажная, и следов крови гораздо меньше. А главное — на нашей коже больше не было чужую кровь. Мы словно очистились. Словно смыли всю ту грязь, что нам пришлось испытать.

— Ну… — тянет она, — …идём домой!

— Идём, как раз обсохнем по пути.

— Отто, ты действительно какой-то странный сегодня.

— Да. И ты тоже.

— Я потеряла сандалии.

Я кидаю свои в речку и говорю:

— Я тоже! И еще проебал ведро, — а это пиздец какая печалька.

Глава 16

Ночью хрен поспал.

Начался дождь. Капли с гротом стучали о деревянную крышу и разбивались о дубовый подоконник, испуская неприятные волны вибраций. Из-за духоты мне казалось, что я дышу влажным паром, вырывающимся из носика закипевшего чайника. Откидываю уж слишком толстое одеяло и вижу на влажной коже неоновое свечение луны. Я в трусах — хлопковая тряпка белого цвета, со стороны похожая на памперс. Меня обуревает желание сорвать их и выкинуть в окно. Выкинуть влажное одеяло, подушку, и надеть сухие вещи. Возможно, я смогу заснуть.

Родители спят. Я могу позавидовать их сну, глубокому, безмятежному. После вчерашней ночи, отец даже не порывался залезть на мать. Никакого намёка. Улёгся рядом и захрапел.

Кстати, пиздянок за ведро я не получил. По пути домой, мы с Роже придумали историю, в которой та страшная ворона (ну та, которой совсем недавно был я) снова на меня напала, исцарапала руки, лицо (из-за этого кровь на одежде), а когда мы решились дать ей отпор — потеряли ведро и сандалии. Я так и сказал родителям, что кинул ведро в птицу, а оно взяло да и улетело в лес, вместе с вороном. Мне поверили. Надеюсь, Роже тоже. Пиздюком хорошо быть — родители верят любым байкам. Главное — не переборщить!

Еще я спросил у Роже, как она заживляет раны; что за методика или это врождённая способность. Она ответила, что просто умеет быстро разгонять кровь в организме, и так же быстро её замедлять. Как всё просто.

Просто.

Ускоряем и замедляем. Между инсультом и смертью мозга — всего лишь просто. Она даже не понимает, на что способна. Такие способности могут сделать её не уязвимой! Тогда я задумался о возможности захватить её тело, чтобы самому всё прочувствовать, но передумал. Пока, мне и так хорошо. А лишний кипишь мне ни к чему. Да и лучше быть пацаном чем девчонкой…

Этот дождь сведёт меня с ума!

Я попытался закрыть ставни, но мама категорически мне запретила. Сказала, что нужно дышать свежим воздухом. Да он тут и так на каждом шагу! На каждом углу! Да тут в местном сортире воздух чище, чем в городском парке моего города!

Спорить я не стал.

Чем дольше стучал дождь, тем сильнее у меня зудело тело. Зудело везде, и это не были клопы или проникшие и размножившиеся паразиты под кожей — это было у меня в голове. Волна зуда разливалась из кишок, где я всё никак не мог успокоиться из-за незавершённого дела. Профессионалы всегда доводят всё до конца! Меня выворачивало только от одной мысли, что патлатый мудила остался жив и сейчас где-то бродит. Я был абсолютно уверен, что он не заявиться ночью ко мне домой. И к Роже он тоже не пойдёт. Вначале ему надо отсидеться, набраться сил. Придумать план. Сейчас он боится. Боится, что мы рассказали о его поступке. Рассказали всё в подробностях, во всей красе! Рассказали всем! В данной ситуации не мы должны оглядываться, — а он. И вот, когда он осмелеет, решит задрать хвост, вылезти из норы и отомстить, я его опережу. Выслежу и доведу дело до конца.

Мне хочется чесаться. Отрастить ногти и чесать каждый клочок кожи. Взять каждую клетку и расчесать до крови. Взять кинжал и всадить его патлатому в грудь…

Наконец-то замолк дождь.

Солнечный свет начал медленно поглощать ночное небо, как будто на чёрный лист бумаги вылили оранжевую краску и влажной кистью начали растушёвывать резкие края кляксы.

Мазок — и над лесом появился яркий полукруг.

Первой проснулась мама, за ней — отец. Замычала корова, закукарекал петух. В деревне наступило утро, а я и глаз не сомкнул за ночь. Ну и ладно, не в первый раз…

Мама зевнула, вылезла из кровати и вышла из комнаты. Мы с отцом проводили её взглядом. Я уже засобирался следом, но батя меня тормознул, спросив:

— Ну что, попробуешь сегодня рубануть?

Рубануть? Заинтриговал. Конечно, попробую!

— Конечно, попробую! — на полном серьёзе выдаю я.

— Хорошо! — отец настолько доволен моим ответом, что улыбка не сходит с его лица, даже когда он слезает с кровати. — Я схожу за Ингой, а ты бегом за Рожей.

— Зачем?

Отец вдруг замер. Вопросительно дёрнул бровью. Подошёл ко мне и присел на колено возле меня.

— А кто нам еще будет корову лечить?

Заглянув мне в глаза, он ищет понимание, и мне не хочется его разочаровывать, ведь я только-только подарил ему надежду, согласившись на его авантюру. Когда в предложении есть слова “корова” и “рубить” — день обещает быть насыщенным!

— Да я прикалываюсь, па! Конечно, сейчас слетаю за ней.

— Ты как-то странно стал говорить, сынок. Но я рад, что ты общаешься с девочками. Поверь, если сейчас тебе и скучно с ними, то потом… — он начал аккуратно подбирать слова, стараясь не заглядывать мне в глаза, — то потом…

Мазок — и у отца с сыном получился не ловкий момент.

— Будет очень весло? — наивность так и течёт из моих ушей.

— Да! Очень весело! — и он улыбнулся еще шире. — Передай Роже, что Ингу я приведу. И не отвлекайтесь по пути домой, времени у нас до обеда, а я хочу на обед мясо. И на ужин тоже хочу!

Смеясь, и почёсывая зад, он вышел из комнаты.

Я надел свежевыстиранную одежду и вышел следом. Мама что-то готовила. Мне стало любопытно. Я подошёл к ней и начал наблюдать. Из деревянной миски она доставала чищенные грецкие орехи и набивала ими узкий целлофановый пакетик, похожий на презерватив.

— Что это? — спрашиваю я.

— Как что… — она взяла горсть орехов в ладонь и сунула её в гондон, издав характерное чавканье, — твоя любимая “кишхела”.

Да… а я и не знал.

— А во что ты запихиваешь орешки? — спрашиваю я.

Завязав на конце гондона узелок, она отложила в сторону готовую “кишхелу” к трём уже готовым сосискам, которые до боли мне напомнили чурчхелу. Затем она взяла из другой миски узловатую розовую трубочку, напомнившую мне ту самую пуповину, за которую Роже вытянула из матери младенца, и растянула у меня перед носом.

— Свиные кишки, Отто. Ты забыл?

Точно! Свиные кишки — моя любимая “кишхела”. С орехами. Как я мог забыть?

— На ночь поставлю в коптильню, — говорит она, — и завтра сможешь полакомиться.

— А есть нормальная еда?

— Нормальная?

— Да, я есть хочу.

— Ты пока за Рожей сбегай, — говорит отец, выходя во двор, — а мать тем временем яйца нам приготовит. А на обед мясо будем есть!

Словно ковбой из американского фильма, себе на плечо он повесил скрученную в кольца верёвку, но весь образ испортил топором с гнилой рукояткой, разместившийся всё на той же верёвке. И я уже начинаю чесать репу, задумавшись на какую авантюру я подписался. Корову рубить мне не хотелось, жалко животинку. И кто меня за язык тянул?! Мне даже захотелось дать заднюю, слиться из дома, и пошироёбиться по округе до самой ночи. Но я так хочу жрать, что лесными ягодами точно не перебью адский голод, воющий волком в желудке. Я так и слышу в своих тёплых кишках, как бурлит желудочная кислота, переваривая жалкие остатки пищи. И снова я хочу пить. И зачем-то задаю тупой вопрос маме: