Четыре листа фанеры

Капитан прячет «зауэр», спокойно отпирает дверь и, потеснив плечом встревоженную Ниночку, углубляется в подсобные коридоры, толкает дверь черного хода, срывая на ходу бородку, макинтош скидывая. Не бегом вовсе, просто энергичным, обычным для себя шагом пересекает двор, скрывается в подворотне, проныривает сквозь нее, сквозь следующую, тенью проскальзывает в тень-«шевроле», запускает мощный неслышный мотор и снова бесшумно по тем же задворкам – назад. Перед выездом на освещенную улицу включает подфарники и рвет с места, как на старте «Формулы-1». Возле дверей «Трембиты» бьет по тормозам и, надо полагать, успевает поймать себя на мысли, что сегодня-то тормозные шланги выдержат любое давление. Входит в «Трембиту» и…

Алина почувствовала, что ей что-то мешает, приподняла голову, открыла глаза: мешал уставившийся прямо на нее черный зрачок пистолета, и это было так похоже на кусочек только что воображенной сцены, что Алина почувствовала холодок мистического ужаса.

На самом деле все объяснилось просто: капитан с мокрыми волосами, в коротком купальном халате держал пистолет на ладони, спрашивая:

– Откуда пушка?

Алине просто следовало ответить, что это, мол, негр из Интерпола, Джон, оставил, в подарок тебе передал. Она, собственно, и ответила, но ощущение, что зрачок пистолета глядел на нее какое-то мгновенье весьма осмысленно, так Алину и не покинуло.

– Чего ж не отдала сразу? – поинтересовался капитан. – Еще и зарядила! Только знаешь: в ванной оружие лучше не хранить, даже американское. Ржавеет.

– Что ж не отдала, что ж не отдала, – агрессивно сказала Алина, компенсируя и скрывая агрессивностью собственный испуг. – Забыла!

– Интересное кино, – улыбнулся Мазепа кривой улыбочкою. – Спрятать не забыла, а отдать забыла?

– А ты меньше о, быскивай, пока ордер не получил. В гостях все-таки.

Капитан бросил пистолет Алине на колени (хоть жест был точен, баскетболен, отшатнувшаяся Алина едва успела удержать оружие от падения), а сам стал одеваться, приговаривая:

– Ну да, конечно, штука понятная. Когда имеешь дело с преступником, всегда как-то спокойнее. Особенно когда это преступник – полицейский и, стало быть, защиты искать не у кого.

Алину забила нервная дрожь. Тут все смешалось: и реакция на оружейный зрачок, и обида капитана, который вот-вот, казалось, уйдет навсегда из ее квартиры, из ее жизни, закончит одеваться и уйдет, и главное, что он заговорил о невысказанных ее подозрениях прямым текстом.

– Ну не сердись, слышишь, я не хотела… – поднялась Алина, оставив пистолет на диванчике, нежным пальцем провела по капитановой руке.

Как ни странно, этого пустяка достало Мазепе, чтобы размякнуть: видать, и самому не хотелось покидать уютную квартирку, уютную эту женщину, и он продолжал ворчать по инерции, а точнее, чтобы не показать, как мало ему надо, чтобы размякнуть.

– Да нет, пожалуйста. Каждый человек, я считаю, имеет право носить оружие. Но только с одним условием: уметь им пользоваться. Я даже готов подарить его тебе… на свадьбу. Хоть и очень уж он хорош. – Капитан взял пистолет с диванчика и по-мальчишески погладил его. – Люблю оружие, – признался уже вполне беззаботно. – Так что завтра с утра стрельбы. На даче. О'кей?

– Пиф-паф ой-ой-ой? – улыбнулась Алина. – И опять, наверное, приставать будешь…

Изъято без свидетелей

Едва ли не зажмуривая глаза, Алина выпустила всю обойму из «смитт-и-вессона». Капитан прищурился.

– По-моему, очень негусто. Погоди-ка, сниму мишень… – и пошел к обрыву, к мишенному столбу. – Па

ра дырочек все же есть! – крикнул, удалившись от Алины, которая как раз меняла обойму, привстал на цыпочки, отковыривая кнопки.

Алина вскинула пистолет и зафиксировала капитана в прорези целика. Так точно, наверное, фиксировал он : ее в той же прорези вчера под вечер.

Капитан оглянулся, увидел направленный на себя черный зрачок смерти, вобрал понимание смысла этого зрачка и равнодушно отвернулся, продолжил возню с кнопками.

Алина опустила оружие. Капитан с улыбочкою шел к ней.

– Не так уж и дурно для начала. – Продемонстрировал пробоины. – Ладно, Йостреляй тут сама. – Передал ей коробочку патронов. – Мама просила прибраться в погребе, – и побрел по направлению к дому неожиданно тяжело.

Алина прицелилась в смененный капитаном плакат. Сейчас она стреляла спокойнее, с небольшими перерывами, от выстрела к выстрелу как бы набирая хладнокровия.

Когда обойма закончилась, Алина вытащила ее, принялась вылущивать туда очередную патронную порцию. Смертоносный островерхий цилиндрик выскользнул из-под наманикюренного пальчика. Алина присела на корточки.

Точно драконьи зубы, землю вокруг усыпали гильзы. Одна из них, полувтоптанная, слегка уже позеленевшая, была, очевидно, меньше других. Алина оглянулась воровато и зажала эту, маленькую, в ладошке, потом так же воровато прокралась к столбу со щитом, сорвала плакат, принялась исследовать раны подложки. Подняла с земли ржавый гвоздь, не без труда выцарапала одну сплющенную пулю, другую…

Мазепа поднялся из погреба, глянул в сторону Алины. Та, застигнутая на месте преступления, подчеркнуто громко и свободно доложила:

– Успехи растут. Шесть из восьми…

Капитан молча приблизился. Остановился совсем рядом, лицо в лицо, глаза в глаза, разжал ладошку.

– Можешь не мучиться. Не отдавать на экспертизу. С разрешения полковника. Который, впрочем, даст согласие более чем охотно. Ты уж поверь моему слову, экспертиза все подтвердит: и пули прошли тот самый ствол, и насечка от бойка совпадает с той самой насечкою. Так что если, конечно, не собираешься подключить к своему частному расследованию органы МВД, можешь на экспертизу время не тратить. Да даже если и подключишь – изъято-то без свидетелей, доказательной силы не имеет… – Капитан легонько ударил снизу по ее руке: и гильза, и пуля сплющенная подскочили, упали, покатились с обрыва вниз, в реку. – Я тебе больше даже покажу. Вот, – и капитан достал из кармана маленький «зауэр». Алина глядела, как зачарованная. – Все дело в том, дорогая… – добавил Мазепа. – Впрочем, я тебе, кажется, уже это говорил. Все дело в том, что я ужасно люблю хорошее оружие.

– И все равно ничего не расскажешь? – спросила Алина.

– И все равно, – ответил Богдан, – ничего не расскажу.

Минус восемнадцать

– Как же там все-таки происходило дело?

Алина полагала, что она девочка нравственная, то есть она постоянно ощущала в себе присутствие того самого категорического императива, про который писал двести лет назад умный и, главное, чуткий Кант, и если случалось ей когда поступить как-нибудь не особенно хорошо, она всем организмом чувствовала, что поступила нехорошо, и не то чтобы переживала и мучилась, но очень ей было некомфортно, и она стремилась исправить нехороший поступок, а если было это невозможно, никогда о нем не забывала, даже о самых ранних, детских, помнила до сих пор. А коли так, то не может же она любить капитана Мазепу, любить, в общем-то, радостно и безоглядно, без этого ощущения мухомора во рту, если он убийца, мерзавец и двойной человек! А Алина-то любит.

Алина измучилась вся этими вопросами и сомнениями, они мало-помалу начали уже отравлять и ее любовь, но Алина списывала отраву не на императив Канта, а исключительно на собственную глупость, которая не позволяет разгадать, как же все-таки там происходило дело.

Устав от бессмысленного проглядывания содержимого папок по двум убийствам, нынешнему и прошлогоднему, Алина решилась еще раз посетить «Трембиту».

Она сидела за столиком, потягивала сквозь полиэтиленовую соломинку сок в ожидании жаркого (заказ принял и передал на кухню бармен, он же и сока налил), исподлобья, цепко поглядывала по сторонам.