Четвертый бастион
Шрифт:
– Эй! Есть здесь кто?! – громко спросил Лионозов и совершенно не ожидал, что из мрака раздастся насмешливый женский голос:
– Уж не пойму, господа, вы тут приапеи [29] распеваете или это был плач по невинно загубленным душам? – женщина говорила неторопливо, будто неохотно. Наверное, окажись ее воля, она так бы и осталась немой слушательницей офицерской беседы, пока все трое не прошли бы мимо, но увы – двуколка, в которой невидимая незнакомка сейчас сидела, оказалась замечена.
29
Приап (Priapus) – древнеримский бог плодородия, традиционно
Послышался шум и шелест тканей. Видимо, женщина подалась вперед. Сверкнула и зашипела серная спичка, багрово освещая узкую перчатку, и еще мгновенье спустя на козлах загорелся масляный фонарь.
Пляшущий язычок пламени за мутным стеклом еще не успел окрепнуть, а рука в перчатке уже убавила свет до минимума, так что оказалось почти невозможно разглядеть еще одну фигуру в кожаной раковине экипажа, предусмотрительно откинувшуюся на сиденье.
В желтом пятне света стало хорошо видно лишь то, что фонарь зажгла дама, всем троим офицерам знакомая, – Юлия Майер собственной персоной!
При таком освещении ее лицо и глубоко декольтированная грудь, сами по себе смугловатые, приобрели медно-красный отлив. Локоны блистали, словно скол угля. Страусовые перья на шляпке, казавшиеся черными, тоже поблескивали, но не могли соперничать по яркости с рубиновой искрой, светившейся в затененных шляпкой глазах.
– Шахрезада! – только и вымолвил Федор, близоруко всмотревшись.
Юлия улыбнулась и еще немного подалась вперед, чтобы фонарь осветил ее чуть лучше, ведь сидела она не на месте возницы, а устроилась на месте седока. С этого же места она и управляла экипажем – внушительный кнут в одной руке, петля вожжей в другой…
– Да вас не Шахрезадой надобно звать, Юлия. Вас следует звать амазонкой, – подал голос Пустынников и довольно бесцеремонно освободился от поручика, повесив его на оглоблю. Лошадь брезгливо фыркнула.
«Странная получается история, – меж тем думал штабс-капитан, с картинным ухарством оправив солому усов. – С чего бы Шахрезада тут затаилась, в переулочке? Ладно бы ехала куда, так было б понятно. Не всем же, как Соколовскому, к ней ходить. Есть, конечно, в городе и такие, кому она сама визиты наносит. А здесь что-то иное. Куда эта амазонка без возницы? Сама правит, будто такая тайна у нее, что и вознице доверить нельзя. Кто ж там с ней рядом сидит?» Однако Пустынников предпочел пока изобразить, что таинственную фигуру в двуколке не заметил, и ради продолжения беседы, в ходе которой можно было попытаться прояснить странную историю, он ляпнул первое, что пришло на ум:
– Куда вы подевались? Я так и не успел поцеловать вашу ручку в заведении мадам!
Пусть такое заявление не очень вязалось со словами, самим же Ильей недавно говоренными насчет сифилитичных Агнесс, но ничего лучше он не придумал, а Юлия, явно почувствовав фальшь, все же предпочла поддержать эту не слишком удачную игру:
– Вы долго нянчились с вашим приятелем, господин штабс-капитан, – сказала Шахрезада, – и я устала ждать. Вот, решила поехать по делам.
– Но, как я вижу, ваши дела закончены, – тут же ответил Пустынников. – Может, тогда я?.. – он уже взялся было за облучок, чтобы влезть в коляску и таким образом «нечаянно» столкнуться с персоной, там прятавшейся, но дорогу Илье решительно преградило кнутовище, которое Юлия продолжала держать в руке:
– Нет, господин Пустынников, мои дела отнюдь не закончены, поэтому, увы, вам придется ретироваться.
Кто бы ни прятался в кожаной раковине, эта персона явно желала сохранить инкогнито, и вдруг Пустынников запоздало подумал, что зря затеял все это. «Черт его знает, кто там. А ты ведь не генерал или другой чин. Кабы раскрытая тайна не сделала тебе хуже, чем тому, кого ты пытаешься вытащить на свет». Штабс-капитан деликатно
подался назад и даже чуть отступил от коляски.– Не огорчайтесь, господин Пустынников, – добавила Юлия непринужденным тоном, видя, что инкогнито сопровождавшей ее персоны не будет раскрыто. – Куда вам торопиться? Или вы боитесь, что я вдруг покину заведение мадам Блаумайстер и запишусь в кавалерию?
– Не позволю! – решительно запротестовал Виктор на ухо лошади, но, вероятнее всего, имел в виду не вступление Юлии в ряды кавалеристов.
Очевидно, до его сознания, уже начавшего затуманиваться пьяным сном, только сейчас дошло, что на Шахрезаду опять покушаются – на этот раз не баталер, а штабс-капитан!
– А впрочем, – сказала Юлия с напускной задумчивостью, даже не глянув в сторону Виктора, – в кавалерию меня бы наверняка приняли, ведь в заведении мадам Блаумайстер мне каждый день приходится иметь дело с жеребцами, и я знаю толк в хорошей скачке.
Пустынников поморщился от такой откровенности и попытался ответить на эту весьма пошлую шутку хоть сколько-нибудь поэтично:
– Одно могу сказать, Юлия. Вы правы в том, что ваше место в армии – этакой предводительницей амурного воинства верхом на единороге…
– Фу, как пошло, – с брезгливой ноткой в голосе перебила Шахрезада, а ведь сама только что сказала пошлость. – Амуры! Единороги! У компаньона своего Соколовского нахватались?
– И верно, – покаянно согласился штабс-капитан, прижав фуражку к груди. – Стыжусь. Сконфужен. Скажу тогда по-солдатски бесхитростно: ступайте-ка лучше в батальон Даши Севастопольской. Туда вас примут без всяких шуток – не кавалерия, но дело достойное, и прямой урон неприятелю. Хоть крест давай.
– И дадут, – ничуть не смутилась Шахрезада. – Поверьте моему слову. Еще и домик заместь проданного на народные полушки купят.
Во исполнение воли его величества приказ о награждении Даши Севастопольской – дочери матроса 10-го ластового экипажа, погибшего при Синопе, – золотой медалью «За усердие» на Владимирской ленте был объявлен по всему Черноморскому флоту. И домик купили, заместь того, проданного Дашей, решившей купить повозку с лошадкой и вывозить на ней наших раненых солдат и матросов с бастионов. Да не на народный сбор покупали, а государь лично ссудил пятьсот рублей серебром. И сверх того заявлено было, что «по выходу ее в замужество жалует еще тысячу на обзаведение», что, пожалуй, оказалось лишком, ибо на те деньги купила Даша трактир в Бельбеке, где муж и спился.
А что говорят, мол, помогала во время войны всем, чем могла, и, говорят, не только раненым помогала – так это святости Даши Севастопольской ничуть не преуменьшает. Даже если, опять-таки говорят, и блаженная была малость. У нас блаженные в простоте своей сплошь и рядом святее здравомыслящих. Так что среди дворянских фамилий Крестовоздвиженских сестер милосердия имя слободской дурочки упоминается совершенно по праву. И промеж адмиралами в нише панорамы Севастопольской бюст простой матросской дочери – на своем месте.
Еще задолго до прибытия в Гринвич, сидя в бирмингемском дилижансе, Мэри сомневалась в удаче своего предприятия. Казалось, соседи по кожаным сиденьям все шепчутся, косясь в ее сторону, и вот-вот шепнут кондуктору, чтобы ее немедленно ссадили и препроводили к констеблю: «Кому, дескать, охота связываться с сильными мира сего?»
Однако именно нежеланием связываться с сильными мира и объяснялась полная безучастность попутчиков леди Мэри, пусть девушка и была очень далека от «толпы», с которой надеялась слиться! Мэри искренне полагала, что «простые» люди и поступать должны просто – если написано в объявлении на стене станции: «Увидевший должен немедленно сообщить», так как же ослушаться?