Червоточина

Нича не смог больше выдавить ни слова. Он увидел, что по щекам стоявшей рядом Сони ручьем текут слезы, и почувствовал, что давно уже плачет сам. Он потянулся к отцу, обнял его широченный торс и уткнулся лицом в мощную отцовскую грудь. Он разрыдался в голос, как в детстве, но ничуть не стыдился этого сейчас. А в сознании вибрировала, билась, стучала одна только мысль: «Ты никакой не вирус, папа! Ты самый-пресамый настоящий человек!»

* * *

К поезду шли пешком, решили не рисковать с перемещением. Тем более до того места, где начинались настоящие, не нарисованные рельсы, было не так уж и далеко.

Мария Антоновна поджидала их возле тепловоза. Сухо кивнула и пошла вперед по шпалам. Юрс потрусил следом, но замер внезапно, обернулся и рыкнул, обращаясь к Соне:

– Ты – верх. Самый. – Затем он кивнул на них с отцом: – Они тоже.

Волк побежал дальше. Нича удивленно глянул на Соню. Та отмахнулась:

– Ерунда. Это мы поспорили как-то.

– Он не может говорить ерунды, – сказал вдруг отец. – В принципе не может.

Соня покраснела, но промолчала. А отец крикнул вдруг вслед убегавшему волку:

– Юрс, погоди! А где все-таки ваш третий?

Юрс замедлил шаг, остановился. Постоял, склонив голову, будто раздумывая, отвечать или нет. Потом все же обернулся и отрывисто бросил:

– Он был. Там. С теми, кто остался.

– Но я его не почувствовал!

– Я почуял. Он остерегался тебя. Не подходил близко.

– К вам он тоже не подходил?

– Нет. Но я почуял. Он там.

– Но почему? Зачем?..

Волк не ответил. Повернулся и затрусил вперед.

Отец нахмурился. Затем пожал плечами, тряхнул «хвостом» и отмахнулся, словно от мух, от одному ему ведомых мыслей.

Оглянулась на толпившихся людей Соня.

– Надо их, наверное, рассаживать? Все хоть поместятся?

– Десять вагонов, – пробежал по составу взглядом Нича. – Как раз триста шестьдесят мест.

– Больше, – не согласилась с ним Соня. – Вагоны не все же купейные. А в плацкартных есть еще и боковушки.

– Перелет между мирами на боковушке… – с горькой усмешкой покачал головой Нича. – Не комильфо.

– Нам-то с тобой все равно лишь боковые места достанутся, – улыбнулась Соня.

– Ну, почему, – сказал отец. – Есть ведь еще купе проводников. По-моему, вам там самое место.

– Проводников?.. – пробормотала вдруг Соня и о чем-то крепко задумалась.

Отец сделал несколько шагов к людям, остановился и зычно крикнул:

– По вагонам! – и добавил уже тихо: – Двери закрываются. Следующая станция – кому куда.

Затем он посмотрел вдаль, туда, где у смыкающихся в ниточку рельсов темнели две фигурки – Мария Антоновна и Юрс.

– Ну что, ребята, – выдохнул он. – Пора прощаться. Только давайте больше без слез, ладно? Поплакали – и будет. Живите дружно, ладно? – Он подмигнул вдруг Соне: – Если сын родится, как назовете?

– Геннадием Николаевичем, – улыбнулась та, даже забыв на сей раз покраснеть.

– То-то же, – расцвел в улыбке отец. – А ты, Колька, если станешь ее обижать – я тебя из любого внеземелья достану, так и знай! – Тут он опять стал серьезным. – И вот еще что. Ты, Нича, маме передай, чтоб не убивалась по мне сильно. Скажи, что неизвестно точно, что со мной стало. Да так оно, собственно, и есть. И скажи, что я ее люблю. Сильно-сильно. Скажи: «Аж вот так!», она поймет. А ты, Сонюшка, – перевел он ставший вдруг виноватым взгляд на Соню, – своей маме тоже скажи, что я ее люблю… Только вы им по отдельности это скажите, ладно? – посмотрел он на них. – И не думайте обо мне плохо. Любовь – это самое главное в жизни. Я ж не виноват, что так получилось… – Отец обескураженно развел руками. – …такое вот «двоезойство».

– Такой вот хард-рок, – через силу улыбнулся Нича.

– Такой вот хард-рок, – эхом отозвался отец.

Затем он быстро, но крепко обнял Ничу, чмокнул в щеку Соню и стал взбираться по железной лесенке в кабину тепловоза.

Когда за отцом захлопнулась дверца, Нича обнял Соню за плечи и еще раз повторил:

– Такой вот хард-рок.

– Он у тебя… – начала, всхлипнув, Соня, но Нича помотал головой:

– Не надо, Сонь, ничего не надо говорить. Ладно?

Соня кивнула, и они, обнявшись, пошли к первому вагону.

* * *

Едва они устроились в купе проводников, вагон сильно дернуло. Как ни хвастался отец, что умеет водить тепловоз, хорошо он это умел лишь в теории. Тем не менее поезд быстро набирал ход.

– Скоро? – шепнула побледневшая Соня.

– Скоро, – так же шепотом ответил Нича. – До них было с километр, не больше.

Он посмотрел в окно, но оно почему-то оказалось закрашено белой краской, как в туалете. Впрочем, смотреть за окном все равно было не на что.

Колеса стали выбивать ровные такты. Нича невольно напрягся и прижал к себе любимую. В следующее мгновение поезд вздрогнул. Зазвенели стаканы в шкафчике. Откуда-то сверху, брякнув по столику, упал длинный ключ с треугольным углублением на торце. Вагон немилосердно затрясло, словно он съехал с рельсов на шпалы. А может быть, так оно и было?!

Нича сорвался с места, распахнул дверь и, бултыхаясь от стены к стене, стал пробираться к тамбуру. До ручки стоп-крана он дотянулся, когда вагон, как ему показалось, начал крениться. От скрежета колодок по стали колес заложило уши. Дернуло так, что Нича упал, едва не разбив о стену лицо. Запахло окалиной. Поезд стоял.

Нича вскочил и рванулся назад, рисуя в голове картину с покалеченной Соней. Но с ней все оказалось в порядке, не считая наливающейся синевой шишки на лбу, к которой Соня приложила тот самый упавший откуда-то ключ.

– Нормалек, – ответила она на безмолвный Ничин вопрос. – К столику слегка приложилась. Мы приехали?

– Не знаю. Я сразу к тебе бросился.

Он посмотрел на окно, забыв, что оно закрашено. Чертыхнувшись, сказал:

– Пойдем посмотрим? – Как он ни старался, голос его все равно дрогнул.

– Пойдем, – поднялась Соня, продолжая прижимать ко лбу ключ.

Они вышли в тамбур и первым делом посмотрели вперед. Тепловоза не было. Мало того, там не было ничего – одна привычная уже псевдомолочная пустота. То же самое было слева и справа вагона.

– Может, это туман? – жалобно пробормотала Соня.

Нича покачал головой. Соня заплакала.

– Что мы тепе… ска… людям? – сглатывая со слезами окончания слов, простонала она. – Они нам повери… а мы… их… в никуда!..

Ничино сердце сжалось. Он только что навсегда потерял отца. Он только что навсегда потерял дорогу не только домой, но и вообще куда бы то ни было. Но рядом с ним была его любимая. А это значит, ему есть зачем жить. Фонтан продолжал творить радугу.

Он порывисто обнял Соню и стал целовать ее, целовать… Он задыхался от переполнявшего его чувства, но все-таки сумел выдавить: