Чёс (сборник)

– Что?

– Ничего. По-моему, уже Новый год. С новым годом.

– С Новым годом.

На другом берегу во тьму рванула пара петард.

Они остановились на ступеньках, приглядываясь. Низ лестницы уходил под лед, создавая впечатление, что та продолжается до самого дна реки. Оскар сильнее стиснул Олину руку в своей бескостяшной лапе; девушка придвинулась так близко, что пар ее дыхания затуманил ему очки. Он поцеловал бы ее прямо там, на месте, но под хвостом у правого льва шумно обжималась другая пара, и Оскар застеснялся. Они пробежались обратно наверх.

Метров через тридцать за львами обнаружилась статуя Петра I с топором, собственноручно вытесывающего нос очередного корабля. Она смотрелась совсем новой, но колено Петра уже успели до блеска отполировать туристские зады. Такое нагромождение красот показалось Лунквисту почти неприличным. Серьезному мегаполису не пристало столь остервенело себя украшать. Он даже собрался что-то на эту тему сказать, но тут они набрели еще на одного Петра, верхом на лошади верхом на гаде верхом на камне.

Набережная то и дело предлагала им короткие спуски, ведущие к укромным платформам и закуткам на уровне воды. Каждый раз при виде ступеней Оскар обещал себе, что утащит Олю вниз и поцелует, и каждый раз трусил и не решался. Она же продолжала идти в быстром, почти деловом темпе, украдкой бросая на него взгляды и улыбаясь своим мыслям. Они прошли мимо наполненного праздничным шумом французского консульства; изнутри в окно стукнула пробка, несомненно, покинув бутылку очень хорошего шампанского.

– Хочу быть француженкой, – вздохнула Оля. – Нужно было учить французский, а не английский.

– Но мы бы тогда не смогли разговаривать, – резонно отметил Оскар.

– Значит, мы бы делали что-то еще, – сказала Оля и положила голову ему на плечо. Оскар решил, что на следующей лестнице обязательно ее поцелует.

В этот момент лестницы закончились. Перед ними из морозной мглы вырос железный мост, чем-то напоминающий нью-йоркские. Оля потянула Оскара налево, уводя его через набережную в город, прочь от волшебной реки.

– Куда мы идем? – спросил Оскар.

– Я живу в Коломне, – объяснила она. – Отсюда коротко.

– Ты живешь?..

– Ты sosulka, – сказала Оля, улыбаясь. – Тебe надо чай.

Откровение, что они и впрямь идут к ней домой, было столь ошеломительно, столь чревато последствиями, что Лунквисту понадобилась пара кварталов, чтобы полностью осознать этот факт. Холод, вернувшийся где-то в районе второго Петра, опять отступил. Оскар даже вспотел. Они пересекли скромный мост над черным каналом; вдали мелькнул букет золотых куполов – первый вид в этом городе, отвечавший представлениям Оскара о России.

– Смотри, – встрепенулась Оля, указывая на смутную глыбу памятника в сквере через дорогу. – Вон там. Ты должен знать, кто это.

Памятник изображал сидящего мужчину, если это был мужчина, с бородой или в жабо – с такого расстояния Оскар не мог разобрать.

– Римский-Корсаков, – объяснила она.

– Боже мой, – сказал Оскар, замедлив шаг и притворяясь, будто вглядывается. – Какая культура.

Сейчас или никогда. Оля тоже остановилась. И, с неожиданным для себя жаром, под невидимым взглядом великого композитора, Оскар сорвал с себя очки и прижал свое лицо, все его промерзшие бугры, к ее лицу. Она ответила немедленно, целуя его губы, нос, щеки, веки; Оскар зашарил в поисках кармана, чтобы положить очки, не нашел и обнял ее как есть. Быстрые руки Ольги скользили по его заснеженным лацканам, по плиссировке жилета.

– Пошли, милый, – произнесла она чужим, заученным голосом. – Пойдем.

– Да, пойдем, – прошептал Оскар. – Пойдем.

– Amerikancy? – спросил надтреснутый мужской баритон из аболютной тьмы, раскинувшейся между ними и Римским-Корсаковым. – Nu– nu.

