Четвертый звонок

Короче, хата такая украинская… Там крестьянка Валентина, вдова лесника, пышная и шикарная… Почему она губы накрасила, простая лесничиха времен Великой Отечественной войны, почему глаза подвела, как Майя Кристалинская… И никто не успел ее поймать в кулисах, щеки и губы оттереть. Так и вышла со старинным утюгом в руке, мотала им, мотала… Мать Пааты, та самая, которая в молодости танцевала танец лояльности к коммунистической партии, осведомленная целиком о содержании пьесы, сообщила соседям по зрительному залу, Гале, Галиной сестре и Галиной маме:

— Это вдова лесника, она охлаждает утюг… — Мы видим, — вежливо ответила Галина мама. Она очень настороженно относилась к попыткам Пааты наладить отношения. Она предупреждала Галю, что у грузина, конечно, большое, горячее, но очень вместительное сердце, что в него помещается много девушек с печальными белыми светлыми лицами.

Вдруг стук.

— Хто там? — кокетливо поинтересовалась простая крестьянка Валентина, вдова лесника, с утюгом.

— Гэта мы… — громким, но интимным шепотом из-за кулис сообщил Ленька Десяткин.

— Мы! Партизане… — уточнил Гришка Постельник, партизан, раненный в ногу.

— А вы хто, русские? — забеспокоилась Валентина, приставив ладошку козырьком ко лбу, как будто в поле, глядя в кулисы.

— Ну канешна русскии, — с жаром нетерпеливо подтвердил Гришка Постельник.

— С’авецкии! — деловито уточнил Паата.

— А-а-а… — задумчиво протянула простая, нарумяненная, с подведенными глазами крестьянка Валентина с утюгом. — Ну тогда входите.

И эта подозрительная тройка русских партизан практически выпала в обнимку из-за кулис на сцену. Они дружно вывалились, бережно поддерживая друг друга, вот тут-то Паата с перевязанной головой и захромал для пущей, видимо, важности, опираясь могучей рукой горного врача-спасателя о плечо хрупкого фотографа Ленечки Десяткина. С другой стороны, как сиамский близнец, к Леньке приклеился Гришка Постельник, раненный непонятно во что. Втроем они бойко подскакивали, несколькими ногами сплетясь навечно, и допрыгали до лавки, покрытой домотканой дорожкой…

Там дальше по сюжету было так: по замыслу драматурга, раненые солдаты ждут грузовик, который должен за ними приехать в лес, забрать их в тыл, кого в госпиталь, а кого дальше на фронт. Но грузовика все нет, а фашисты наступают и наступают. И уже слышно канонаду, взрывы, фашистские «мессершмитты», а конкретно слышно, как Зигмунд в кулисах остервенело молотит палкой по старому письменному столу, на котором лежит кусок жести.

Паата и его друзья все это мужественно терпят, хотя сам Паата уже нет-нет да и бросает ненавидящие взгляды в кулисы, где, не на шутку увлекшись, резвится со своей палкой Зигмунд. Фашистского наймыта Стецюка играл безотказный могучий Федя Чупак. И когда он, мрачный и заторможенный, медленно вошел на сцену, Паата вдруг услышал нежный Галин вздох:

— А-а-а-ах!!!

Паата хищно зыркнул в зал: еще этого не хватало, чтоб его Галя восклицала: «А-а-а-ах!!!» при виде какого-то полицая Феди Чупака.

— За Родину!!! — крикнул Паата. — За Галю!!!

И, поправ весь текст, весь сюжет, кинулся на Федю. Его раненые собратья, не растерявшись, рванули следом… Потасовка случилась нешуточная. Из зрительного зала на сцену полезли друзья Чупака. К советским партизанам присоединились ветераны войны, которых пригласили на спектакль, потом брат Пааты Важа, горячий человек, и Галин папа… Зал восторженно ревел. Мама Пааты кричала из зала:

— Вперед, сынок! Надавай им как следует!

За кулисами бегал Зигмунд и в отчаянии рвал на себе кудри. Такого чудесного представления город еще не видел. Занавес дернулся и растерянно поплыл, закрывая схватку в самом разгаре…

Диплом засчитали — говорят, что это расценили как современное прочтение, как новый подход, когда в действие активно вовлекается зритель.

Галя, конечно, согласилась выйти замуж за героя-спасателя Паату. Тем более что он первым бросился на фашистского старосту.

