Четыре степени жестокости

— Я уже заканчиваю, офицер, — прохрипел он и еще пять раз опустил и поднял тяжелую штату. Дыхание со свистом вырывалось из его груди при каждом поднятии, а в последний раз он даже наморщил от напряжения лоб. Затем поставил штангу на место и отпустил ее. Он сел и стал наклонять голову то в одну, то в другую сторону. Его шею, плечи и грудь покрывали бугры мышц. Круглые, как пушечные ядра, бицепсы вздымались под кожей с раздутыми венами, костяшки пальцев были все в мозолях. Харрисон был слепым на один глаз, и у него не было одного уха. Глаз и ухо он потерял в драке. Я подошла к нему со слепой стороны и прыснула спреем в лицо.

Эффект неожиданности в сочетании с подходящим оружием помогает свалить с ног даже самого здорового мужика. Харрисон упал на четвереньки и пополз. Я нагнулась над ним и стала бить дубинкой по плечам, словно выбивала пыль из ковра, а затем ударила по ребрам так, что он издал хриплый протяжный стон. Схватив рацию, я срывающимся голосом попросила прислать подкрепление и принести перцовый спрей. К тому времени, когда прибыли Джонсон и Теско, я уже сковала Харрисону руки за спиной, брызнула себе на ладони перцовый спрей и растерла его вокруг глаз. Кожа покраснела, и я сразу же ощутила резкую боль, словно кто-то ударил и оцарапал меня. Джонсон и Теско тут же принялись за дело. Теско удерживал Харрисона, прижимая коленом его яйца, а Джонсон проверил мое состояние. Я сказала, что со мной все в порядке.

— Этот громила бросился на меня, когда я велела ему заканчивать.

Харрисон захлебывался слюной, и я с трудом понимала, что он говорит.

— Она подставила меня, — возмутился он.

Теско поднял ногу и нацелился коленом прямо в яйца Харрисону. Но тот успел перекатиться и принял удар в спину. Затем сжался, и его начало рвать.

— Он мой, — сказала я, задыхаясь. — Сама отведу его в изолятор.

— Так ему и надо, — проговорил Теско.

Джонсон и Теско подняли Харрисона на колени и велели вставать. Но Харрисон не подчинился, и Джонсон ударил его дубинкой по почкам. Харрисон согнулся, попытался освободить скованные руки и наконец поднялся на ноги. Ребята любили тренажерный зал. Это было самое замечательное место в тюрьме без камер наблюдения.

Я не стала приковывать Харрисона к себе, а схватила его за большой палец на руке и выкрутила посильнее, понуждая идти вперед. Согнувшись, он побрел вдоль стены, как слепой мул, а затем стал подниматься по лестнице, согнувшись в три погибели и спотыкаясь о ступеньки. Я старалась не слушать его стоны и всхлипы.

Толкая перед собой Харрисона, я вошла в приемную изолятора — восьмиугольную комнату со стеклянной будкой на платформе и двумя дверями. Одна из них вела к камерам изолятора, другая — во внутренний склад улик.

Двое надзирателей посмотрели на меня сверху из своей наблюдательной будки. Я узнали Дроуна, второго видела в первый раз. Надеялась, что мои хорошие отношения с Дроуном помогут побыстрее покончить с регистрацией и проникнуть внутрь.

— Есть свободные парковочные места? — спросила я.

Дроун нагнулся к микрофону:

— Офицер Уильямс, прием. Семнадцатый номер чист и готов к приему постояльца.

Замок на двери щелкнул.

— Правда, насчет чистоты я немного погорячился.

Я толкнула Харрисона вперед, и коридор наполнился такими звуками, словно кто-то включил магнитолу на полную мощность. Отовсюду доносились крики протеста: жалобы на дурное обращение, отсутствие еды, требования отпустить в душ или на прогулку, предоставить адвоката или дать возможность отправить письмо. Я вела Харрисона вперед, отсчитывая камеры и чувствуя себя совершенно не защищенной, хотя все окошки и дверях были закрыты. В каждой двери здесь было проделано три окошка. Одно — на уровне глаз для общения с заключенным, два других — на уровне пояса и пола, чтобы зэк мог просовывать в них свои скованные руки и ноги.

Семнадцатая камера ждала нас, ее дверь была слегка приоткрыта. Я подтолкнула Харрисона концом дубинки, упершись им в его мокрую широкую спину. Внутри находилась узкая металлическая скамья, на которой едва бы уместился такой громила, как Харрисон, а также прикрепленные к стене хромированные раковина и унитаз. Больше ничего. Я представила, какое жалкое существование влачат здесь зэки. Отупляющая изоляция, постоянное ожидание, вытягивающее силы.

За неповиновение и нападение на надзирателя это место должно было стать Харрисону домом на ближайшие шесть или даже десять дней. Он повернулся, ожидая, что психованная стерва в униформе, которая так неожиданно напала на него, продолжит начатое дело. Его щеки и губы покраснели и раздулись, на кожу налипла рвота, повсюду виднелись красные полосы от перцового спрея, на лбу вскочила ярко-фиолетовая шишка.

Я лишь ухудшила свое положение по делу Хэдли. Если его адвокат прознает о сегодняшнем происшествии, против меня будут даны новые свидетельские показания. Впервые за свою карьеру надзирателя мне хотелось извиниться перед заключенным. Я подорвала доверие к себе.

Харрисон ждал, что я зайду в камеру и снова начну избивать его, как в тренажерном зале. Но вместо этою я вышла и закрыла дверь, затем открыла окошко на уровне пояса и велела Харрисону просунуть в него руки. Через минуту я услышала, как его спина стукнулась о дверь, а в окошке появились руки. Я открыла замок на наручниках и освободила его. Едва я сделала шаг в сторону, как проклятия и крики протеста хлынули на меня, словно вода из открытого крана.

Пройдя мимо четырех камер, я остановилась возле двери и прислушалась. В коридоре были установлены камеры видеонаблюдения, и наблюдающие за мной надзиратели наверняка удивились, что я так быстро вышла из камеры Харрисона. Мои волосы не прилипали к мокрому лбу, а моя дубинка не была перепачкана кровью. Но у меня не было времени беспокоиться на этот счет. Я открыла окошко на уровне глаз и увидела Фентона. Он лежал на койке, подняв одно колено, и наблюдал за мной.

— Даже здесь я узнаю твою кошачью походку, — заговорил Фентон.

На мгновение я потеряла дар речи, но затем заставила себя ответить:

— Я не имею никакого отношения к тому, что ты оказался здесь.

Он не кивнул и не моргнул и никак не показал, что поверил мне или что вообще обратил внимание на мои слова.

— За библиотекой следили, я не могла пойти туда.

— Таблетки остались у тебя. Можешь оторваться с ними по полной. А я даже не хочу смотреть на тебя.

— Дай мне еще один шанс, — прошептала я. Как же низко я пала: умоляю заключенного, чтобы он принял у меня наркотики.

— Ты такая милая, — проговорил он. — Мне даже хочется обнять тебя.

Я не шевельнулась и не улыбнулась. Закрыла окошечко и быстро пошла прочь. Чьи-то голоса зашептали мне вслед. Они догадались, что в коридоре женщина. Они жаловались, как тяжело им приходится. Я много раз слышала подобное, но теперь этот полный ненависти хор пугал меня так же сильно, как в первый день моей работы здесь.

— Офицер Уильямс!

Голос прозвучал громче остальных. Он явно старался привлечь к себе внимание. Несмотря на яростную какофонию вокруг, я узнала его и определила, откуда он доносится. Обладатель голоса, кажется, догадался, что я замедлила шаг.