Четырнадцать футов воды у меня дома
Шрифт:
До детской площадки, где они могли бы спастись и отдохнуть, было футов двадцать. Вместо этого псы, точно заключенные-сокамерники, метались туда-сюда, туда-сюда, изнемогая в этой впадине с солоноватой водой. Мы позвали собак, и, еле высовывая головы из воды, они радостно повернулись и уставились на нас. Но обе, скуля, не трогались с места — жаждали спасения, но боялись устремиться к нему. За моей спиной один из парнишек спросил:
— Мистер, чего они там зависли?
Я толком разобрался, в чем дело, лишь когда начал отвечать:
— Это «невидимая изгородь». Они думают, что ток все еще включен. Так боятся какого-то слабенького удара током, что готовы утонуть — прямо в своем дворе.
Мы
Я попытался растолковать ребятам эту систему безопасности для собак. Но мальчики лишь ошалело таращились — в районе, где они живут, такие предосторожности покажутся баловством, напрасной тратой усилий и денег. Да и в нашем районе, сказать по чести, тоже.
Дайана хранила молчание. Я порадовался, что парни не теряют присутствия духа — не то что я. Глядя, как тонущие собаки исчезают под водой, раздирая друг дружку когтями, впиваясь друг другу зубами в загривки, я почувствовал: мутит. Чуть в обморок не упал — может, бензина надышался? Или дело в стрессе…
С тех пор как я проснулся и обнаружил, что первый этаж затоплен, мной овладела сверхчеловеческая бескорыстная заботливость — сначала помоги другим, а потом уже себе. Елки-палки, сколько я уже сижу в своей моторке? Шесть часов без передышки. Даже отливаю прямо за борт, когда надо. И только теперь я сообразил, что со вчерашнего вечера ничего не ел — да и съел лишь тарелку позавчерашнего рагу.
Неужели тощий старик, которому незаметно стукнуло шестьдесят, — это я? Я самый, спору нет. И, подумав об еще одной спасательной операции — о двух молодых, обезумевших, тяжеленных собаках — я почувствовал: невмоготу. И какую же признательность я почувствовал, когда четыре крепких коричневых руки (с ладонями цвета слоновой кости) схватили одного горемыку за ошейник, а другого — за заднюю ногу и плюхнули в нашу качающуюся лодку.
Едва собаки почувствовали себя в безопасности и легли, вытянув ноги, их хвосты с почти механической размеренностью трижды, очень сильно, ударили по алюминиевой обшивке. Собаки мгновенно переглянулись. Встретились взглядом всего на долю секунды — но с общей целеустремленностью. И немедленно заснули, как убитые. Я был потрясен — а почему именно этим, как знать.
Сколько я сегодня перевидел всякого, столько воспоминаний и мыслей всколыхнуло, но не было сцены печальнее и трогательнее: они изранены в кровь, но спасены, и вот они переглянулись — проверить, как дела, — и отрубились. Теперь я разглядел, что это кобель и сука. Супруги, значит.
Нет, но как они переглянулись — «ты как? а как ты?» — и только потом, по молчаливому уговору, потеряли сознание! Вот что меня зацепило. Не могу описать свои чувства: слов не хватает. Но покосившись на парней на корме, я за них порадовался — они тоже чуть не прослезились. Парни сидели в обнимку. Дайана вообще никого не замечала — смотрела вдаль, на воду. Столько воды, и вся наша. Ох, как мне вдруг захотелось, чтобы рядом была моя лучшая подруга. Люди всегда хвалили шутки и улыбку Джин
за ироничность: ирония нынче в чести. А я разве ценил по достоинству тот факт, что сорок лет шел по жизни вместе с женщиной, которая умела прощать? Я страдал худшим видом снобизма — чванством рядового продавца. Но теперь наконец-то перерос свои недостатки — и осознал: мне не хватает Джин. Сегодня ночью я стараюсь быть достойным ее.Один из парней заметил, что я весь дрожу. Он тактично выждал несколько минут, а потом окликнул:
— Когда вы всех выгрузите? Если у вас еще рабочий день не кончился? Можно, вы нас отвезете обратно к нам, там нашим тоже помощь нужна?
— А то.
С последними трофеями — как-никак три человека и две живые собаки — я мог спокойно направиться к суше. Риверсайд весь провонял сырой сосновой смолой: глаза зудели, точно от лизола [9] . В нос лез запах свиного навоза и какой-то странный незнакомый аромат, почти сладкий. Так пахнет растреклятая вода, когда ее слишком много, когда ей не мешают течь куда угодно, растекаться повсюду.
9
Чистящее средство. — Esquire
Ветки снизу доверху были облеплены словно бы розовым тальком — пылью (а разлеталась пыль неровными комьями, точно боялась превратиться в грязь). Но глубоко под нашей лодкой течения, сплетаясь, как пряди в косах, гнали черноту на бывшие поля для гольфа и автостоянки. Мы жмурились, почуяв запах неприрученной природы. Свобода, хаос, все спущено с привязи в одночасье.
Он был неведом даже моим прадедам: запах девственного мира, творившего все, что ему заблагорассудится, во времена, когда никого из нас тут и близко не было.
Творившего все, что мир сделает, как только наконец-то от нас избавится.
Что ж, мне только что исполнилось шестьдесят пять. «Друзья моторки Митча» — так они себя называют — устроили мне сюрприз: праздник закатили.
Пришли все: Антуан, Сэм, Лотти с детьми. Плюс Дайана, которой снова не дашь больше сорока восьми. И Хатчисоны, и Чарли Хейг (у него кожа, вообще как у девушки).
Вода еще толком не начала спадать, а я уже ушел из страхования — на покой. Если вы думаете, что платить страховку тяжело, вообразите, какая пытка — вести отчетность в четырех экземплярах. Из своего офиса я выскочил пулей — как раньше из окна в моторку. (Страхование выбрал для меня папа. «Надо извлечь выгоду из наших связей», — изрек Туфля).
Наводнение заставило меня призадуматься, навело на ум — или свело с ума. Сам точно не знаю. Что это было — нервный срыв после потрясения или запоздалое прозрение? Может быть, все сразу. Как-никак потоп случился.
Мы остались в одиночестве и каким-то чудом сумели, хоть и ненадолго, друг о друге позаботиться. Государство отсутствовало как факт. Ни электричества, ни границ частных владений. Ни одного дома! Существовали лишь те, до кого можно доплыть, — все без разбора, кто нуждался в твоем челноке.
Одно я теперь знаю точно: спасать друг друга или хотя бы пытаться спасать — это привилегия. А также работа, работа на полную ставку.
Риверсайд был единственной в нашей жизни «голубой фишкой», беспроигрышным вариантом, цитаделью, куда мечтали попасть все жители нашего округа. А что теперь? Теперь это громадный загаженный отходами парк с видом на реку, и ни один «колониальный» особняк 1939 года не уцелел. Ничегошеньки для истории не осталось (впрочем, американская история и так череда реконструкций какого-то еще более давнего прошлого).