Четыре танкиста и собака

Но настала минута, когда мышцы отказались повиноваться, ослабла напрягшаяся до предела воля. Он закрыл глаза, вытянул лапы и погрузился в воду. Стало темно и холодно. Нос задел за что-то мягкое и противное, а раненая лапа зацепила за колючую проволоку, намотавшуюся на корягу. Он все-таки сумел оттолкнуться от дна и всплыть на поверхность. С минуту безуспешно работал лапами, вращаясь в водовороте, а потом сообразил, что раз ему удалось достать дно, то, хотя берега и не видно, в этом месте уже мелко.

Он осмотрелся и, заметив в нескольких метрах по течению реки небольшой островок, повернул к нему. Плыл с высоко поднятой головой, как будто силы вновь вернулись к нему. Наконец добрался до берега и пошел по песку, вырываясь из холодных объятий реки. С каждым шагом тело его становилось тяжелее, словно наливалось свинцом. Инстинктивно он попытался стряхнуть с шерсти тяжелые капли, но повалился и потерял сознание.

На островке едва хватало места для двух ивовых кустов да почерневшего от сырости бревна, принесенного половодьем. Даже птицы не вили здесь гнезд — так он был мал и пуст. А рядом на воде были видны следы боя, который шел выше по течению: солдатская пилотка, сломанное весло, разбитая и перевернутая вверх дном деревянная лодка.

Прошло, наверное, с полчаса, прежде чем над бревном поднялась и снова бессильно упала голова собаки. Шарик лежал на боку в медленно высыхающей луже и тяжело дышал. Затем он подтянул раненую лапу и, скуля, начал слизывать с нее кровь. Он смертельно устал, глаза сами закрывались. Голова то и дело тяжело тыкалась в песок.

Все это время невдалеке громыхал бой, и с каждым порывом ветра долетали сюда его звуки. Вдруг собака услышала четкое «ура» атакующей пехоты. Шарик поднял голову и огляделся: вражеский берег был далеко, свой — близко.

Овчарка собрала последние силы, повернулась и вползла в воду. Она постояла с минуту и, оттолкнувшись от дна, поплыла, все дальше и дальше удаляясь от острова. Ее голова то исчезала в волнах, то появлялась снова. Течение помогало собаке, несло к польскому берегу, и наконец лапы коснулись спасительного широкого песчаного мелководья.

Выбравшись на берег, Шарик даже не стал отряхиваться, чтобы не тратить время. Ведь Марусю нужно найти как можно быстрее. Оставляя за собой мокрые следы, припадая на переднюю лапу, овчарка потащилась по дну обрывистого оврага, чтобы выбраться наверх и направиться к лесу.

Пробираясь сквозь кусты, она припадала к земле, когда рядом проходили чужие, но сегодня никто не обращал на нее внимания: все были заняты начавшейся переправой и боем, который шел на противоположном берегу. Собаке все труднее было подниматься на лапы, мышцы сводила судорога, рана горела, а голова сделалась невыносимо тяжелой.

Никем не замеченная, овчарка добралась до дороги, по которой еще вчера ехала со своим хозяином к Марусе, осмотрелась по сторонам и, выбрав нужное направление, заковыляла дальше. Споткнувшись о корень, упала, ударилась лбом. Хотела спрятаться в кустах, но в глазах потемнело, и все вокруг исчезло.

…Когда Шарик очнулся и открыл глаза, то отчетливо увидел над собой две человеческие фигуры. Они о чем-то говорили, при этом один пренебрежительно махнул рукой, а другой уже поднял автомат, чтобы выстрелить.

При виде оружия Шарик рванулся и зарычал. Узнав сержанта из комендатуры, он хотел было помахать хвостом, но из этого ничего не получилось.

— Смотри за ней, чтобы не убежала, — уходя, приказал сержант солдату.

Сержант скоро вернулся с молоденьким хорунжим.

— Та самая. Узнала, даже хотела хвостом повилять.

— Я сразу догадался, что тот парень лазутчик, — сказал хорунжий. — Собаку с донесением послал через реку. Поэтому она такая мокрая и усталая. Возьмите ее и привяжите покрепче, а я в штаб позвоню.

Офицер ушел, а овчарка, позволив привязать на шею ремень, лежала на тропинке, набираясь сил, и доверчиво ждала помощи, посматривая на проходящих по дороге советских пехотинцев.

Солдаты шли не так, как на параде, но шаг их был твердый, и в такт ему колыхался ровный ряд касок.

Прошло одно подразделение, за ним, за последней шеренгой, на небольшой дистанции двигалось следующее. Шарик вдруг рванулся, натягивая ремень на шее: впереди подразделения шел Черноусов, а в первой шеренге на правом фланге рядом со здоровенными верзилами шагала маленькая санитарка Маруся-Огонек. Только было запевала затянул песню, как старшина неожиданно приказал:

— Отставить!

Ухо разведчика уловило собачий лай. Ну конечно, совсем близко лаяла, повизгивая, собака.

— Что это? — спросил он, поворачиваясь к Марусе.

— На Шарика похоже, товарищ старшина.

— Разведчики!.. Стой! Вольно.

Разведчики остановились, а Черноусов, свернув с дороги, увидел лежащую под сосной овчарку с ремнем на шее и со связанными передними и задними лапами.

— Какого черта! — выругался старшина и, не обращая внимания на часового, достал нож и разрезал ремни.

— Старшина! — хотел остановить его подбежавший хорунжий. — Не трогать! Это немецкая овчарка! На немцев работает.

— Ошейник видели? — спросил Черноусов.

— Это каждый может сделать. И не ваше дело, оставьте собаку.

Черноусов спрятал нож в ножны, встал и внимательно посмотрел на молодого офицера.

— Собака не немецкая, наша. Вот видите…

Шарик приподнялся, неуверенно встал на отяжелевшие лапы и, подняв морду, лизнул разведчика в руку.

— Не трогать, я сказал! Патруль!

Сержант и солдат встали рядом со старшиной с автоматами наизготовку.

— Да что вы? Пугать задумали? — Черноусов усмехнулся и, вложив в рот два пальца, задорно свистнул. Разведчики тут же окружили своего командира. — Ну что? Будете еще пугать? — обратился Черноусов к хорунжему и, повернувшись к своим, спросил: — Узнаете собаку?

— Еще бы! Это Шарик! Наш Шарик!

— Берите его на плащ-палатку. Он ранен и порядком измучен.

Огонек забинтовала овчарке лапу, перебитую пулей, и уложила ее в брезентовые носилки, подвешенные на двух винтовках, а Черноусов, по-уставному отдав честь офицеру, вернулся на дорогу, вполголоса приговаривая:

— Видали, какой начальник? Молодой, да ранний.

— Но почему собака здесь? Что с Янеком и ребятами? — беспокоилась Маруся.

— Поживем — увидим, — неопределенно сказал старшина Черноусов и, чтобы успокоить ее, добавил: — Может быть, они уже под Берлином?..