Чикагские гангстеры могут отдыхать

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

Мы остановились недалеко от въезда на шоссе, загнав машины за кустарник у обочины. Мы вытащили шефа, которому стало совсем худо от этой тряски. Его рвало, он так побледнел, словно его в муке вываляли. Семен посадил его, прислонив к машине, на землю и принялся что-то над ним колдовать.

Осмотрев наш транспорт, мы пришли к неутешительным выводам. Дальше ехать не на чем.

— Захватим на шоссе какую-нибудь машину, — предложил Серега.

— Не пойдет, — возразил тут же Мишаня. — У охраны наверняка есть рации, они уже подняли тревогу. Они скоро сюда все понаедут да ещё небось и милицию притащат со всей округи, так что шоссе быстро перекроют. Да и захватывать придется либо две легковушки, либо фургон, а это чревато. Трасса слишком оживленная.

— Может, кто сам на обочину заедет? — неуверенно ляпнул я.

— Ты, что ли, много машин за полдня видал? — вопросом на вопрос ответил Мишаня.

— Так что же? Не сидеть же, не дожидаться, пока нас тут или постреляют, как куропаток в кустах, или повяжут, — сердито сказал Семен.

— Но не пешком же идти, — развел я руками.

— Зачем пешком? — пожала плечиком Нина. — Можно на электричке до Курского вокзала доехать, а там сделать пересадку и махнуть на дачу или в городе машину взять.

— А ведь верно! — обрадовался Мишаня.

И как бы в подтверждение правильности решения за рощицей раздался вопль электрички. Мы переглянулись. Других мнений не последовало, выбор был небогат.

— Вот только с шефом-то как? — спросил Серега, испортив всем настроение. — Не везти же его связанного, с кляпом во рту.

— Придется бросить, — уныло сказал Мишаня.

— Это как это — бросить? — взвилась Нина. — Столько нервов, риска…

— Жизнь дороже, — согласился я с Мишаней.

Нина сжала кулачки, лицо у неё стало некрасивым, злым, она почти плакала, глаза горели ненавистью. Я хорошо понимал ее: пережить такое — и вдруг бросить. Но что делать, не погибать же!

— Зачем же бросать? — подошел к нам Семен. — Он нам с боем достался, мы жизнью рисковали.

— Что же ты предлагаешь? — посмотрел на него я. — Кстати, как он?

— Будет жить. Правда, контузило его прилично. К тому же — стресс и шоковое состояние, с перепугу. Вот охрана, и та не выдержала нашего натиска, а он и вовсе не попадал никогда в такие переделки.

— Ты не забывай, он же все-таки спортсмен.

— Что-то жидковат он для спортсмена, — скептически покачал головой Серега.

— Так что решаем? — подал голос Мишаня. — Не до завтра же нам тут высиживать.

— А чего решать-то? — удивился Семен. — Собирайтесь, идем. А насчет шефа не беспокойтесь, я гарантирую полный ажур. Комар носа не подточит.

— Ты что же его, в мешке нести собрался? — прищурился Серега.

— Зачем же в мешке? Сам поедет.

— Как это — сам? — не поверил Серега.

— Вот увидите, — загадочно улыбнулся Семен.

Мы быстро собрались, пораспихали оружие и припасы, какие могли, по сумкам и рюкзакам и потопали.

К станции выходили из рощицы группками. Первым на платформу вылез Серега со спортивной сумкой через плечо и рюкзаком за спиной. В сумке у него лежали два разобранных автомата, гранаты и пистолеты. В рюкзаке цинковые коробки с патронами и консервы.

Он прошел всю платформу из конца в конец, внимательно вглядываясь в лица немногочисленных пассажиров, посмотрел расписание и сделал нам знак выходить. Мы несли по спортивной сумке, за спиной у меня, как и у Сереги, висел рюкзак, а у Нины в руках — полиэтиленовая сумка необъятных размеров. Купив себе билеты, мы знаками позвали остальных, скоро должна подойти электричка.

Они долго не появлялись. Серега даже сходил к кассе, не выдержал, купил им три билета, нервно поглядывал на часы.

— Что-то с мужем? — тихо спросила меня Нина.

Я пожал плечами. Я и сам вглядывался в зелень рощи, наивно надеясь что-то рассмотреть там, за листвой.

— А если он добровольно не поедет? — опять спросила Нина, явно нервничая.

— Тогда просто бросят его там, не пристрелят же, — ответил я.

— Это как! Оставят?! — едва не крикнула она.

На нас даже обернулись. Серега вопросительно вытянул шею. Я пожал плечами, мол, все в порядке. Я понимал Нину, хотя и нервничала она, на мой взгляд, излишне. Но это на мой взгляд. Она же все-таки женщина, да ещё такие свалились на её плечи испытания. Подлая затея мужа, бесконечное ожидание, ежедневное напряжение, страх, риск. Жуткая перестрелка в ущелье, потом дикая погоня, стрельба. Все это не могло не сказаться на нервах.

Появились из рощи наши партнеры, когда электричка уже подъезжала, загибаясь из-за поворота своим змеиным телом к платформе.

Зрелище нам предстало то еще: впереди вышагивал Мишаня, тащивший в руках две огромные, как грузовики, сумки, при этом его мотало, как осину в ветреную погоду, весь он был расхристанный, рубашка выбилась из штанов, брюки на одном колене порваны. Мы встревожено переглянулись, ничего не понимая. Мишаня оглянулся и крикнул в зелень деревьев заплетающимся языком:

— Сеня! Давай его сюда скорее, мы оп-паздываем… Поезд, ядренеть, приездывает.

Из-за спины его показались Семен и шеф. Семена качало и швыряло, словно боцмана, списанного с корабля за пьянку. На руке его повис пьяный в дупель шеф, пытавшийся что-то петь. Ногами он совсем не двигал, и Семен буквально волочил его.

Мишаня втащил баулы по лесенке, посмотрел, как эту преграду пытаются преодолеть его друзья-собутыльники, сгреб их обоих за шкирку и поставил рядом с собой, у них только ноги в воздухе мелькнули.

Так вот что придумал Семен! Ну, гений! Лучшей маскировки для подмосковных электричек, привычных к подобным картинам, придумать просто невозможно. На трех крепко выпивших дачников, перебравших «воздуха», в пригородном поезде никто не обратит ни малейшего внимания, а если и обратит, уж подозрений-то пьяный на Руси никогда не вызовет. Скорее трезвый подозрителен.

И действительно, у них контролеры даже билеты проверять не стали, махнув рукой и пройдя мимо, хотя Мишаня и пытался их предъявить. Всю дорогу до Москвы они с Семеном безобразничали, как хотели, естественно, не задевая пассажиров. Заигрывали с девушками, пели песни не вполне пристойного содержания вроде:

Я свою любимую

из могилки вырою,

перверну, похлопаю,

поставлю кверху попою.

И это не дурачество,

а борьба за качество!

Семен вскочил в проход между скамейками, засеменил ногами и, выделывая руками немыслимые «па», завел: