Четыре Ступени

Когда я принёс полотенце, Костька делал Оле искусственное дыхание. Видели когда-нибудь? Иной раз в фильмах показывают. Не рот в рот, а когда ритмично давят на грудную клетку. Вообще-то, я не знаю, как это правильно называется. Кажется, непрямой массаж сердца. Откуда Вишня это знал и умел, непонятно. То ли он делал, что нужно? Правильно ли делал? Мне и в голову не пришло. Он хоть массаж делал, а я - ничего. Выполнял его команды. Он вновь погнал меня из комнаты.

– Срочно звони в “скорую”. Неси корвалол. Или валокордин, нитроглицерин. Что там у вас есть?! Должно же у Лёки что-то быть! Посмотри в холодильнике, в дверце. Кипячёной воды неси. Ещё кусочек сахара.

Звонок в “скорую” я сделал. Несколько раз набирал номер. Занято и занято. Пошёл искать лекарства. На кухне закурил. Возвращаться в комнату боялся. Слишком страшно. Успокаиваясь, сделал несколько затяжек, позаимствовав сигарету из Костиной пачки, лежавшей на столе.

– Где ты пропал?
– крикнул из комнаты Костя. Но я не торопился. Сделал ещё пару затяжек. Пусть он считает, что я лекарства ищу. Потом затушил сигарету. Нашёл в холодильнике нитроглицерин. Действительно, в дверце. Налил в чашку тёплой воды из чайника. Прихватил два куска сахара. Понёс добычу в комнату.

Оля лежала с закрытыми глазами. Нос заострился. На лбу блестели капельки пота. Однако, синюшная бледность сошла. Кожа слегка порозовела. Костя сидел рядом с ней, на полу, и плакал. Прижимал её руку к своему лицу и плакал. Ну, не то чтобы плакал, а так… слышали выражение “скупая мужская слеза”? Ну, вот. У Кости их было целых четыре. Поровну на каждой щеке. Бегут две слезы одна за другой, а человек при этом ни звука не производит. И слёз не вытирает. Потому, что не стесняется их.

Плачущий Вишневецкий - картина невероятная, уже выше моих сил. И это человек, о мужестве которого знакомые сочиняли саги? Несколько минут я ошеломлённо наблюдал уникальное явление. Потом Оля шевельнулась, и я не без злорадства посоветовал:

– Сходи, умойся, истерик.

Он отмахнулся от меня, как от назойливой мухи, наклонился к Оле. Она открыла глаза, некоторое время удивлённо нас рассматривала. Затем недоумение в её глазах пропало. Видимо, вспомнила происшедшее. Тихо шевельнула губами раз, другой. С усилием произнесла:

– Уезжай, Костенька. Уезжай, милый.

Ха! Он ещё и Костенька, ещё и милый! На меня она и глаз не скосила при этом.

– Но ты же его не любишь!

В интонации Костьки мне послышался нажим. Я стиснул зубы и с трудом удержался, чтобы не врезать ему ногой в ухо. Он продолжал сидеть на полу, боком ко мне. Очень удобно дать ногой в ухо. Я сдержался, с чем до сих пор себя поздравляю. Что вы на меня так смотрите, Светлана Аркадьевна? Даже самый интеллигентный мужчина при определённых обстоятельствах может озвереть. А я - не самый интеллигентный. Да-а-а…

– Ведь не любишь!
– повторил Вишневецкий.

– Люблю, - уже более внятно выговорила Оля. Таким тоном! Вы бы слышали. Яснее ясного, кого она на самом деле любила. Отвернула лицо к спинке дивана и тихо всхлипнула. Настолько жалобно - я мигом пришёл в себя. Любовь - это хорошо, это прекрасно. Но не за счёт меня, не за счёт моей семьи. Никому не позволю её разрушать. В том числе лучшему другу. Хотя, какой он мне друг?

– Ты вот что, Костя! Орать здесь перестань. Видишь же: она больна, ей вредно нервничать, она не хочет тебя видеть.

