Четыре королевы

Примечательно, насколько слабый энтузиазм вызвало это решение короля. Почти никто не захотел остаться, в том числе Альфонс де Пуатье, Карл и их жены. Людовик попытался соблюсти видимость приличия, отдав братьям приказ уехать для того, чтобы уговорить Фридриха II прислать подкрепление войсками и прочую помощь, «но сами они это предложили или он навязал им свою волю, точно сказать не могу», —лаконично отметил Жуанвиль. На протяжении следующего месяца почти все корабли, прибывшие из Дамьетты, отплыли во Францию. Жуанвиль, который добровольно остался с Людовиком, добавил, что в момент расставания Карл Анжуйский «так горевал, что все изумились. И тем не менее он уехал во Францию».

Беатрис тоже, без сомнения, выказала печаль и поплакала, прощаясь с Маргаритой и Жаном-Тристаном. Но королеву Франции это не обмануло. Братья предали Людовика. Они спасали свои шкуры и не намеревались возвращаться. Маргарита знала, что при желании тоже могла бы, взяв ребенка, отплыть во Францию. Но если бы она поступила так, Франция осталась бы без короля. Ее неприязнь переросла во враждебность, а потом и в ненависть. Она никогда не забудет и никогда не простит.

Так Маргарита смотрела, как ее сестра Беатрис, ее девери и невестки, и все сеньоры со своими женами поднимаются на борт и отплывают, оставив ее с Людовиком одних, без средств и поддержки в гнетущей атмосфере Акры.

Элеонора

Глава XIII. Мастерство королевы

Бедствия Маргариты в Святой Земле совпали с периодом нарастающей напряженности в жизни Элеоноры. Хотя трудности, преследовавшие королеву Англии, носили в основном политический характер и, пожалуй, не были столь трагичны, как испытания старшей сестры, они требовали больших усилий и тонкости, что отнюдь не умаляло их значимости.

В первой половине 1240-х годов английские интересы на международной арене испытали ряд прискорбных ударов. Катастрофическая развязка злосчастного мятежа против французского господства в Пуату, который задумывался как первый этап более широкого и важного плана возвращения Нормандии, подорвала даже то слабое влияние, которым пользовалась Англия в этом регионе. Элеонора и Генрих едва успели опомниться, как умер Раймонд-Беренгер V, и выяснилось, что полагаться на матушку королевы как гарант ее интересов при дележе наследства не стоит. Французская корона и папа совместными усилиями перехитрили Беатрис Савойскую; она не смогла помочь самой себе, не говоря уже об Англии. Теперь французские войска охраняли провансальские замки, содержание которых было оплачено Генрихом, и французские законники судили и распределяли блага по прихоти нового графа Карла Анжуйского и его жены Беатрис — во всяком случае, так должно было случиться, когда молодая пара возвратится из крестового похода. Хуже всего было то, что все эти дипломатические провалы сопровождались ужасными расходами — в частности, потому, что Генриху и Элеоноре приходилось маскировать каждое новое разочарование показными торжествами, чтобы развлечь население и восстановить достоинство монархии. В итоге королевская семья по уши влезла в долги.

То, что они потеряли престиж в глазах мира, не вызывало сомнений. Исторически сложилось так, что Гасконь входила в сферу влияния Англии [90] . Но теперь короли Кастилии и Наварры, стремясь воспользоваться слабостью англичан, принялись прощупывать пути проникновения в эту область. Неожиданно возникла весьма реальная угроза потери последней части континентальных владений, что стало бы невосполнимой потерей. Элеоноре мучительно было думать, что ее первенцу Эдуарду, возможно, придется унаследовать державу, сократившуюся до жалкого клочка при его отце.

90

Гасконь изначально входила в состав герцогства Аквитанского (границы которого то расширялись, то сокращались на протяжении веков). С 1137 года Аквитания принадлежала наследнице последнего герцога Гильома X, Элеоноре (Альеноре), и ее супруг Людовик VII имел возможность распоряжаться этой обширной и богатой территорией. Но в 1152 году, ровно за сто лет до описываемых событий, Элеонора вышла замуж вторично за короля Англии Генриха II Плантагенета, и с тех пор Аквитания стала частью английских владений. Сто лет — большой срок, тем более для Средневековья; права английских королей на эту территорию были неоспоримы, но по мере проникновения французских королей в области, примыкающие к Аквитании, геополитические задачи вступали в конфликт со старыми правами. В конце концов (в правление правнука Генриха III) на этой почве разразилась Столетняя война. (Прим. перев.).

Элеонора была чрезвычайно преданной матерью. Она проводила почти все время со своими четырьмя детьми в королевском замке в Виндзоре. Еще в 1241 году она сумела убедить Генриха, что охранять интересы Эдуарда лучше не Ричарду Корнуэллу, а ей самой и Пьеру Савойскому. Соответственно, Генрих оформил грамоты, согласно которым в случае его смерти различные крепости и земли передавались под опеку королевы или ее дяди, пока Эдуард не достигнет совершеннолетия. В 1246 году, когда Эдуард слег с сильной лихорадкой в цистерцианском аббатстве Болье, куда он приехал с родителями, Элеонора настояла, что останется с ним и будет лично ухаживать за сыном. Женщина поселится под одной крышей с монахами-цистерцианцами? Это решительно шло вразрез со всеми церковными правилами, и приор яростно протестовал, но Элеонора все-таки осталась там на три недели, пока Эдуард не поправился полностью.

