Четвертый Дюранго

Глава девятнадцатая

На десерт был подан до греховности вкусный пирог, и после того, как Мерримен Дорр лично обслужил гостей, кроме Винса, который отказался от десерта, Дорр осведомился у него, не могут ли они поговорить наедине.

Поднявшись из-за стола, Винс последовал за ним в холл, где Дорр посмотрел налево, направо и снова налево, словно сидя за рулем и ожидая проезда.

— Понравился ли вам ленч? — спросил он Винса.

— Форель была неплоха.

— Вам не кажется, что в салате было многовато эстрагона?

— Салат тоже был превосходен. Сколько?

— Тысяча наличными, — сказал Дорр. — Никаких чеков. Никаких карточек.

— Форель была не так уж и хороша.

— Вы платите за то, что вам пошли навстречу в субботу. Затем напитки и помещение. Но главным образом за то, что вам обеспечили уединение, а по заслугам оценить его трудно, потому что ничего лучше поблизости вы не найдете.

— Наличные должны облегчить вам отчетность, — согласился Винс, вытаскивая из кармана брюк не столь уж толстую пачку стодолларовых купюр; неторопливо, чтобы Дорр мог сосчитать, он отделил от них десять купюр и протянул их хозяину заведения.

Дорр еще раз тщательно пересчитал их, и сказал:

— Я не знаю, что вы с Б.Д. собираетесь делать, но…

— Вот пусть все так и остается.

Дорр не обратил внимания, что его прервали.

— Но что бы это ни было, если вам потребуется быстро добраться куда-нибудь, можете положиться на меня и мою «Цессну». Если, конечно, Б.Д. даст «добро».

— И сколько же вы сдерете — двести долларов за милю?

— А вы должны были бы научиться слушать, — ответил на это Дорр, засовывая плотно свернутые деньги в задний карман брюк. — Услуги вам я предлагаю лишь через нее. Я хочу сказать, если она скажет мне, что, мол, вам надо куда-то поскорее добраться — отлично, я переброшу вас туда, но лишь с ее одобрения, потому что не знаю ни вас, ни вашего партнера, если он является таковым. Но если я могу что-то сделать для Б.Д., я это сделаю лишь за ее «спасибо», потому что она для меня козырной туз.

— Почему? — спросил Винс.

— Что «почему»?

— Почему из-за нее все так и торопятся чуть ли не с крыши прыгнуть?

— Потому что, если сегодня вам предлагают спрыгнуть, то это значит, что завтра вас не скинут вниз головой.

Когда Келли Винс вернулся на свое место за круглым столом, Эдер увлеченно продолжал повествование о взятке в миллион долларов.

— …и, когда апелляционный суд штата поддержал решение суда присяжных, залог за них был возвращен. Юношу отослали в тюрьму штата в Голстоне, а девушку — в женское исправительное заведение, хотя когда его возвели в 1911 году, оно так и именовалось — женская тюрьма.

— А приговор? — спросил Мансур. — Вы так и не упомянули о нем.

— Смерть при помощи инъекции яда.

— Вот как. Обоим?

— Обоим.

— Кто приводит в исполнение? Врач?

— Фельдшер.

Догадываясь, что у ее зятя в запасе длинный список вопросов, касающихся техники исполнения смертного приговора, Б.Д. Хаскинс вмешалась:

— Давайте перейдем к взятке.

Согласно кивнув, Эдер продолжил:

— От имени штата перед нами предстал лично генеральный прокурор. Он был не столько юрист, сколько чертовски толковый политик, в силу чего ныне он губернатор. Затем появился Комби Уилсон, и всем членам суда пришлось записывать его систему доводов, потому что теперь перед нами предстал знающий специалист, а не тот Комби, который обращался с амвона к пастве. И если даже кто-то из нас и не очень внимательно следил за его системой доводов, мы ловили себя на том, что согласно киваем ему, раз за разом поддерживая его тирады о существе закона, который не имеет ничего общего с тем, как его воспринимает полуграмотный судья округа в Литл Дикси.

— Литл Дикси? — переспросила Дикси Мансур.

— Так назывался тот округ моего штата, в котором брат и сестра Джимсоны впервые предстали перед судом.

— Это комплимент или оскорбление?

— Может начаться с одного, но кончиться совершенно иным образом.

— Так я и думала, — кивнула она.

Эдер обвел взглядом слушателей.

— Есть еще вопросы? — Поскольку таковых не последовало, Эдер продолжил: — Но несмотря на блистательную логику Комби, я чувствовал, что, по крайней мере, четырех из членов суда его аргументы не убедили. Дело в том, что трех из них ждали перевыборы, и они прикидывали, что, проголосовав за предание смерти двух богатеньких юнцов, они не причинят себе вреда в глазах избирателей штата, которые в большей своей части поддерживали смертную казнь. Четвертый голос принадлежал единственной странной личности из всех нас, который испытывал и, как мне кажется, до сих пор испытывает извращенное удовольствие, поддерживая смертный приговор. Во всяком случае, он никогда не голосовал за отмену ни одного из них. И должен признаться, что я испытывал определенное удовлетворение — правда, надеюсь, другого рода — голосуя противоположным образом.

— То есть, в данном случае вы выступили против смертного приговора? — спросил Мансур.

— Да, сэр, против. И безоговорочно.

— Как странно.

— Вы когда-нибудь видели, как он приводится в исполнение, мистер Мансур?

Прежде чем Мансур успел ответить, что он, конечно, хотел сделать, Б.Д. Хаскинс снова нетерпеливо прервала его:

— Давайте к делу.

Эдер улыбнулся ей.

— Вы хотите выслушать мой отчет, а не ознакомиться с моей философией, не так ли? — Не дожидаясь ответа, он продолжил: — Подсчитав раскладку голосов, я пришел к выводу, что они разделятся четыре к четырем, учитывая колебания старого судьи Фуллера.

Парвис Мансур не мог устоять перед искушением снова прервать его:

— Когда вы называете его старым, это образное выражение или констатация факта?

— Судье Фуллеру минуло к тому времени восемьдесят один год, то есть он был не просто старым, а дряхлым. Полное его имя было Марк Тайсон Фуллер, и он пребывал в составе суда тридцать шесть лет, предпочитая называть себя его живой памятью, хотя вот уже четверть столетия клерки называли его Флюгером, ибо в восьмидесяти пяти случаях из ста он голосовал с большинством.

— Был ли он компетентным судьей? — опять спросил Мансур.

— Особо толковым назвать его нельзя было, да и ленив, но он достаточно сообразителен и бесстрастен, и лучше всех умел перетягивать суд на свою сторону, даже лучше меня, а я был по этой части далеко не из последних. Но он решил остаться в составе суда вплоть до смерти, потому что его жена маялась болезнью Альцгеймера, и постоянное внимание, которое она к себе требовала, довело его чуть ли не до банкротства.

— Сколько получает член Верховного суда в вашем штате? — спросила Дикси Мансур.

— Шестьдесят пять тысяч. А главный судья — семьдесят.

— Ха! — бросила она. — Да любой клерк в Лос-Анжелесе получает примерно столько же.

— Не сомневаюсь, — согласился Эдер. — Но лишь часть из нас могла позволить себе посвятить всю жизнь суду. Другие считали, что отбыв в судейских креслах срок-другой, они обеспечат свое политическое реноме или обретут весомую репутацию, когда вернутся к частной практике. Других привлекал престиж профессии. Есть старая пословица, что судья штата — это юрист, который вхож к губернатору. Но в моем штате избрание в состав Верховного суда означало, что ты обретаешь ранг чуть ниже помощника губернатора и лишь на несколько ступенек ниже сенатора Соединенных Штатов.

Б.Д. Хаскинс бросила взгляд на часы.

— Не могли бы мы….

— Да, мэм, больше никаких отклонений.

Эдер наклонился вперед, поставив локти на обеденный стол, и посмотрел на Парвиса Мансура, ответившего ему прямым взглядом бархатных карих глаз, которые могли показаться робкими, как у газели, если бы не легкий прищур левого глаза, дававший понять, что иранец относится к его рассказу с откровенным скептицизмом. Да и само лицо Мансура отличалось некоторой неправильностью, отметил Эдер. Глаза слишком широко расставлены по обе стороны от тонкого носа, а в очертаниях крупной челюсти недоставало какого-то существенного компонента, скорее всего — усов, и Эдеру показалось, что Мансур не раз отращивал их лишь для того, чтобы сбрить.