Честь семьи Лоренцони

– Да, он числился на экономическом факультете.

– Где?

– Здесь, в Ка'Фоскари.

– Сколько лет он проучился?

– Три года.

– И сколько же экзаменов он сдал?

Если Маурицио и знал правду, то говорить об этом он явно не собирался. Мало того, вопрос, по всей видимости, задел его за живое.

– Ничего об этом не знаю, – сухо ответил он.

Брунетти показалось, что его последний вопрос разом разрушил тот хрупкий мостик взаимопонимания, установившийся между ними после того, как Маурицио признался в том, как он перетрусил.

– Никак не пойму, зачем вам все это нужно? – резко спросил он.

– Пытаюсь понять, каким человеком был ваш брат, – без тени лукавства ответил Брунетти.

– А зачем? Теперь, когда прошло столько времени?

Брунетти пожал плечами:

– Я и сам не знаю, будет ли это в конечном счете иметь какое-то значение. Но коль скоро я собираюсь провести с вашим братом несколько ближайших месяцев, мне хотелось бы узнать о нем как можно больше.

– Несколько месяцев? – удивленно переспросил Лоренцони. – Вы хотите сказать, что следствие по делу о похищении моего брата будет возобновлено?

– Да. Только речь идет уже не о похищении. Речь идет об убийстве.

Лоренцони содрогнулся, но ничего не сказал.

– Что еще вы могли бы о нем рассказать? Подумайте, может, еще что-нибудь, что могло бы нам как-то помочь?

Лоренцони покачал головой и, повернувшись к ним спиной, медленно поплелся к широким ступеням, ведущим к парадному входу виллы.

– Может, вы заметили что-то странное в его поведении накануне его исчезновения? – прокричал ему вдогонку Брунетти.

Лоренцони снова покачал головой, но вдруг остановился и повернулся лицом к Брунетти.

– Мне показалось тогда… Что он был нездоров.

– Почему вы так решили?

– Он все время был какой-то вялый; говорил, что плохо себя чувствует. По-моему, у него были какие-то проблемы с кишечником, диарея, кажется. Да и выглядел он так, будто потерял несколько килограммов.

– А что еще он вам говорил о своем самочувствии?

– Больше ничего. Надо признать, последние несколько лет мы с Роберто были не очень-то близки.

– С тех пор, как вы начали работать в компании у дяди?

Ледяной взгляд, которым окатил его Лоренцони, был полон гнева и негодования.

– Что вы хотите этим сказать?

– Я хочу сказать, что мне кажется вполне естественным, что Роберто дулся на вас из-за того, что вы принимали активное участие в делах компании; особенно если дядя ценил ваши заслуги, доверял вам, прислушивался к вашему мнению.

Брунетти ждал, что Маурицио как-то отреагирует на это, но тот в очередной раз удивил его: оставив его слова без внимания, он молча повернулся и начал медленно подниматься по широким ступеням. Глядя в его удаляющуюся спину, Брунетти прокричал:

– Вы по крайней мере можете назвать мне кого-нибудь, с кем я мог бы о нем поговорить?

Стоя на верхней ступеньке, Маурицио ответил:

– Нет. Никто его больше не знал. Никто вам не сможет помочь. – И, повернувшись к ним спиной, Маурицио вошел в дом и закрыл за собой дверь.

18

Следующий день был воскресеньем, и Брунетти решил отвлечься от Лоренцони и провести выходной дома, в кругу семьи. Все вернулось на круги своя только в понедельник, когда он пришел на заупокойную мессу: ритуал сколь торжественный, столь же и унылый. Мессу служили в церкви Сан-Сальвадор, которая была расположена у площади Сан-Бартоломео, в двух шагах от Риальто, и поэтому дни напролет была наводнена туристами; сегодняшний день не был исключением, невзирая на мессу. Брунетти, сидя на задней скамье, краем уха слышал их перешептывание и негромкие реплики, которыми они обменивались по поводу того, с какого места лучше снимать «Благовещение» Тициана или гробницу Катерины Корнаро. [27] Но во время заупокойной службы? А что, ничего страшного, если они не будут шуметь и пользоваться вспышками.

27

Катерина Корнаро (1454-1510) – последняя королева Кипрского королевства, отрекшаяся от престола в пользу Венецианской республики.

Священник, не обращая на туристов никакого внимания, продолжал отправлять этот древний, веками складывающийся обряд, говоря о том, что все на земле – суета, все тленно и скоропреходяще; и как печально должно быть родителям расставаться с этим рабом Божиим, покинувшим мир в столь юном возрасте. Но они, равно как и все мы, должны утешаться мыслями о том, какие радости Бог приготовил любящим Его и соблюдающим Его заповеди. А потому мы должны оставить пристрастие к земной суете и очистить души наши от страстей и стремиться к вечному соединению с Богом, помня о том, что душа наша – Божие дыхание, от Бога произошла, к Богу и должна возвратиться. Ибо Бог есть Отец наш Небесный во Христе, а Христос есть любовь, Источник живота нашего и наш Спаситель.

