Четвертая жертва сирени

Ульянов мгновенно выполнил просьбу.

— Благодарю вас, — прошептал Пересветов. — Так вот. Однажды, слоняясь по городу в поисках решения задачи, которая возникла из-за Севы, я оказался в Засамарской слободе. И тут в трактире, за одним из столиков, я увидел человека, чье лицо показалось мне смутно знакомым. Он тоже обратил на меня внимание. Я узнал его. Это был тот самый юноша, снившийся мне по ночам уже много лет подряд. И он также узнал меня, да.

— Голован, — уточнил Владимир, как и раньше, утвердительно. — Переговорив с ним, вы наняли его, чтобы он убил Всеволода Сахарова.

Пересветов кивнул.

— Смерть Севы случилась у меня на глазах. После его кончины я вдруг почувствовал, как в душе моей воцарился покой. Ну, почти покой…

— Пока не появился Валуцкий, — опять-таки не спрашивая, а утверждая, заметил Владимир.

— Та же история… — еле слышно произнес Пересветов. — Та же история… Обман… Или самообман…

— И тогда вы его убили, — подсказал Владимир самым обыденным тоном. — Уже не прибегая к помощи своего подручного. Почему? Много запросил?

— Нет, я просто подумал, что если совершу это сам, то обрету покой настоящий, окончательный. Мне помстилось, что темные страсти никогда более не поднимутся в моей душе… Как вы догадались, что Валуцкого убил именно я?

Владимир пожал плечами.

— Сначала я просто понял, что убийство было совершено кем-то другим, не профессионалом, — ответил он. — Именно потому, что эта смерть выглядела как убийство, а не как кончина в результате сердечного припадка. А Голован, насколько мне удалось узнать, был мастером этого дела. Предположить, что Валуцкого, в отличие от Сахарова, убил кто-то менее опытный, было вполне логично. Потом я вспомнил, что в гардеробе в комнате Елены Николаевны меня удивила подушка, в нескольких местах пробитая чем-то острым. Складывалось впечатление, что кто-то упражнялся в нанесении удара… шилом. Ну, а подтверждение тому я получил недавно… — С этими словами Владимир извлек из внутреннего кармана шило — точь-в-точь такое же, каким орудовал Голован. — Эту штуковину я взял из вашей руки — там, рядом с магазином Федорова.

Я не мог скрыть своего удивления. Да что там, я был просто сражен! Пересветов же слабо кивнул и в очередной раз облизнул пересохшие губы.

— Меня заворожила кажущаяся простота, — объяснил Евгений Александрович так, словно речь шла о чем-то вполне безобидном. — Но — не получилось…

— Поэтому, когда произошла история с Неустроевым, вы вновь обратились к помощи Голована. Ну, а в том, что касается смерти Валуцкого, вы постарались все обставить таким образом, чтобы под подозрением оказалась Елена Николаевна, ваша жена. Кстати, вы заранее это продумали? Взяли с собою шляпную булавку, которую незадолго до этого преподнес вашей супруге нелепый, но вполне безобидный Витренко, ее платонический поклонник?

— Вовсе нет, — ответил Пересветов, хмуря брови. — Как я мог заранее все обдумывать? Я же был уверен, что мне удастся лишить жизни Валуцкого так же безукоризненно, как это делал Голован! Нет, булавка была у меня в кармане случайно. Накануне мы действительно поссорились с Леной… Я все еще был чрезвычайно рассержен, меня обуревали подозрения насчет связи моей жены с этим, как вы говорите, безобидным поклонником. Она упорно отрицала связь, но булавка ведь была неоспоримым свидетельством! Я нашел эту вещицу в гардеробе Елены, осматривая ее вещи в поисках подтверждения моих подозрений. Нашел и положил в карман. Так вот, после того как я убил Валуцкого, я полез в карман и случайно наткнулся там на булавку… даже палец поранил… Удивительно глубокая оказалась ранка, и незаживающая… До недавнего времени кровенилась… Вот тогда, когда я укололся, и мелькнула у меня счастливая мысль — представить это дело как убийство, совершенное Еленою. Я бросил булавку рядом с убитым — так, чтобы ее непременно нашел тот, кто обнаружит тело… — Пересветов замолчал и вновь закрыл глаза. Грудь его вздымалась часто и тяжко.

