Четырехугольник

– Неужели все мужчины настолько глупы, что им нравится такая вот пустоголовая Фифочка? – спрашивала деликатно, «все мужчины», но имела в виду лишь одного, а именно его, Левина.

«Однако обаятельная и сексуальная», – возражал Левин в таких случаях про себя. Впрочем, со временем эта тема, о Фифочке, перестала их волновать.

Зачем его пригласили, Левин понял, только когда пришел к Леночке. Когда не отвертеться было. Неудобно. Фифочка, оказывается, знала, что путь к сердцу мужчины лежит через его желудок. Она, правда, знала это чисто теоретически, у нее имелось иное сильнодействующее средство, а потому Леночка по большей части кормила Левина бутербродами и холодными закусками из продуктов с Киевского рынка, изредка – каким-нибудь редкостным дефицитом. Но то – раньше, пока Левин состоял в роли героя-любовника, в этот же раз торжественный ужин готовил явно Миша Бялик, хотя и при активном Леночкином участии. Повар он оказался изумительный, вполне мог бы работать в ресторане, а уж в тот вечер Миша, кажется, превзошел самого себя. На столе стояли хинкали из телятины, телячьи языки, блины с икрой и с севрюгой – знай наших, – и это посреди голодной, дефицитной Москвы, когда даже в ресторанах кормили какой-нибудь похлебкой и больше не шли из Москвы колбасные электрички [30] , вроде бы даже ввели карточки. Да, много чего присутствовало в тот день на столе, кажется, «Киндзмараули» и коньяк, глаза разбегались; с тех пор тридцать лет прошло, а Левин, вспоминая, все еще глотал слюни. Что там были за блюда, он с тех пор подзабыл, очевидно, салат оливье, но, главное, жареная картошка. А он, Левин, обожал жареную картошку. Вот за картошку он с радостью и продался. Так, по крайней мере, потом шутила жена. Хотя ведь и пьян был, но пьян не сильно, весело. Настоящий пир во время чумы!

30

Электрички в разных направлениях, в которых приезжие везли из Москвы колбасу, за которой приезжали специально, потому что в большинстве городов России колбасы в продаже не было.

Теперь он смутно вспоминал: разговор за столом шел пессимистический, депрессивный, а все равно ему было весело! Больше всех говорил Миша: про какие-то деньги, которые он выводил, миллионы. Про какого-то директора, который сбежал за границу. Плакался, что в итоге получил шиш. Что какие-то крутые заставили платить дань.

Вообще, утверждал Миша, все перевернулось, как в доме Облонских. Директора, парторги – все кинулись воровать. Мишиного деда когда-то посадили за то, что он был образованный, из ненаших, и заставили строить завод заводов. Он и умер на великой стройке, не дожил до сорока. И вот теперь Бендукидзе, какой-то бывший лаборант. Все разваливается, все рвут на части, вчерашние комсомольцы становятся банкирами и директорами, никто ни с кем не может договориться, стреляют прямо в цехах. Он включал телевизор и указывал на Ельцина:

– Вы верите, что он демократ? Он просто играет на публику, а сам рвется к власти. Он за власть не только Родину, он мать родную продаст. Он крепостник по натуре. Я от людей знаю, которые видели его близко. Коммунист, он и в гробу коммунист. Сволочь.

Миша отчего-то всхлипывал и делал вывод:

– Валить надо! – Но пока он не валил, а пытался устроиться в столице. Но в Москве у него никого не было, кроме Левина, и на Левина смотрела Леночка, и во взгляде ее заключалось обещание, и Владимир не хотел ее обидеть.

«Ради родинки смуглой одной», – а тут намного больше, чем родинка. Тут – сокровенное… Сокровище… И не Багдад с Бухарой отдавал он Фифочке, а всего лишь брал ее Мишу в помощники. К тому же жареная картошка… Это сейчас из-за диабета жареную картошку запретили врачи…

…Словом, он дал согласие сразу и безоговорочно. Пожалел он только через несколько дней, все как следует взвесив. И то не очень. Он устал от этой бандитской качалки, устал от этой блатной публики. К тому же открывал еще два зала. Надеялся, что там, подальше от центра, придут люди поприличней. Но нет. И там… Время стояло голодное, время крутых и безголовых, приличные люди сидели без денег. «Вот и пусть там сидит Бялик, пусть лялякает с бандитами», – решил Левин.

Вообще-то Миша Бялик был симпатичный парень. Смазливый, кудрявый, кругломордый, ходил в спортивном костюме, как качок, однако рыхловат по сравнению с теми, интеллигентен, едва ли сверхмужчина, но что-то в нем было. Милашка. Ласковый. Нравился слабому полу. К любому умел подойти. Вот это Левина и смущало. С Бяликом все время требовалось быть настороже. С бандитами и рэкетирами он общался на их языке. На фене. Умел рассказать анекдотец, покурить с ними, поплевать под ноги, выругаться. Словом, Левин опасался. Даже стал держать дистанцию с Леночкой. На всякий случай.

Начал Бялик с того, что устроил администратором Фифочку. Она и сама просилась раньше, но Левин отказал наотрез. Для ее же блага. Незачем ей было якшаться со всякой швалью. Эти чем ниже рангом, тем нахальней. Еще и выпендривались друг перед другом. Придурки, блатные, петухи, козлы… Шушера… Могли и изнасиловать ненароком. Фраера…

Администраторши у Левина были жесткие, боевые, из бывших спортсменок, постарше. Он не сам решал, советовался, кого брать. Сам бы он не потянул. Не раз и не два приходилось обращаться к авторитетам. Опять же не сам, через спортсменов. И вот этот Бялик, не спросясь…

Захотел заработать? Или, Левину это иногда приходило на ум, специально подставлял Фифочку? Было в нем что-то такое, извращенное. Любил участвовать в оргиях. Даже Левина как-то приглашал. Будто Леночки было ему мало.

Только какой из Фифочки работник? Не успела заступить в должность, убежала по своим делам. Она всегда была занята: фарцовщики, менялы, портнихи, плейбои, красивая жизнь. Думала, деньги на ветках растут, как мандарины. Так что Левину сразу звонок от другой администраторши, Железновой.

– Владимир Ильич, убежала ваша фифочка. Я целый день одна сижу. В туалет не могу отойти. И этого нет, Миши. Зачем вы только его взяли? От него одни неприятности.

Вот так сразу: фифочка. С маленькой буквы. Что-то, значит, было в Леночке такое. Ну да, одета в заграничное, бровки, ноготочки, маникюр-педикюр, глазки – на мужчин смотрит. Откровенно так смотрит. Обычно наоборот, это про мужчин говорят, что глазами раздевают, оценивают. Ан нет, и женщины тоже. Эмансипация…

Пришлось Левину наводить порядок. Он отругал Мишу и стал уговаривать Леночку. Леночка, к счастью, не настаивала, разобралась, что работа не по ней и что публика не та, не ее ранга. Она ведь – львица, а тут по большей части шакальё. Предложила вместо себя для денег мамочку, Розу Михайловну.

Тогда и познакомился Левин с бывшей артисткой Полевой-Фельдман. Надо сказать, умная оказалась женщина, деловая, с железной хваткой. Вся в Леночку, вернее, Леночка в нее. Такая же фигура, грудь, ноги, лицо. Красавица, хотя за пятьдесят. Мишу Бялика она терпеть не могла. Отчего, Левин мог только догадываться. Фанфарон. Не такого, конечно, хотела она для Леночки…

Не будь она Фельдман, стала бы народной артисткой, а так… Хотя не все так просто. Во всем виноват оказался Познанский. Вообще-то на самом деле не Познанский, а Берг, припомнил Левин, но как-то в молодости он сумел поменять документы, за что его потом и били, когда он подал на выезд. Что, мол, двойной перебежчик, не только страну предал, но еще и собственную фамилию переменил. Что, мол, предательство заложено в нем было смолоду. Патриотические спектакли ставил, а вот… «Двоедушец» – так и писали тогда, «двоедушец» и еще чуть ли не матом. Как же, как раз самая борьба с сионизмом, делилась Леночка.

«Мог стать не Познанским, а Горским. Или Горным. От слова “берг”, то есть “гора”», – вспоминал Левин. Но как ни крутись, ни мимикрируй, а все равно псевдоним – в конце концов он устал от псевдонимов и сорвался: не только разругался с комиссией, когда не приняли его пьесу, но еще и письмо подписал – против антисемитизма и за свободный выезд. Да еще и женился на американке. То есть по советским меркам стал законченным диссидентом.

Познанского после долгих мытарств отпустили, не смогли не отпустить, но стиснув зубы и по-глупому, обо звав напоследок – и от него, и в его защиту получили в ответ десятки писем и протесты по «голосам», с той стороны, словом, отпустили со скандалом и отыгрались на Розе Михайловне. Отобрали все роли и больше не пустили на сцену. У нее, правда, был выбор, могла покаяться за бывшего мужа и отмежеваться от него, поклясться в лояльности, но не захотела. Не то чтоб она была бескомпромиссный человек, но ей было противно, и она не смогла. Или не захотела. Сделала сознательный выбор, после которого пришлось устроиться секретаршей в Утильсырье. Они с Леночкой тоже хотели уехать, но побоялись, что не отпустят. Не решились стать отказницами.

Администратором Роза Михайловна пришлась к месту. Строга. Все эти братки, шушера всякая, у нее трепетали. Боялись. Интеллигентная женщина, красивая, на загляденье, однако умела. В пьесе Бабеля комиссаршу по молодости играла с триумфом. Ну вот, пригодился опыт. Могла рявкнуть, а чаще и голос не повышала. Зато взгляд… Артистка! Настоящая комиссарша! И, главное, Левину она симпатизировала. Наверное, жалела, что Фифочка выбрала Бялика, а не его.

Да, Фифочка. Роза Михайловна так и говорила: «моя Фифочка». Снисходительно так, хотя и с любовью. Словно удивлялась, откуда у них с бывшим мужем, с Познанским, могло вырасти такое легкомысленное создание. Хотя… Было в кого. Про Познанского Леночка рассказывала, что он не пропускал ни одну юбку. Красавец с усами. Режиссер. И мама тоже… Артисты… Они играют в любовь… Это их любимые роли…