Она не меньше заботилась и об остальных детях. Эдмунд был болезненным ребенком, и она, чтобы утешить его, покупала ему ячменный сахар и звала собственных лекарей, когда он болел. Когда ее дочь Маргарет, которую в одиннадцать лет выдали замуж за Александра III Шотландского, прислала с гонцом жалобу, что наместник супруга держит ее под домашним арестом, Элеонора и Генрих с отрядом рыцарей помчались ее выручать. Когда самая младшая дочь, Катарина, умерла в раннем детстве, Элеонора так безутешно горевала, что довела себя до болезни.

Элеонора рано поняла, что интересы Эдуарда в Гаскони следует защищать и что эта область находится под угрозой отторжения. Генриха необходимо было заставить действовать. Но после десяти лет замужества у королевы уже не осталось иллюзий насчет способностей супруга — как, впрочем, и у всего королевства. У Генриха отсутствовала тяга к лидерству. Его квалификация как военного была никакой. Даже у себя дома он не мог сладить с собственными баронами. То и дело, когда он просил денег, ему отвечали унизительными отказами и тем вынуждали прибегать к мерам, которые лишь усиливали его отчуждение от подданных. В январе 1248 года, когда Генрих созвал сессию парламента, чтобы обсудить состояние государства, «ныне страдающего от смут, бедности и обид», как заметил Матвей Парижский, английская знать воспользовалась поводом, чтобы официально приструнить своего сюзерена.

Еще хуже, с точки зрения Элеоноры, были внезапные скачки настроения короля. С ним случались саморазрушительные приступы гнева и не менее разрушительные вспышки доверчивости. Новые люди вызывали у него импульсивную приязнь, он быстро сближался с ними, забывая о прежних отношениях. Поначалу эта причуда работала в пользу Элеоноры и ее родственников. Но в 1247 году дети матери Генриха Изабеллы (уже покойницы) от второго мужа, Гуго де Лузиньяна (вскоре погибшего в крестовом походе), явились в Англию; щедрость и доверие короля к новым сводным родичам поставили под угрозу провансальские и савойские интересы.

Поставленная перед этими фактами, Элеонора начала создавать опору для собственной власти. Для Элеоноры это означало разрыв с прошлым; до поражения, нанесенного французами, она трудилась вместе с Генрихом, верила в его способность соблюсти интересы семьи, превратить честолюбивые замыслы в реальные достижения. После того она стала действовать в обход супруга. Цели у них оставались прежние, общие — международный престиж, расширение владений, рост благосостояния; но королева, видимо, решила, что король — не самый лучший работник на этом поприще, и попробовала взять дело в свои руки. Маргариту заставили стать лидером тяжелые обстоятельства; Элеонора сама заняла эту позицию.

Самый простой способ укрепить влияние для королевской семьи — это, разумеется, набор близких друзей, которые были бы полностью зависимы от доброй воли сюзерена. И вот Элеонора, с помощью своих вездесущих дядюшек-савояров, начала поощрять переселение проверенных друзей и подчиненных из Прованса и Савойи в Англию. Сделать это было нетрудно, поскольку король и королева Англии славились своей безрассудной щедростью. В итоге примерно за десять следующих лет около трехсот соотечественников Элеоноры и ее родичей, мужчин и женщин, перебрались на новое место. Кое-кто получил административные посты при дворе; другие поступили на службу к великолепному архиепископу Кентерберийскому (дядя Бонифаций) или столь же могущественному графу Ричмонду (дядя Пьер). Многих переселенцев Элеонора приняла в свой штат и использовала для дипломатических поручений или для защиты интересов своих детей. Наиболее выдающимся родичам королевы нашлись весьма выгодные партии (что позволило разбавить влияние местной аристократии). Дочь двоюродной сестры Элеоноры выдали за будущего графа Линкольна; лорд Вески взял за себя другую. Королева также устроила брак еще одной кузины, дочери Томаса Савойского, с сыном графа Девона. Обратные связи также устанавливались: например, Элеонора сумела убедить графа Глостера, что наилучшим женихом для его богатой юной дочери является ее двоюродный брат, маркиз Монфератский.

Три сотни новых друзей и сотрудников составили весьма удовлетворительную добавку к общественному и политическому окружению Элеоноры, ядро которого составляли Санча, дядя Бонифаций и дядя Пьер. Пьер Савойский делил свое время между Швейцарией, где совершал длительные и успешные рейды на владения соседей, и Англией, где многочисленные дары указывали, что он все еще в фаворе у Генриха. В 1246 году король подарил графу Ричмонду дом на Стренде за весьма приличную сумму в «три оперенных стрелы ежегодно». Пьер усовершенствовал первоначальную постройку, и его резиденция по великолепию сравнялась с лучшими дворцами Европы. Ее прозвали «Савой» — откуда пошло название одного из знаменитейших отелей Лондона [91] .

91

Упоминание о «великолепных дворцах» может вызвать ассоциации с прославленными архитектурными комплексами Версаля, Царского Села и т. п. В XIII веке стандарты великолепия были куда скромнее. Дворцы, как правило, располагались внутри солидных крепостей, где было тесно и холодно от слишком толстых степ. Генрих III любил роскошь и удобства, для жены ничего не жалел, и покои Элеоноры были украшены резными деревянными панелями, росписями и т. п. (Они частично дошли до нашего времени.) Однако главным достижением в королевской резиденции было наличие особой комнаты для умывания и двойных дверей в отхожем месте, дабы неприятный запах не просачивался в жилые комнаты. Примерно на этом уровне, видимо, держалось и великолепие дядюшки Пьера. Позже дворцом владели герцоги Ланкастеры, но в 1381 году во время крестьянского восстания он сгорел. Вряд ли воспоминания о его роскоши сохранились в сознании простых деловых людей до XIX века! Однако за участком,где стояла с 1246 года резиденция дядюшки Пьера, название действительно закрепилось: отель «Savoy» был открыт там в 1880 году на месте снесенного театра с тем же названием. (Прим. перев.).