– Неправда!
– Костя вскочил, заметался по комнате, как слепой, тыкаясь в разные углы.
– Лёка, ты лжёшь! Зачем ты лжёшь, Лёка?!

Я не удержался. Мне мало было уже полученной сатисфакции. Хотелось большего, окончательной победы, полного разгрома врага. Заметил ему самодовольно:

– Ты ошибся. Она любит меня. И зря ты затеял эту историю, после которой никогда не сможешь бывать в нашем доме и видеть мою жену.

Костя не откликнулся. Бросился к телефону. Хотел срочно заказать номер в гостинице. Мне не улыбалось именно сейчас оставаться с Олей один на один. Тогда придётся объясняться с ней начистоту. Я уже догадался о правде и не собирался её выслушивать. Мало ли что жена могла выдать мне по-честному? При Косте не станет, факт. Кроме того, “скорая” традиционно задерживалась, и если Оле опять плохо станет, то я не смогу оказать нужную помощь. Неотложку всегда приходится ждать долго. Самому? Не знаю, как, не решусь, растеряюсь в нужный момент. Оттого попытался изобразить сомнительное благородство.

– Не звони сейчас никуда, не дури. Всё же мы, как и раньше, друзья. И потом, уже довольно поздно. Ни билет на самолёт заказать, ни номер в гостинице.

– Чепуха. Переночевать смогу у Петровых. А билет мне вообще не нужен. Договорюсь со знакомыми лётчиками.

– Не дури, - повторил я.
– Оля будет переживать, а ей это сейчас вредно.

– Чёрт с тобой, - махнул рукой Костя. Стал названивать знакомым лётчикам.

Через несколько часов все вопросы были решены, проблемы улажены. Оля спала в комнате на диване, изредка всхлипывая во сне. Мы с Вишней перед сном курили на кухне. Выпивали по маленькой для разрядки напряжённости. И с горя, как говорится. У обоих имелась одна и та же причина. Только после первой рюмки я по-настоящему почувствовал, насколько издёргался и устал за прошедший вечер. Да, я оказался победителем в неравной схватке, но таковым себя не ощущал. Горек вкус иной победы. Тем не менее, мог проявить снисходительность к Вишне, которой тоже, кстати, не находил в себе. Я сыграл. Сыграл усталость, печаль, доброжелательность. Получилось хорошо. Костя ничего не заметил, не понял.

У нас с ним состоялся тот разговор, который между мужчинами допускается лишь за рюмкой, в определённом градусе подпития. Мы не были сильно пьяны. Однако, и трезвыми не были. К началу разговора хлопнули полбутылки за Олино здоровье. Без закуски.

– Может быть, ты теперь мне связно объяснишь, как, что и почему?

– Да что объяснять?
– Костя потянул из пачки сигарету.

– Всё. Всё объясни. С начала и по порядку.

– Объясни, - передразнил он и задумался.
– Да разве можно объяснить? Нравилась мне твоя жена. С самого начала нравилась. Она тогда тебе женой не была, если помнишь. В десятом классе. Но почему-то казалось, что не это главное. Целая жизнь впереди с кучей удовольствий. Любовь подождёт. Не к спеху. Наверное, так казалось, потому что я Лёке нравился больше, чем она мне.

– Врёшь!

– Зачем мне сейчас врать?

– Для самоуспокоения.

– Разве что… - Костя улыбнулся снисходительно. Сразу стало ясно - он не врёт. Кажется, именно за правду я его возненавидел.

– Она бегала за мной. По-своему, разумеется. Полшколы об этом знало. Один ты не замечал, поскольку вечно был чем-то или кем-то увлечён. В десятом классе, если не ошибаюсь, это была Танечка Столярова?

– Ты ещё детский сад вспомни. Ну, так что же Оля?

