Четыре брода
Шрифт:
Раздвигая кусты ивняка и калины, кони входят в брод, припадают к воде, а люди торопливо снимают с воза и осторожно опускают на речку небольшой плот, на самый его край ставят самодельную мину, прижимают ее доской и крепко скрепляют с плотом, словно это придаст большую силу взрыву. Лучше было бы знать, в каком быке имеется толовая ниша, тогда бы сработала детонация, но, не зная этого, приходится действовать наугад. Данило еще раз проверяет, как прикреплена мина, поднимается и шепотом говорит Сагайдаку:
— Кажется, все в порядке.
— Ну, счастливо вам!
Даже в темноте заметно волнение
— Не только, душу, но и сапога лихорадит. Душа еще выдержит, а сапоги, наверное, порвутся, — улыбаясь, шепчет Роман.
— Если кирзовые, порвутся, юфтевые — выдержат, — в тон ему отвечает Данило, и у Романа еще шире растягивается рот.
Под звездами тихо всхлипывает вода и корешком вьюнится за плотом. Спросонок откликнулись утки, всплеснула рыба, остался в стороне куст, от которого повеяло татарским зельем. От холода сводит тело и зубы отбивают чечетку. Не догадались, глупые, выканючить у Чигирина чарку первача. Вот и очертания моста, что повис над рекой и останавливает туман. Глубоко ли у среднего быка? Как бешеный, рассыпая искры, по мосту прогрохотал поезд, и снова всхлип воды, и дремота клочьев тумана, и лихорадка во всем теле.
На мосту послышались шаги. Две тени сошлись посередине, постояли и разошлись. Роман с головой бултыхнулся в воду, всплыл, отплевался и уже улыбается Данилу: «Помыл и голову». Откуда у него и теперь берется сила для усмешек?
Из нависшего тумана они выплывают к среднему быку. Под ними бурлит стремнина, над ними грузно топают сапоги охранников. Роман двумя веревками крепко привязывает плот к быку. Данило склоняет голову над плотом, снимает картуз, осторожно вынимает из него пришпиленную запальную трубку, на ощупь вставляет в гнездышко мины капсюль-детонатор, берет из рук Романа кремень, кресало и трут.
— Плыви, Роман. Я теперь один справлюсь.
Хлопец отрицательно покачал головой:
— Только вместе. Зажигайте.
Снова на мосту сошлись охранники, перемолвились несколькими словами и начали расходиться. Пригнувшись, чтобы телом прикрыть крохотный огонек, Данило ударил кресалом о кремень раз и другой. Брызнули искры, затлелся, медово запах трут. Партизан тут же приложил его к пеньковому шнуру и погасил. Огонь охватил десятки волоконец пеньки, а подрывники, стуча зубами от холода, тихо поплыли на левый берег. Но не успели они добраться до него, как их настигла гигантская вспышка, а потом неистовый гром подхватил могучими руками и люто швырнул в воду. Обессиленные, оглушенные взрывом и резким запахом перегорелого тола, они, пошатываясь, побрели к берегу и упали на него. Из кустов ивняка и калины к ним бросились побратимы, поднимая и целуя их.
— Молодцы, хлопцы, молодцы, — смеется, обнимает Данила и Романа Сагайдак.
С их одежды стекает вода, а они только глазами водят и подставляют то одно, то другое ухо, не в силах ничего понять.
— Что с вами?!
— Не слышим, ничего не слышим, — невнятно шевелит непослушными губами Данило, но не печаль, а радость, радость исполненного долга ощущает в себе, еще и подшучивает над собой: «Вот дурень, всадил
весь тол в одну мину. Его бы, верно, и на два моста хватило».— Уши словно лепешки стали. Была бы начинка, можно и вареники лепить, — объясняет Роман Саламахе, который подает ему сухую одежду.
— Сделано хорошее дело! — садясь на воз, весело говорит Сагайдак Чигирину. — Теперь Данило начнет сколачивать подрывную группу. Тол уже есть, а вот где разжиться детонаторами?
Детонаторы же как по заказу появились в отряде — и раньше, чем думалось. На следующий день под вечер к партизанам на конях примчались хлопцы из подпольной группы села Красное. Дольше оставаться в селе хлопцам было небезопасно. Сагайдак поздоровался с ними и, как всегда в таких случаях, задал первый вопрос:
— Оружие есть?
— Есть, — ответил руководитель подпольной группы Ивась Лимаренко, у которого чуб поднимался на ветру, словно крылья. Из кармана он вынул наган, а из торбы ящичек, который внутри был, будто соты, наполнен детонаторами.
— Так это же сокровище! — Сагайдак взвесил ящичек на руке со шрамом, даже для чего-то понюхал детонаторы.
— Кому сокровище, а кому смерть, — тряхнул чубом Ивась Лимаренко, а его хлопцы радостно улыбнулись.
Сагайдак прищурившись посмотрел на них, на лошадей, на которых прискакали хлопцы, и, не го подбадривая, не то подсмеиваясь, сказал:
— Орлы, ничего не скажешь, — и покачал головой.
А «орлы» и не знают, гордиться им или смущаться.
Чувствуя, что Сагайдак что-то таит за похвалой, Лимаренко гордо, с вызовом посмотрел на него:
— Хлопцы славные, боевые, на деле проверенные.
— Я тоже так думаю, — согласился Сагайдак. — И хлопцы хорошие, и чубы у всех словно аистиные гнезда, и ноги обуты, а вот кони босые. Может, потому, что у них не копыта, а ступы? Помню, хороши были скакуны в Красном, да, верно, гарцуют на них полицаи и староста.
Хлопцы сразу поскучнели, а Лимаренко заволновался:
— Мы взяли, что было под рукой.
— Эге ж, эге ж, — снова согласился Сагайдак. — Но лучше было бы брать то, что должно быть под ногой, тогда можно было бы и врагов догонять, и, когда надо, отрываться от них, а не плестись в обозе.
— Не смейся, батько! — как Остап в прославленном произведении Гоголя, бросил Лимаренко, поднял голову на своих орлов и подмигнул им.
Хлопцы метнулись, вскочили на своих непородистых, гикнули, свистнули и помчали из леса.
— Ненормальные! Куда же вы?! — крикнул старый Чигирин.
Ивась Лимаренко вздыбил своего коня и насмешливо бросил:
— За подковами и гвоздями-ухналями.
А Сагайдак, усмехаясь, повторил его слова:
— Хлопцы славные, боевые, проверенные. С такими не замерзнешь!
XIX
В предвечерье туманилось дремотное солнце, туманились сентябрьские васильковые дали, а тут, на заброшенном хуторке, падали в траву яблоки и опоясанный стрелами камыша ставок ярился вишневыми красками увядания. В камышах плескались утки, на плесе всплескивала рыба, над плесом сновали крестики толкунчиков, а за плесом журчал невидимый ручеек. Как и прежде, падают яблоки, всплескивает рыба, покоем дышит сентябрь, очищаются воды.