А Зигмунда пригласили работать в наш областной музыкально-драматический театр имени Ольги Кобылянской, но что-то у него там не сложилось. Потом он уехал в Израиль, а там сейчас война, не театральная совсем. Настоящая война.

Кстати, Паата и Галя — тоже там. Их сын, парамедик, работает в госпитале.

Посадил дед репку…

Все мы родом из «Репки». Кто не участвовал в постановке «Репки» в первом-втором классе средней школы? Есть такие? Бросьте! Киньте в меня! Не верю. Если не участвовали, значит, мечтали.

Как хорошо я помню «Репку» моего детства! В назначенный предновогодний день в зале на утреннике собирались мыши, кошки и собаки, бабки в платках, внучки с косками и в зеленых сарафанах, дедки с бородами из мочалки и желтые пузатые репки, которых держали в углах до выступления, чтоб их не помяли. И ведь новогодние утренники в этот день были не только в нашей школе…

И вот мне представилось… Если, допустим, спустя двадцать — тридцать лет собирать участников «Репок» — как собираются выпускники школ. И по категориям: например, в ресторане «Глобус» собираются дедки и бабки, в кафе «Бинго» — внучки, в банкетном зале столовой стадиона «Колос» — Жучки, в комплексе отдыха «Северная звезда» — кошки, а в отеле «Хилтон» — мыши… Не надо вопросов! Все и так ясно. Репки собираются в казино. Ну или в Куршавеле. Почему так? Вы кто? Токарь вы? Ага, все понятно. Вы в «Репке» играли Жучку. Как догадалась? Теория есть одна. Смотрите.

Вот, скажем, из репок, когда они вырастают большие-пребольшие, получаются депутаты и профсоюзные работники. Проверено.

Однажды пришла к одной такой. Сидит за своим столом репка. Основательно сидит, много лет. Вросла уже. Какую-то проблему у нее пыталась решить. Куда! Тянешь-потянешь, а вытянуть… Тут нужно не только бабку, дедку и всю домашнюю скотину звать. Тут надо тяжелую артиллерию — тридцать три богатыря, триста спартанцев… А лучше Али-Бабу и сорок разбойников. Умаялась я рядом с этой репой, ну ничем ее не проймешь. Тогда решила протестировать. Для наглядности. Спрашиваю: а который час? А она: мол, это пожалуйста, который час — это всегда пожалуйста, сейчас будет вам точное время, до секунд… И включает компьютер. А он что-то никак загрузиться не может. Тогда репка секретаршу позвала. Секретарша — какого-то юношу. Юноша Эдика кликнул. Эдик — какую-то Аленку. Аленка стала своему сыну домой звонить — он хорошо в компьютерах разбирается… Наконец вытянули репку — включили компьютер. Она обращает взор в нижний уголок монитора — и важно объявляет: «Три часа двадцать минут». И выключает компьютер. Все. А мы все вокруг нее как дураки стоим…

Я ей: «Георгина Михайловна, ничего не хочу уже, ничего, только скажите, а вы в «Репке» кого играли? Ну, когда в школе учились в первом классе? Кого? Не репку ли?» Она: «Ну да!»

А я так и знала! Ну конечно, слов учить не надо, сиди себе, жди, когда всех позовут и тебя вытянут. Из репок такие и выходят.

Да. Из дедок и бабок хорошие люди получаются, надежные, справедливые. Кто деда играл, тот хороший семьянин. Идеальный семьянин. Сорочка вышитая. На баяне играет. Подсолнухи вдоль забора растут. Дедка — это когда-то председатель колхоза-миллионера. Или даже начальник узловой железнодорожной станции, директор клуба, президент… да нет, банка какого-нибудь. Фабрики небольшие дедки открывают, заводики, фермы… Молодцы они, дедки.

А девочки-бабки — они обычно склонные к полноте, поэтому добрые и хлопотливые. Эти становятся хорошими поварихами, медсестрами — хоть к ране прикладывай, такие… Библиотекари еще, уютные, спокойные… Люблю людей этих, которые из бабок.

Внучки — учительницы начальных классов с обиженными личиками, хорошенькие секретарши некрупных руководителей, бывает, актрисы, которые в сериалах играют. Обычно обманутых девушек из провинции, которые приезжают в большой город и вдруг память теряют. И невинность. Это внучки, да.