Четвертый кодекс

Но, препираясь в обшарпанной избе со Столяровым, он вдруг обратил внимание на Евгения, скромно стоявшего в стороне. Пронзительно посмотрев на него несколько секунд еще более сузившимися щелочками глаз под нависшими бровями, шаман вдруг оставил свои бесконечные: «Не, никак не можно, нголомо (грех), насяльника запретил строго настрого», и резко спросил:

– Малой-то с тобой будет?

Не дожидаясь ответа, он, не отрывая взгляда от Женьки, обошел его кругом. До этого Федька производил впечатления дряхлого деда с шаркающей походкой. Но тут его движения обрели чуть ли не кошачью грацию. Он кружил вокруг несколько оробевшего парня, словно орел над добычей. Неожиданно сделав скользящий шаг, оказался к Кромлеху почти вплотную, протянул руку и легонько ощупал вмятину на лбу юноши. Евгений вздрогнул, ощутив призрачную сухость его пальцев.

– Нет, нет, нет, - запричитал вдруг шаман, отдернув руку. – Не видал такого… Не бывает.

Внезапно замерев, он словно бы отключился от мира. Все в избе тоже замолкли, даже Столяров, явно пытавшийся что-то сказать, но все не решавшийся.

Столь же неожиданно старик очнулся. Не глядя больше на Женьку, он развернулся и вышел на двор, бросив:

– Буду духам слова разговаривать.

– Что это было? – удивленно спросил Столяров.

Женька понятия не имел, но как будто чьи-то холодные пальцы тронули его за сердце.

Вечером Столяров отправился к старику для серьезного разговора. В поселковую избу-читальню, где разместилась экспедиция, он вернулся несколько растерянным.

– Совсем дед с ума съехал, - бросил он, садясь на стул и прикуривая папиросу. – Спрашивал его, что он за представление вокруг тебя устроил, а он все: «Ненго, ненго».

– Это ведь, кажется, значит «плохая примета»? – вспомнил Евгений.

– Не совсем, - ответил профессор, глубоко затягиваясь. – Это когда человек оказывается между этим миром и потусторонним, буни. Такая… щель между мирами, что ли… Мембрана между жизнью и смертью. Например, заблудиться в тайге – это ненго. Для эвенка заблудиться, значит опасно заболеть, вроде как для нас вдруг разучиться говорить. Или если встретил привидение – это тоже ненго… Он говорит, что ты мугды.

– Призрак? Чей?

– Говорит: «Сам свой»…

Сердца Евгения вновь коснулись ледяные пальцы.

– Однако камлать для нас согласен, - заключил Столяров, давя папиросу в пустой консервной банке. – А нам того и надо.

…Глядя на действия шамана в чуме, Евгений положил в рот сморщенный кусочек из тех, что дал ему старик. Уже второй кусочек, а всего их было три.

– Жуй и глотай, как я к духам пойду, - велел Федор.

А Столярову не дал ничего.

– Женя, не стоит, - тихо сказал тот своему ученику. – Это мухоморы, реакция какой угодно может быть.

Женька промолчал, а когда старик стал готовиться к камланию, разжевал первый кусочек.

Он долго не ощущал абсолютно никаких изменений сознания и решил, что грибы на него не подействовали. Или их было слишком мало – сам шаман перед тем, как облачиться в ломболон, зажевал целую горсть.

Тот уже начал камлание. Поначалу удары в бубен были редки, а звук его глуховат. Ему вторило редкое позвякивание нашитых на ломболон бляшек. Старик же вполголоса бормотал речитатив на эвенкийском. Евгений понимал через слово, но общий смысл улавливал.

– В небо, в небо, дым из чума! Дым и пар толкают небо в небесную реку. Душа поднимается к небесной реке, к звездной реке, лыжне медведя Манги, идущего за своей медведицей Хэглэн! К змею небесному Дябдару душа поднимается!

Сын шамана сидел рядом с ним, периодически зачем-то постукивая деревянной палочкой по ободу бубна. Старуха вся сосредоточилась на огне. Остальные люди – помимо этнографов, тут было несколько женщин и пара детей, - сидели тихо-тихо, не отрывая взгляд от шамана. Молчал и Столяров, тоже пожиравший действие глазами.

А с Женькой творилось что-то странное. Сначала он ощутил невероятный подъем. Стал словно бы ярче и четче видеть – до малейших деталей примечал все происходящее. Его будоражили незнакомые запахи, восхищали блики огня на лицах, захватывал монотонный речитатив шамана, постепенно переходящий в унылый вой с модуляциями.

Темный чум стал казаться ему пещерой, в которой, освещаемые огненными бликами, древние люди начнут сейчас некое действо. И все это ему невероятно нравилось.

Потом начались чудеса. Сначала из костерка, куда старуха бросила очередное подношение, стало что-то подниматься. Оно состояло из огня, но явно было приземистым живым существом. Два блестящих черных уголька в переплетенных жгутах пламени были глазами, которые неторопливо оглядели все происходящее и уставились на Женьку.

Тот, впрочем, не придал этому большого значения, вслушиваясь в пение шамана, которое становилось все причудливее.

– Ой, огонь, тут страшный луча. Он вверх летит, к звездной реке, луча к солнечному медведю Манги летит, к матушке Чолбон, что на заре с неба поет. Он видит Манги, он видит Чолбон, но летит-то к Холбан, к красной звезде летит. Ой, ой, ой, что будет-то!

Женька почему-то обиделся на старого колдуна, решив, что тот над ним издевается. Но тут его внимание вновь отвлекло нечто куда более удивительное, чем тварь в огне и бормотание шамана.

Из темноты выступили две очень привлекательные эвенкийские девушки. Да что там – такие красивые, что у парня дух захватило от их экзотических лиц и стройных фигурок, соблазнительные формы которых не скрывали белые зипуны. На головах у них были нарядные бисерные шапочки-элден. Почему-то они были странно велики для девичьих головок, а в цветах вышивки Женьке почудилось что-то знакомое. Но он тут же забыл об этом.

Девицы игриво улыбались и перешептывались, а парень глядел на них дуб дубом. Вообще-то, с девушками он никогда не терялся, но тут на него навалилось какое-то оцепенение. Он мог только неподвижно сидеть и хлопать глазами.

А девчонки вдруг стали пританцовывать перед ним. Улыбки их становились откровенно манящими, движения похотливыми. Наконец, одна приблизилась к Женьке и обвила его шею руками. Вторая уже гладила его по груди, спускаясь все ниже.

Женьку захватило сладострастное наваждение. Он весь напрягся, протянул руки, чтобы стиснуть сразу обеих девушек. Но вместо упругих женских тел его пальцы вошли во что-то сырое и легко крошащееся.

Все запахи разом перебил сильнейший грибной дух – словно прямо перед его носом вывалили ведро…

– Мухоморы! – сдавленно вскрикнул Женька и понял, почему красная с белыми крапинками расцветка девичьих шапочек показалась ему такой знакомой.

Он страстно сжимал в объятиях два огромных извивающихся мухомора!

Те же как будто и не заметили, что юноша разгадал их маскировку, так и продолжали прикидываться девушками.

– Красивый оленчек, красивый. Оленчек, возьми ножик, да зарежь тут всех, - слышал он страстный шепот.

– Всех зарежь, оленчек, а потом себя, вот уж посмеемся, - твердила вторая тварь.