Четыре встречи

Вежливость для незнакомых людей, – лучший способ оставаться в меру приятными и противными друг другу, но увидев попутчика, Марина онемела. 

– Мариша? Не ожидал… Ты как тут? – по-семейному спокойно улыбался Алексей. 

– Я… Домой еду, – Марина лихорадочно вспоминала, что лучше ей держаться подальше от тех, кто дорог. 

– Это понятно. А делала что? – разобравшись с чемоданом, он уютно расположился на своей полке, и купе задышало по-домашнему. 

– Железяку отвозила. 

– Ты ж моя хорошая! – просиял он. – А от меня чего бегаешь? Обидел чем? 

– Да что, вы, Алексей! – сказать бы ему, какой он замечательный, необыкновенный, чудный! объяснить бы, что именно поэтому и не стоит ему разговаривать с ней! одним с ней воздухом дышать не стоит! да как об этом в двух словах скажешь? А подробней нельзя, итак уже доболталась. – Просто, не надо нам… 

– Вот и я говорю, – не надо… – Алексей ободряюще посмотрел на спутницу. Она сидела в самом уголке, перепуганная и напряженная, как загнанный зверек, – … бояться не надо, Мариш. Это ж я… Ну?... 

В ответ Марина уставилась в окно, и, не замечая роскошных садов, разбегающихся многоцветными волнами лугов, синего неба с высоко парящими диковинным птицами, наливалась стыдом, ругая себя за светскую бестолковость. 

– Знаешь, – с невеселой полуулыбкой начал Алексей, – в школе, где я учился, была такая дурацкая шутка. Протягивают тебе руку, «привет», мол, ну и ты в ответ свою протягиваешь, а тот, шутник, свою – раз, и отдернет. Ты ж так шутить не будешь? 

Мрыська с трудом соображала, причем здесь эта шутка, и чтоб на все это ответила… хотя бы та же Твердушкина… 

– А вот и я! – вошла молоденькая, примерно Марининых лет, звонкоголосая проводница, с востренькими глазками, ярко напомаженными губами и бейджиком то ли Инны, то ли Нины. Она уселась рядом с Алексеем, кокетливо выставив коленку, и, краем глаза отметив отсутствие обручального кольца у пассажира, озорно ему улыбнулась, со значением поправив волосы и воротничок дразняще расстегнутой блузки. – Ваши билетики?! 

Разложив папки, Инна-Нина спрашивала у пассажира «как устроились», щебетала, сверяла, играла очаровательными ямочками на щеках, и таким задорным, напористым было ее кокетство, что Марина даже залюбовалась. Зато сама пассажирка никакого впечатления на Инну-Нину не произвела: невзрачненькая какая-то, мордочка не накрашена, волосы назад убраны, как у старухи; «эдак всю жизнь прокукуешь. Хорошо, если мужичка завалященького найдешь, детей народишь, а дальше что? Тоска зеленая? Назад оглянешься, – вспомнить нечего?! Молодость – она один раз дается, и прожить ее надо, чтоб мало не показалось…», – и быстро забрав у Мрыськи билет, с безлико-громким «кипяток в конце вагона, чай-кофе позже» Инна-Нина вышла из купе. 

– Мариш, ты вообще дар речи утратила? Или со мной говорить не хочешь? – Алексей скользнул взглядом по ее губам, манящим нежной, дышащей естественностью, и с легкой улыбкой «я совсем не страшный», продолжал «пытать». – Ладно, спрошу о другом... Почему ты тогда, после первой встречи, так и не позвонила? Я ждал… 

– Теперь-то что?! 

– Теперь, может, и ничего. Но ты ж обещала. 

– Я говорила «постараюсь», – выдавила Марина. Обещать было не в ее правилах. Он просто этого не знал. 

– Извини, – причуды памяти… – со всем добродушием ответил Алексей. – Как подружка твоя? 

– Соня? Ты ее помнишь? 

– Как видишь… – кому сказать, он долго помнил ту встречу. 

Сначала сам думал – так, милая глупость, виньетка к весеннему дню, а потом по глазам, раскосым да жгучим, заскучал, звонка ждал, в уме все детали перебирал, чтоб эту девочку найти, но кроме того, что зовут ее Мариной, а подругу ее Соней, и живут они, видимо, в центре, – так ничего и не вспомнил. Кофе не раз на том пяточке пил, – вдруг она зайдет, вдруг почувствует, что он рядом. А пока надеялся, – с Татьяной (женой) завертелось, да так лихо, что сам не заметил, как «женатиком» стал. 

– Напитки! Кофе! Чай! – ломилась в дверь Инна-Нина, дребезжа столиком, уставленным стаканами. 

«Да угомонишься ты?!» – досадовал Алексей на востроглазую проводницу, и, спеша внести в ее планы ясность, как можно ласковей спрашивал свою vis-a-vis: 

– Что будешь, Мариш? 

– Чай! – с кофе полночи не заснешь, а тут поскорей бы с разговорами завязать да проспать до самого Питера, чтоб на глупости времени не оставалось. Еще боль эта… Рука сама потянулась размять затылок и шею. 

– Голова что ль болит? – хмыкнула Инна-Нина. – Может, таблетку? 

– Спасибо, так пройдет. Это от жары. 

– Спадает уже… – успокоил Алексей, поежившись для виду, и тоже взял чай, в надежде, что «чайная» солидарность умиротворит Марину и вернет ему прежнюю доверчивую слушательницу. 

Но и после ухода проводницы разговор не получался, ни внимание и добродушие Алексея, ни величие физики не смогли смягчить ее напряжения. Скоро и чай был выпит, и Марина, сухо пожелав «Спокойной ночи» и распустив волосы (чтоб голова поскорей прошла), улеглась, отвернувшись к стене, и неожиданно быстро заснула. 

А вот Алексею не спалось. Он ворочался, комкал подушку, перестилал постель, просто сидел, закрыв глаза и призывая сон, но сон не шел, и он открывал глаза... В тусклом свете ночника, в смешении бледно-розовых тонов и серо-синих теней, плед укрывал девичий силуэт, как ракушка – жемчужинку. Длинные волосы свободно струились по подушке, плечам и лицу Марины. «Хорошо ли ей спится? У нее ж голова болела», – и он прислушивался к ее дыханию, поправлял занавески, чтоб проносящиеся мимо огни не разбудили ее, пугался болезненной серости ее лица, присматривался, убеждаясь, что это – из-за освещения; присаживался рядом, аккуратно отводил прядки, не сводя глаз с подрагивающих ресничек, и улыбающихся неведомо чему губ, уверялся, что все хорошо, но спокойней не становилось, – в сердце просилась боль, беспричинная и ненужная. И Алексей вышел в коридор, чтоб, не видя Марины, обрести душевное равновесие.

Встреча вторая. Глава 9. Женитьба 

Из купе проводницы доносился мужской голос: «Лежат муж с любовницей: вино, все-такое, вдруг жена возвращается…» 

*** 

Татьяна, жена Алексея, знала сотни таких анекдотов, охотно делилась ими и любила посмеяться над горе-любовниками. И пока слушатели, кто с восхищением, кто с завистью, любовались на ее роскошно подрагивающую, изобильную грудь, торжествующе поглядывала на Алексея: видишь? цени! И он ценил, как умел.