Только раз негромкая проповедь священника была прервана: где-то у входа с грохотом упал стул, а затем послышалось восклицание, прозвучавшее явно не по-итальянски.

Но, несмотря на этот инцидент, ритуал не был нарушен: все продолжалось в своем обычном порядке. Взяв в руки свечи, священник вместе со служками начал ходить вокруг гроба, нараспев читая слова заупокойной молитвы и окропляя гроб священной водой. Брунетти задумался, а отдает ли кто-нибудь из присутствующих здесь, в церкви, себе отчет в том, что лежит под крышкой гроба красного дерева с изящной декоративной резьбой. Ведь никто, по сути дела, так и не видел останков; опознание состоялось только благодаря рентгеновским снимкам и золотому кольцу с фамильным гербом Лоренцони, увидев которое граф Лудовико, по словам комиссара Иво Барзана, не смог удержаться от рыданий. Да и сам Брунетти, досконально изучивший отчет о результатах судебно-медицинской экспертизы, понятия не имел, какая часть останков, бывших когда-то Роберто Лоренцони, покоилась сейчас здесь, в гробу, перед алтарем. Прожить всего двадцать один год и почти ничего после себя не оставить! Не считая убитых горем родителей, подружку, которая уже выскочила замуж и успела родить ребенка, да кузена, который, не теряя времени даром, вошел в роль наследника. А от Роберто, сына Отца Небесного, равно как и земного, осталось так мало! Да он был типичным представителем своего класса, испорченным баловнем судьбы, сынком богатых родителей, бездельником, от которого ничего не требовали и еще меньше ожидали. Теперь же он, а точнее – кучка белых костей и усохшей плоти, лежал здесь, в этом деревянном ящике, и даже полицейский, по долгу службы призванный найти его убийцу, не мог сказать, что сильно скорбит по поводу его безвременной кончины.

Месса подошла к концу, прервав его нелегкие раздумья. Четыре пожилых человека подняли гроб на плечи и понесли его от алтаря к выходу. За гробом следовали граф Лудовико и Маурицио, поддерживающие под руки графиню. Франчески Сальвьяти нигде не было видно. Брунетти вдруг стало невыразимо грустно оттого, что большинство пришедших проститься с Роберто – люди немолодые, по всей видимости, друзья семьи. Будто какие-то неведомые злые силы украли у него не только будущее, но и прошлое, потому что, уйдя в мир иной, он не оставил ни одного близкого друга, который мог бы проводить его в последний путь или помолиться за упокой его души. Господи, как же это печально, когда жизнь твоя так мало значит, когда единственный человек, способный оплакать тебя после твоей смерти, – это твоя мать! А ведь когда я умру, я буду и этого лишен, подумал Брунетти. Его мать, безмолвная пленница собственного безумия, давно уже не могла отличить сына от отца, а жизнь – от смерти. И что, если, когда он умрет, некому будет нести гроб с его телом, кроме его сына Раффи?

Неожиданно для самого себя Брунетти ступил в проход и присоединился к траурной процессии, направлявшейся к выходу из церкви. На ступеньках церкви он вдруг с удивлением заметил, что кругом кипит жизнь: весеннее солнце щедро изливает на мостовую свои лучи, пешеходы деловито снуют в сторону площади Сан-Лука или моста Риальто, и никому из них и дела нет до Роберто Лоренцони и его преждевременной смерти.

Он решил не сопровождать траурную процессию до причала, где гроб погрузят на судно, чтобы отвезти на кладбище. Вместо этого Брунетти решил вернуться в квестуру через площадь Сан-Лио. По дороге он зашел в кафе и заказал кофе и булочку. Брунетти залпом выпил кофе, но к булочке так и не притронулся. Оставив ее на тарелке, он заплатил по счету и вышел на улицу.

Поднявшись к себе в кабинет, Брунетти сразу же заметил лежавшую на столе открытку с видом фонтана Треви, присланную братом из Рима. На обратной стороне открытки его четким аккуратным почерком было выведено: «Доклад имел грандиозный успех, мы с Баттестини просто молодцы!» Внизу, под размашистой подписью, было небрежно приписано: «Рим – это просто дыра, кошмар!»

Брунетти попытался разглядеть на почтовом штампе дату погашения, но штамп был настолько смазан, что разглядеть что-либо было едва ли возможно. Он подивился тому, что открытка из Рима шла всего лишь неделю, тогда как письма из Турина (который, к слову сказать, гораздо ближе) приходили к нему недели через три, не раньше. Возможно, на почте отдавали предпочтение открыткам: они и легче, и меньше. Брунетти просмотрел оставшуюся почту: кое-что важное, разумеется, было, но ничего заслуживающего внимания.