Четыре степени жестокости

Его слова окончательно вывели меня из себя.

«Ладно, лгите мне и дальше, — подумала я. — Говорите все, что считаете нужным, чтобы добиться своего. Но только не вздумайте говорить со мной таким назидательным тоном».

— Значит, вы не отдадите комикс? — резко спросила я.

— Я же сказал, у меня его нет.

— У кого же он?

Брат Майк пожал плечами.

— Он у вас.

Я ждала, с трудом сдерживая раздражение и злость.

— Смотритель Уоллес захотел посмотреть его. Я думал, вам известно.

Уоллес обогнал меня. Как ни странно, меня это не удивило. Я с трудом сохраняла хладнокровие, не позволяя гневу и беспомощности взять над собой верх. Поблагодарив брата Майка за то, что он уделил мне время, я ушла, а он вернулся к печи. В доме я надела свои ботинки и куртку и вышла через переднюю дверь.

26

Мои ожидания не оправдались, и дежурство обернулось сплошным разочарованием. Мне очень хотелось поговорить с Руддиком, но наши пути не пересеклись — он ушел раньше, чем я закончила работу. Меня возмущало, что я так быстро стала зависимой от этого человека, но я пыталась убедить себя, что это произошло из-за тяжелых обстоятельств, которые обострили мои чувства. Жизнь в Дитмарше казалась бесконечным лабиринтом, где каждый поворот все больше запутывает, изолирует меня от окружавших. Я бродила по лестницам и закоулкам, открывала потайные двери и хотела поделиться новостями с единственным человеком, который смог бы меня понять.

Наконец я очутилась в регистратуре, находящейся в административном корпусе. Кроме меня, в комнате никого не было, и я решила поискать информацию об Эрле Хаммонде. Ящики старых шкафов, где хранились досье, открывались со скрипом. Я перерыла все, но не нашла там никаких сведений о Хаммонде. Поэтому села перед компьютером, стоящим на расшатанном заляпанном кофе столе, и набрала в интернет-поисковике его имя.

Я не нашла ни одной ссылки, где упоминался бы Дитмарш, но мне удалось отыскать в Интернете статью из журнала «Таймс» от 7 июня 1994 года. Я подвинулась поближе к монитору. Это был репортаж из тюрьмы Пеликан-Бей, что на севере Калифорнии. Я увидела фотографию белого мужчины с густыми и кудрявыми, как у африканца, волосами, высоким лбом и серьгами в обоих ушах. Его глаза закрывала черпая полоска: так в «желтых» газетах скрывают лица случайных свидетелей. Заголовок гласил: «Сможет ли осужденный за убийство руководитель криминальной группировки положить конец тюремной преступности?» Одного взгляда на фото было достаточно, чтобы дать однозначный ответ. Разумеется, нет. Затем я прочитала статью. В своем интервью Хаммонд без прикрас рассказывал о своем бандитском прошлом, об убийствах, которые совершит, и о личной криминальной деятельности. Типичное бахвальство зэка.

«Находясь в тюрьме строгого режима под постоянным наблюдением, я продолжал руководить одной из самых успешных криминальных группировок и Соединенных Штатах. Я был самым изобретательным и жестоким изо всех. И я знаю, что могу, использовав те же самые способности, уничтожить все, что я создал».

В статье подробно описывались детали его виртуозной деятельности. Рассказывалось о небольших группах заключенных, с которыми он постоянно общался, о его содействии ФБР для того, чтобы покончить с этими бандами, о его выступлениях, которые записывались и раздавались в тюрьмы по всей стране. По словам репортера, его речи были необыкновенно проникновенны. Он с сожалением отзывался о тех, кто бессмысленно растрачивает жизнь независимо от того, жертвы они или преступники, и утверждал, что лишь любовь к ближнему даст настоящую власть над людьми. Ты должен потеряться, чтобы тебя нашли.

Судя потому, что он говорил и как умело манипулировал всеми, включая автора статьи, я сделала вывод: Хаммонд обладал необыкновенным обаянием и умением подчинять себе людей. Я встречала немало подобных эгоистов-психопатов, но лишь немногие отличались подобной изощренностью. Он легко мог заинтриговать и произвести неизгладимое впечатление, поэтому ничего удивительного, что автор статьи купился на весь этот бред. Меня всегда удивляло, как сильно многие неудачники склонны романтизировать жестоких преступников. Видят лишь верхушку айсберга, очаровываются блатной романтикой. Все потому, что сами не испытали на своей шкуре другой стороны тюремной жизни: внезапных приступов гнева, ужасной свирепости, садистской жестокости и тщательно скрываемого, но доведенного до предела нарциссизма.

Сев в машину, я набрала номер Руддика. Было уже поздно, но меня это не волновало. Он ответил тихо, будто старался не разбудить кого-то. Я почему-то надеялась, что он живет один, хотя это было смешно. Я стала медленно и обстоятельно рассказывать о Хаммонде, комиксе и о тех объяснениях, которые дал мне брат Майк. Руддик спросил, где сейчас комикс, и я ответила, что его забрал Уоллес. В его молчании ясно читалось разочарование.

— Получается, нас перехитрили? — с опаской спросила я.

Его ответ удивил:

— Я так не думаю. Мне кажется, комикс завел бы нас в тупик.

Я хотела возмутиться, но замолчала. В конце концов, он же профессионал.

— Сама подумай, — продолжал Руддик. — Какое отношение имеет Хаммонд к тому, что творится сейчас в Дитмарше? Зато Уоллес — наша реальность. Как и «Социальный клуб Дитмарша». Мы должны сосредоточиться на том, что происходит сейчас, а не пытаться разобраться в событиях, случившихся много лет назад.

Я промолчала. Мне не хотелось казаться наивной и вступать с ним в спор.

— Хорошо, — согласилась я.

— Я много думал о том, какие шаги предпринять дальше, и хочу, чтобы ты меня выслушала.

— По поводу?..

Он говорил спокойно, но меня не покидало чувство, что по отношению ко мне он ведет себя очень осторожно. Интересно, что он замышляет?

— Мы добыли много полезных сведений, но так и не смогли понять реальную экономическую ситуацию в тюрьме.

— Реальную экономическую ситуацию? — машинально повторила я. — Ты имеешь в виду контрабанду?

— Вот именно. Если бы мы жили в идеальном мире, то я обратился бы за помощью к тюремной полиции. Выяснил бы все, что им известно о перехваченных поставках нелегальных товаров, а также получил бы отчеты, которые они собирали у своих информаторов. Но мир далеко не идеален.

Я была вынуждена согласиться с ним.

— Поэтому я хочу, чтобы мы поставили наш собственный эксперимент.

— Что ты имеешь в виду?

— Мне интересно узнать, что произойдет, если ты установишь контакт с заключенным и предложишь ему сотрудничество.

— Какого рода сотрудничество?

— А какое оно обычно бывает? В обмен на деньги или ценные услуги ты согласишься поставлять информацию, проносить контрабанду или устраивать так, чтобы одних зэков размешали рядом с другими. Ты же понимаешь, что я имею в виду.

— Боже, Руддик, ты серьезно?

— Разумеется. — И снова этот мрачный и тихий тон и сдержанная уверенность одинокого стража закона. — Мы часто поступаем так во время секретных операций. Этот случай необычен тем, что ты не в команде. Мне приходится напрягать мозги, потому что нет средств и достаточных ресурсов, чтобы подключить к работе еще одного профессионала, а сам я не могу это сделать — слишком многие в тюрьме подозревают меня. Поэтому и обращаюсь за помощью к тебе.

— А если меня поймают?

Он засмеялся:

— Тебя не поймают.

Мне не нравится, когда надо мной смеются.

— И все же, если меня поймают, чем мне может это грозить с точки зрения закона?

— Во-первых, я бы не обратился к тебе, если бы думал, что тебя могут уличить. Надзиратели постоянно совершают противозаконные действия, но пока никого не разоблачили. Более того, никто даже не обращает на это внимания. Не забывай, это моя работа, и я даю тебе зеленый свет. — Он снова засмеялся, на этот раз я восприняла его хихиканье не так болезненно. — Но при самом неудачном стечении обстоятельств, если произойдет непредвиденное, у тебя могут возникнуть некоторые неприятности. Не стану обманывать: скорее всего тебя арестуют и будут судить. Но я на сто процентов уверен, что смогу опровергнуть все доказательства твоего участия еще на стадии следствия и все обвинения будут сняты еще до того, как начнется процесс. Я сделаю это, даже если придется поставить под угрозу наше расследование и всю мою деятельность здесь. Но ты можешь быть уверена, что тебе вернут работу. Так что действуй и ничего не бойся. Это самый худший сценарий, который я только могу представить. Вероятность того, что это случится, очень мала.