Честное пионерское! Часть 4

Фрол Прокопьевич вынул из кармана конверт, с видимой неохотой уронил в него пулю — будто простился с надеждой на чудо. Словно невзначай мазнул взглядом по фотографиям на стене. Сложил конверт пополам и положил его поверх блокнота на стол.

— А ты что думаешь, Мишаня? — спросил Лукин. — В пуле всё дело?

Он указал на стол.

— Подменили её? Или всё же понадобится пистолет?

Генерал-майор будто по привычке потёр халат на груди.

— А может, Юра прав? — спросил он. — Сломалось твоё чудо-умение?

— Возможно дядя Юра и не ошибся, — сказал я.

Пожал плечами.

— Но только вчера у меня дважды случился «приступ» — моё «умение», как вы сказали, прекрасно работало.

Каховский сощурил левый глаз, склонил голову.

— Дважды? — переспросил он.

Я не ответил. Слез с дивана и прогулялся в прихожую. Вынул из кармана своего пальто свёрток — принёс его в гостиную и положил на стол рядом с конвертом.

— Что это? — спросил Юрий Фёдорович.

Фрол Прокопьевич тоже взглянул на свёрток.

— А это нож, дядя Юра, — ответил я. — Тот самый нож, которым убили Оксану Локтеву.

Глава 5

Солнце спряталось за тучу. Перестал искриться облепивший оконные рамы снег, исчезли со стен комнаты тени кактусов, уже не блестела люстра, яркое окно теперь не отражалось в стёклах шкафов. Я снова хорошо видел на полках корешки книг и расставленные на их фоне предметы. И уже не жмурил глаза. На диван я не вернулся — замер около стола. Посматривал на Каховского и Лукина. Их лица будто потемнели и помрачнели. Фрол Прокопьевич уставился на свёрнутое полотенце (ночью я полотенце постирал, чтобы избавить его от мерзкого запаха). Но мне казалось, что генерал-майора оно не заинтересовало: тот словно мысленно сейчас был далеко от этой комнаты и даже от этого времени. Юрий Фёдорович тоже не ринулся заглядывать в свёрток. Он лишь коснулся его взглядом и тут же посмотрел мне в лицо.

— Я так понимаю, зятёк, ты уже видел, как убивали Локтеву, — сказал Каховский. — Раз твердишь, что твоё «умение» сработало вчера во второй раз. И ты уже в курсе, кто это сделал. Ведь знаешь же, Иванов?

Я кивнул.

Аромат роз я уже не чувствовал. А вот геранью в комнате всё ещё попахивало. И этот запах не заглушали ни лекарства Лукина, ни одеколон Зоиного отца, ни блины и мятный чай.

— Так может, расскажешь нам, как там всё было? — сказал Юрий Фёдорович.

Я не скрестил на груди руки — не отгородился от собеседников. Лишь размял пальцы — словно успокаивал нервы. Отчётливо вспомнил зеркало в прихожей Локтевых. И отражение человека, которое разглядывал в своём вчерашнем видении не меньше трёх секунд. Но начал я свой рассказ не с отражения. Сообщил, что первым делом во время «приступа» увидел нож и руку. Вспомнил, что с похожих сцен, начинались и два других моих видения: там я тоже поначалу смотрел на руки и орудия преступления (мои слова будто оживили Лукина; тот часто заморгал, словно таким образом спешно возвращался к реальности; и едва слышно пробормотал слово «пистолет»). Я рассказал о пении Людмилы Зыкиной, доносившемся из другой комнаты. Подробно описал, как выглядела кухня, точно именно в этом описании и прятался мотив убийства.

На вопрос Каховского о том, как убийца проник в квартиру (осталась ли незапертой дверь, как утверждала мать убитой), я пожал плечами. Потому что через порог квартиры преступник в моём видении не переступал. Я пояснил Зоиному отцу, что увиденный мною отрезок начался и завершился в квартире Локтевых. Признался, что испытал «странное» чувство, рассматривая одну и ту же квартиру, глазами разных людей (и оба раза не собственными). Сообщил, что «в этот раз» сонливость не мешала обзору: преступник видёл место будущего преступления ясно и чётко. Он хорошо ориентировался в квартире жертвы. А в зеркало заглянул не из любопытства — скорее, по привычке. «Ты видел его», — повторил Юрий Фёдорович. Я снова кивнул. Припомнил, как убийца прислушивался. Предположил: прежде, чем взяться за нож, он убедился, что мать Оксаны не нагрянет в ближайшие минуты.