Я чувствовал, что и мне трудно дышать. Я хотел уйти отсюда как можно скорее, хотел бежать от страшных и отвратительных вещей, которые мне довелось слушать.

— А книга? При чем тут книга «Жизнь в свете, дома и при дворе»? — спросил Ульянов.

— Книга… — Евгений Александрович слабо улыбнулся с закрытыми глазами. — Книга сама по себе ни при чем… Там важна символика цветов… Сирень значит «покинутый»… Я искал… идеал… а он все время ускользал от меня… покидал меня… Потому и цветы сирени… Книгу я каждый раз оставлял на месте убийства, даже слово «сирень» слегка отчеркивал… Мне казалось, это как-то… оправдывает меня, что ли… Только в лавке Сперанского получилось совсем глупо… Я пришел туда вечером за Леной, а позднее у меня была назначена встреча с Юрой… Валуцким… Книга же была при себе, в кармане… И вдруг я увидел, что она слегка высовывается из кармана, не полностью умещается там… Я растерялся и почему-то испугался этого… Выхватил книгу и засунул ее в первую попавшуюся стопку…

Лицо Пересветова менялось с каждой секундой. Глаза ввалились, розовой пены в углах рта стало больше, губы же пересохли совсем и даже начали трескаться. Надо было срочно звать врача, но Владимир продолжал невозмутимо слушать и невозмутимо задавать вопросы.

— Скажите, Евгений, — впервые он назвал моего зятя не по имени-отчеству, а просто по имени, — почему же все-таки книжные магазины? Почему убийства происходили возле них, близ книжных складов?

— Это просто… — прошептал Пересветов. — Мы все люди читающие… встречались в книжных лавках… назначать там свидания, даже в вечернее время, было естественно… И потом… Лена все время работала в книжных магазинах… Сначала в одном, потом в другом… Лена… А этот Витренко… поклонник ее, воздыхатель… в библиотеке служит… Среди книг, да, книг… Тех же самых книг…

Пересветов отвернул от нас голову. Мне показалось, что он перестал дышать. Но нет, мой зять глубоко вздохнул и даже приподнялся на локтях.

— Я ведь что сказать хочу… — сказал он шепотом, и на лице его вдруг обозначилось хитрое выражение, мне даже показалось, что он подмигнул. — Я ведь сразу понял, что Голован меня убьет — как только он назначил мне встречу во дворе книжного магазина Федорова… — Тут Пересветов, по всей видимости, хотел засмеяться, но сильно закашлялся и упал на подушку. Спустя несколько мучительных секунд он успокоился и вновь обратился к нам.

— Я виноват перед Леной, — сказал он удивительно чистым голосом. — Потому и просил, чтобы вы никому ничего не рассказывали. Помните, господа? Вы дали слово!

— Да-да, — поспешно ответил Владимир. — Мы помним, разумеется.

Пересветов успокоенно улыбнулся.

— В таком случае я раскрою вам еще одну тайну, — произнес он со значительным выражением. — В этом шиле есть один секрет, который даже вы не заметили.

— Вот как? — заинтересованно откликнулся Владимир. — И что это за секрет?

— А вот дайте мне мою… иглу… — Евгений Александрович требовательно протянул руку. — Не бойтесь, сил у меня уже нет, так что никакого вреда я вам не причиню.

Владимир немного помедлил, пожал плечами и вложил шило в руку раненого. Пересветов повертел в руке страшное свое орудие. На бескровных, растрескавшихся губах его заиграла странная улыбка — так улыбается ребенок, получив от взрослого игрушку.

— Да… — прошептал он. — Секрет… секрет… — Он сжал деревянную рукоятку. — Им действительно надобно уметь пользоваться. А я так и не научился… Разве что чуть-чуть…

Того, что произошло далее, не предвидели ни я, ни Владимир. Пересветов вдруг высоко вскинул руку с зажатым в ней шилом и с силой ударил самого себя прямо в сердце. Грудь его на мгновение выгнулась колесом и тут же опала. Он был мертв.

Надо ли говорить о том, какой переполох вызвало в больнице сообщение о самоубийстве Пересветова? Сгоряча доктор Крейцер обвинил нас в содействии преступному намерению. Так и сказал, а вернее, прокричал петушиным фальцетом, тыча в меня пальцем: «Вы, господа, споспешествовали этому чудовищному акту! Я буду жаловаться господину Марченко!»