Четыре танкиста и собака

Янек взял девушку за руку, но Лидка отвела ладонь.

— Без фамильярностей.

— Я так… Помнишь, как я тебе руки грел?.. Там, около кухни? Ты тогда другая была.

— Погоди, — сказала она и побежала к радиофургону. Вернулась с рукавицами. — Возвращаю тебе твой подарок. Тогда они грели, а теперь весна и вообще… другое время. Можешь забрать их.

— Нет, зачем же? Я же… Лидка, погоди!

Она отвернулась и пошла к перелеску. Янек сделал несколько шагов вслед за ней, но вдруг со стороны лагеря взревела сирена: короткий сигнал — длинный, короткий — длинный.

Тревога!

Янек повернулся на месте и со всех ног побежал вниз с пригорка к своему танку. Когда Кос появился между деревьями, Елень уже прыгнул в башню. Мотор завелся от стартера, из выхлопных труб вылетели первые клубы черного дыма. Через открытый люк механика Янек просунул голову вперед и по коленям Григория прополз на свое место.

Шарик, уже освоившийся с танком и привыкший к всевозможным сигналам, лежал в углу на старом ватнике, у правой ноги своего хозяина. Янек уселся, натянул на голову шлемофон и, почувствовав, как машина трогается с места, прислонился к броне. Быстро пристегнул головные телефоны, подключил их к рации. В эфире послышался обычный треск, шум, свист. Плавными движениями ручки Янек настроился на волну бригадной радиостанции.

— Ти-ти-ти-ти-та, ти-ти-ти-ти-та, ти-ти-ти-ти-та, — попискивали сигналы азбуки Морзе.

Янек не различал отдельных звуков, а схватывал всю мелодию и сразу же переводил ее на обычный язык. Он застегнул на шее ларингофон. Два черных малюсеньких микрофончика прижались к гортани — они «не слышали» рокота мотора, лязганья гусениц, но зато старательно улавливали каждый звук, выходящий из самого горла. Янек переключился на танковое переговорное устройство и доложил командиру танка:

— Четыреста сорок четыре.

— Понял, три четверки, — ответили наушники голосом Семенова. — Водитель, выезжай на дорогу у леса; остановишься на одной линии с мостиком.

Люки были закрыты, танк шел по разъезженной колее, вздрагивая и покачиваясь на выбоинах; втиснутые в стальную броню, люди тоже покачивались и вздрагивали, составляя с танком одно целое. Не сразу привыкли они к этому единственному способу уберечь себя от столкновения со всей массой находящихся внутри машины твердых предметов. Их учил этому Семенов. Труднее всего приходилось Шарику, которому нельзя было объяснить все это словами. Он учился на опыте — получая шишки. Сначала Шарик даже ворчал на танк, обижался, пытался кусать броню, зато теперь и он, как заправский танкист, сидел в переднем углу машины, прислонясь к броне.

Наблюдение за местностью велось из башни — сверху лучше видно. Обычно Кос пользовался своим прицелом, чтобы знать, где они находятся, но сегодня он не смотрел в прицел. На душе у него было тяжело, горло сжимали спазмы. Он и в самом деле не мог бы сказать, где они, думая лишь об одном: неужели можно ударить словом?

Танк шел по нескончаемой, с бесчисленными поворотами дороге, проделанной гусеницами других танков, останавливался, снова срывался с места, поворачивался, но Янек не обращал на это внимания. Дел у него не было, потому что наушники молчали.

После объявления тревоги, так же как и в боевых условиях, сейчас царила радиотишина. «Противник» не должен был их слышать, не должен был знать, что боевые машины, несущие на себе семидесятишестимиллиметровые пушки и к каждой из них по сто снарядов, приближаются к его переднему краю обороны. Команды на марше передавались от танка к танку сигнальными флажками, и постороннему наблюдателю показалось бы, что железные существа переговариваются между собой жестами.

Танки остановились в лесу под низко висящими ветвями ольховника, между стволами берез, и мотор умолк. Это вывело Янека из состояния задумчивости. Командир с механиком отправились на разведку местности, где предстояло наступать. Густлик присел на снарядных ящиках, загородивших все днище, посмотрел вниз, что там делается впереди у Янека, но ничего не сказал и, взяв автомат, встал у танка на пост, хотя сегодня была не его очередь.

Выходя из танка, он закрыл верхний люк, только через открытый передний люк можно было видеть ветки деревьев. Молодые листья еще не утратили нежного оттенка; солнце, рассыпавшись между ними на сотни маленьких кружочков, передвигалось по сиденью механика в такт порывам ветра.

Вернулся Саакашвили. Спустя минуту подошел поручник, приказал поставить танковые часы по своим и коротко объяснил задачу:

— Наступаем с пехотой. Осторожно, потому что солдаты не нашего батальона, не привыкли еще к танкам. Проход через окопы обозначен белой тесьмой. Сигнал будет передан по радио. Главное, чтобы двинуться одновременно, легко.

Оставалось ждать еще десять минут. Василий достал из кармана перочинный нож, отрезал сломанную танком тонкую березовую веточку и, обернувшись к Еленю, стал обрывать листки, старательно выговаривая по-польски:

— Коха… люби… шануе… — Он задумался, потом рассмеялся и спросил: — А дальше как?

— Не хце мне… Только как бы ни хотела, все равно на березе не гадают, нужно на акации.

Все заняли свои места в танке. Саакашвили завел мотор, поставил на малые обороты. Янек надел наушники; он почти не воспринимал гула мотора, а слышал только, как в них что-то посвистывает, словно шум далекого ветра. Он знал, что теперь ему нужно быть очень внимательным и не пропустить приказ. Ему хотелось услышать только один голос, о котором он тосковал. И вдруг его желание стало действительностью: совсем рядом, у самого уха, певуче, как это делают все радисты на свете, отозвалась Лидка:

— «Клен», «Дуб», «Граб», вперед!

«Граб» — это касалось их.

— «Клен», «Дуб», «Граб», вперед!

Он слушал как зачарованный, и ему казалось, что последнее слово, зашифрованное название танкового взвода управления, девушка выговаривала более мягко, тепло и сердечно.

— «Клен», «Дуб», «Граб»… — только теперь он словно очнулся и быстро переключился на танковое переговорное устройство. Все четверо услышали последнее слово: — Вперед!

Григорий выжал сцепление, включил первую скорость, плавно начал снимать ногу с педали сцепления. Янек почувствовал, как натянулись гусеницы, как дрогнула вместе с ними масса стали. Через прицел он увидел сначала зелень листвы, просвеченную солнцем, потом мигание света, и наконец весь кружок прицела залило сиянием — танк выехал на поле.

Их обошли остальные машины, впереди клубилась пыль. Шли ходко, чтобы догнать передние машины. Механик переключал скорости, прибавлял газ. Когда они входили в пылевую завесу из мелкого, поднятого в воздух и взвихренного песка, скорость возросла до сорока километров. Сбоку, с левой стороны, показались фигурки трех солдат, тащивших станковый пулемет. Саакашвили резко потянул рычаг на себя, чтобы не наехать на них, свернул чуть в сторону и в окончательно сгустившейся пыли вынужден был убавить ход.

— Невозможная пыль, скорость маленькая, — услышали все его короткую информацию.

— Внимание, белая тесьма правее, — предупредил голос Семенова.

— Она справа, вижу, — подтвердил Григорий.

Танк вздрогнул, переезжая через окоп, выехал на луг, и только сейчас они увидели остальные машины метрах в двухстах впереди. В интервалах между ними короткими перебежками продвигались пехотинцы. Атака развивалась немного левее.

Григорий хотел изменить направление, но луг оказался пересечен рвом, и он продолжал вести танк прямо, высматривая удобное место для объезда. В это время ров, как назло, поворачивал вправо, вынуждая еще больше отклониться от направления атаки в сторону низкого темно-зеленого луга, заросшего татарником. Сочная, буйная зелень наводила на мысль о болоте.