Рассказал, как легко убийца отыскал деньги. Поделился мнением о том, что либо именно деньги были его приоритетной целью; либо преступник продумал свои действия заранее и действовал по строгому плану; или же он попросту не желал «наследить» после убийства Локтевой. Сам процесс убийства я описал подробно. Но без красочных эпитетов. Словно говорил не о реальных событиях — пересказывал поднадоевший «экшен» из компьютерной игры. Мои слова не повергли слушателей в шоковое состояние. Фрол Прокопьевич лишь вздохнул и покачал головой (будто сожалел о том, что я увидел «такие вещи»). Каховский не вспомнил о моей детской ранимости — задавал уточняющие вопросы, заставил меня припомнить многие моменты, которые я ранее считал неважными. Под конец я заявил, что убийца завернул окровавленный нож в полотенце («вот в это»).

— Ты видел отражение этого человека в зеркале, — напомнил Юрий Фёдорович. — Опиши мне его.

Он сменил своё положение в кресле: склонился над столом. Свёрток с ножом Зоин отец отодвинул в сторону. И снова раскрыл блокнот, взял со стола ручку.

— Это была Катя Удалова.

— Где? — не понял Каховский.

Я повторил:

— Оксану Локтеву убила Екатерина Удалова.

Юрий Фёдорович прикоснулся шариком ручки к бумаге. Но не написал ни буквы. Он на пару секунд застыл, будто превратившись в статую (точно раздумывал над тем, как правильно записать произнесённые мной слова). Затем выронил ручку на столешницу и поднял на меня глаза. Каховский вопросительно вскинул брови. Мне почудилось, что он мысленно подбирал слова для вопроса (такие, которые можно произнести при детях). Посмотрел на меня и Фрол Прокопьевич. Описание убийства пенсионер прослушал, не проронив ни звука. Лишь едва заметно вздрагивали уголки губ на его лице — в ответ на мои слова об «ударах ножом». Всё время, что занял мой рассказ, генерал-майор смотрел за окно, словно интересовался погодой. Он перестал глядеть на небо, когда услышал имя и фамилию убийцы девятиклассницы.

— Это та, которую тоже убьют в следующее воскресенье? — уточнил Лукин.

От звуков громкого голоса генерал-майора задрожали стёкла. Я тоже вздрогнул. Отметил, что Фрол Прокопьевич избавился от задумчивости и заторможенности — снова стал «привычным» энергичным пенсионером.

— А ты уверен, что не перепутал сны, зятёк? — спросил Каховский. — Ты точно видел Удалову именно в том зеркале? А не под утро в других своих фантазиях? Хорошенько подумай.

Я покачал головой.

— Мне сейчас десять лет, дядя Юра, — ответил я. — Память у меня замечательная. А во снах я пока ем мороженое, побеждаю на соревнованиях и летаю в космос. Эротические фантазии начнутся примерно через три года.

Развёл руками.

— Это была Екатерина Удалова, — сказал я. — Её отражение было в зеркале. Добавьте к этому маленькие руки с покрытыми лаком ногтями и женскую одежду. Это точно была она.

Каховский тихо выругался.

А Фрол Прокопьевич предложил нам перебраться в кухню: сообщил, что проголодался.

* * *

На сковороде шипел утиный жир. Я вывалил в него из миски печёную картошку, ложкой равномерно распределил её по горячей поверхности. Помешал в кастрюле (стоявшей на соседней конфорке) сырный соус с кусочками говядины — он уже испускал приятный аромат. Покосился на эмалированный чайник: заподозрил, что тот с минуты на минуту издаст неприятный громкий свист. Вытер руки о полотенце (его же я использовал в качестве прихваток). Подумал о том, что невестка Лукина ловко «спихнула» на меня работу на кухне у генерал-майора. Я уже не впервые хозяйничал в генеральской квартире: изображал кухарку. Максимум, что в моём присутствии собственноручно проделывал на кухне Фрол Прокопьевич, так это заваривал чай. Но даже чашку после ветерана либо намывал я, либо она дожидалась в раковине полудня (когда приходила невестка Лукина). «Каховского, небось, дед так не припахивает», — мысленно поворчал я. Прислушался к разговору «взрослых».

— Что собираешься делать, Юра? — спросил Фрол Прокопьевич.

— С чем? — переспросил Зоин отец. — С этой девкой? С Удаловой?

Я не видел жест Лукина.

Но он был, потому что Каховский добавил:

— Ничего.

Я накрыл сковороду — шипение жира стало тише.

— А что я могу с ней сделать, Фрол Прокопьевич? — спросил подполковник милиции. — Для официального допроса нет повода. Да и дело Оксаны Локтевой закрыто.

— Но ты ведь сам не веришь в виновность Веры Ильиничны.

— Я говорил, что не уверен в её виновности, — сказал Каховский. — Но у Веры Локтевой всё было для убийства дочери: и возможность, и мотив. Зря она направо и налево жаловалась на Оксанино поведение! У неё на работе все бабы в один голос кричали, какая дочурка у Локтевой непутёвая дурочка. Лучший мотив для убийства из всех, что нашло следствие!

Я бросил взгляд через плечо — увидел, что Зоин отец роется чайной ложкой в пиале с морошковым вареньем.

— Но ведь Мишаня видел эту Катю — там, — сказал Лукин.