– Она назло мне выбрала тебя. Помнишь выпускной вечер? Нет? Ты вспомни. Тогда и выбрала. Почему-то непременно тебя. Я действительно разозлился. Не хотел знать вас обоих. Меня тошнило от той игры, которую вела Лёка. Вернее, я тогда думал, что это игра. Как малыши в песочнице, право слово. Злость, кстати, быстро прошла. Не до вас стало. Много разных новых впечатлений навалилось: универ, группа, первые выезды в поле, девчонки. Ага, и девчонки тоже. Куда без них? В нашей общаге царила свобода взглядов на отношения полов. Нужно было и через это пройти. Я в общаге почти каждый вечер просвещался. Меня тогда к юбкам очень тянуло. Иногда я Лёку вспоминал. Как-то по-хорошему вспоминал, тепло, душевно. Увы, она не казалась той девушкой, какая мне нужна. Не та, не единственная. И я не искал с ней встреч. А если учесть её чувства ко мне, встреч я не только не искал, наоборот избегал всячески. Мы и с тобой ведь почти не виделись. Я и подумать не мог, что ты наконец увлёкся по настоящему. И, по закону подлости, увлёкся ею. Время бежало, бежало. Я всё куда-то бежал вместе с ним. Вдруг - ваша свадьба. Я словно споткнулся на бегу. Поражён был до глубины души. Значит, она не играла. Значит, я её неправильно понял. А как похорошела. И замуж выходит. Поражался не столько её выбору, сколько вообще замужеству. Да ещё раньше, чем я женился. Сильно зацепило. До того момента для меня само собой разумелось, что она навсегда останется в девках, и до гроба будет любить одного меня. Вдруг такой абзац. Я был влюблён в неё - это ясно. Просто раньше себе отчёта не давал. Бегал, гулял и подсознательно был уверен: меня при любой ситуации ждут, при любых обстоятельствах и на любых условиях примут, если приду. Не ждали, однако. Весь вечер на вашей свадьбе я ругал себя последним дураком. Прошляпить такую девушку! Мои подружки ей в подмётки не годились. Я ненавидел себя, тебя, её. Особенно себя и тебя. Когда провожал вас, еле сдерживался. Честное слово, в ту ночь я вполне был готов убить тебя.

– И ты мне так спокойно об этом говоришь?

– Ты же просил объяснить. Я объясняю. Мне, между прочим, приходилось постоянно отгонять разные хмельные мысли. Тебе приходилось? То-то. Нелёгкое занятие, доложу я тебе, брат. Почему именно я оказался третьим лишним? Почему её мужем стал ты? Почему я элементарно не переспал с ней в то время, когда она была влюблена в меня? Картины одна другой безобразней бесконечно прокручивались в голове. Нет, не болезнь, Паша. Совсем другое. Тебе не понять. Ты одиннадцать лет был счастлив, а я - нет. Поэтому всё помню. До слова, до жеста. У меня внезапно пропала уверенность в себе. И, провожая вас, я не решился что-нибудь предпринять.

– Уверенность или самоуверенность?

– А как хочешь, так и считай. Без разницы. Да и что я мог сделать? Ты же знаешь Лёку. Всё кончилось, едва начавшись. Надежды не было. Помнишь, у Булгакова Мастер говорит, что любовь поразила его, как финский нож? Я испытал нечто похожее. Немного иначе, правда. Из-за отсутствия надежды любовь вошла в меня гвоздём. Намертво засела в сердце. Вы начинали свою семейную, тогда казалось, счастливую жизнь. Мне оставалось пугать кошек в ночных переулках и стоять под вашим окном. Будь уверен, два этих дела творились добросовестно и достаточно долго. Дальше были самоуговоры, самобичевание. Не слишком помогало. С немалым трудом и не сразу взял себя в руки. Госэкзамены отвлекли, да. На какое-то время удалось забыть о вас. Но в ожидании распределения лихорадка началась сначала. Я не остался на кафедре, как мне предлагали, я сбежал. Сперва в Сибирь, потом ещё дальше. Тогда казалось, что исчезнуть из Москвы - единственный способ излечиться. По принципу “с глаз долой - из сердца вон”.