Оскар и Оля разомкнули объятия. Он прищурился в сторону голоса и увидел черную кляксу на фоне другой черной кляксы. Надел очки. Клякса разделилась на три человеческие фигуры: милиция. Одичавшие петербургские менты.

Все в порядке, попытался успокоить себя Оскар. У них такая работа. Бояться нечего. И вообще, они с Олей всего лишь целовались. Он даже успел порадоваться этому “всего лишь”: поцелуй для Оскара еще никогда не был “всего лишь”. Он был всем, что могло быть.

– Что вы делать? – спросил тот же голос, гораздо громче и на отвратительном английском. – Порно, да? Делать порно?

Хозяин голоса вышел на коврик зеленоватого света, проложенный по асфальту вывеской близлежащей аптеки. Милиционеру было лет тридцать пять. Его увесистые усы раскинулись параллельно козырьку фуражки и почти на ту же длину. Оскару пришло в голову, что это как раз он походил на полицейского из старого порнофильма. Но указывать на эту забавную деталь здесь и сейчас, наверно, все-таки не стоило.

Вслед за ним в освещенный квадрат один за другим вышли остальные два милиционера. Один был немолод, с исклеванными оспой щеками. Второй оказался не старше Оскара, явный новичок, но на его лице уже обосновалось не знающее возраста хищное выражение.

– Порно, да? – снова спросил усатый, сжав локоть Оскара в том же месте, где секунд двадцать назад еще трепетали Олины пальцы. Он, по всей видимости, отвечал в этой троице за общение с иностранцами – или за общение как таковое. – Чика-чика?

– Скажи что-нибудь по-русски, – шепнул Оскар отступившей на шаг Оле.

– Ты с ума ушел? – прошипела Оля. – Если они примут в нас американцев, могут пустить. Дай им денег.

– Что значит дай им… У меня нет денег.

– Как нет? Совсем нет?

– На мне фрак! Там нет места для…

– Но мани? – встрял усатый милиционер. – Я слышу, нет денег?

– Нет-нет, – заверил его Оскар. – Это все недоразумение. Денег нет. И порно нет. Я американский гражданин.

– О’кей, – миролюбиво ответил милиционер, не отпуская, впрочем, Оскарова локтя. – Теперь писать бумагу.

Оля вздохнула и протараторила что-то по-русски. Cashtransaction cashtransaction. Усатый кивнул и помахал рукой. И тут она обернулась и зашагала прочь. Прочь от Оскара, под сень темного памятника, в таинственную Коломну.

– Оля, – тихо позвал Лунквист. – Оля?

– Я вернусь! – прокричала она, не оборачиваясь и не замедляя шага. – Не волновуйся!

– Теперь идти, – потянул Оскара за локоть усач.

До отделения было несколько кварталов. Как и все остальное в этом городе, оно располагалось в до нелепости красивом здании – старинной пожарной башне с колокольней. Четверка – порнокоп с Лунквистом, за ними милиционер помоложе, за ним милиционер постарше – промаршировала через подворотню в Г-образный внутренний двор, по лабиринту беспорядочно запаркованных милицейских джипов и, наконец, сквозь клепаную дверь на истошно вскрикнувших петлях, которую милиционеры нашли в темноте на ощупь.

– После вас, – язвительно произнес усатый по-английски. В кино выучил, наверное.

Оскар почти ожидал увидеть средневековый застенок, а обнаружил залитый светом офис. Стены были обшиты волнистыми панелями псевдодерева; в центре стояли сдвинутые лицом к лицу два письменных стола с внушительной кипой бумаг поперек границы. Вокруг бумаг красовался довольно уютный натюрморт – пепельница, колода карт, газета с наполовину заполненным и наполовину исчерканным каракулями кроссвордом, пара телефонов и электрический чайник. Оскар даже приметил вялые попытки украсить отделение к Новому году, кульминацией которых служила елочка из серебряной мишуры в ближнем правом углу. Через всю комнату низко провисала незажженная гирлянда с лампочками в виде сосулек, в одном углу заткнутая за покосившийся портрет Ельцина, а в другом обвившаяся вокруг рамы плаката с Арнольдом Шварценеггером в фильме “Красная жара”.