Чикита

Да, мир сильно изменился, но не так сильно, как сама Чикита. Что осталось от наивной мечтательной девушки, покинувшей родное гнездо в Матансасе и окунувшейся в огромный неведомый мир? Очень мало. Ничего.

— Милый мой Криниган… — пробормотала она. — А знаешь, Рустика? У меня предчувствие, что в самую неожиданную минуту он объявится.

Предчувствие ее не обмануло. Через некоторое время, когда она сидела днем в гримерной, сочиняла письмо к Мундо и ждала своей очереди выходить на сцену, в дверь заглянула Рустика и сказала: «Ни за что не угадаете, кто пришел».

Но она сразу угадала: это был ирландец.

Ее сны оказались вещими: Патрик Криниган здорово сдал. Рыжие вихры поседели, и когда он улыбался, лицо покрывала сеточка морщин. Но он сохранял всегдашнюю импозантность, стать и учтивость.

Стараясь скрыть волнение, бывший любовник приветствовал ее шутливым: «Добрый день, доченька», словно они расстались накануне. «Добрый, каланча», — ответила он и попросила его наклониться, чтобы заключить его в объятия.

Весь вечер они проговорили в номере Чикитиного отеля. Она забросала его вопросами. Чем он занимался все это время? Живет ли до сих пор на Кубе? Криниган кивнул и на смешном испанском заверил, что он теперь «такой же кубинец, как маяк в крепости Морро». Гавана — роскошный город, и он открыл там школу иностранных языков. Дела идут прекрасно. «Неплохой бизнес, — заметил он. — В наше время все хотят знать английский».

Через несколько лет после их встречи в Чикаго Криниган женился на расторопной веселой кубиночке по имени Эсперанса. «Она была так похожа на тебя! — удивленно воскликнул он, словно осознал сходство сию минуту. — И тоже низенькая, хотя, конечно, не такая низенькая, как ты». Болезнь унесла ее пару месяцев назад. Детьми обзавестись не успели.

— Я был счастлив с Эсперансой, но лишь потому, что ты не позволила мне обрести счастье рядом с тобой, — промолвил репортер.

Опасаясь, как бы беседа не скатилась в сентиментальщину, Чикита спросила, довелось ли ему путешествовать по острову. Ну разумеется, отвечал Криниган. К примеру, медовый месяц они провели в прекрасной долине Виньялес. Сантьяго-де-Куба и Тринидад также не оставили его равнодушным. «Но больше всего меня взволновала поездка в твой город», — проникновенно сказал он.

Однажды на рассвете он сел на поезд и отправился в Матансас своими глазами взглянуть на те места, о которых рассказывала ему Чикита: мост Согласия, замок Сан-Северино, часовню Монтсеррат, собор Святого Карла, старый театр, где она аплодировала Саре Бернар…

— Я поспрашивал и нашел дом, где ты родилась, — рассказывал ирландец. — Там живет чудесная семья. Они мне все показали, от гостиной до кухни. И во дворик пустили: я видел пруд, где жила твоя рыбина, которой ты еще стихи читала. Он уже много лет стоит без воды — испортился от времени. Но есть кое-что неподвластное времени, Чикита: моя любовь к тебе.

И с этими словами Криниган встал, поднял ее на руки и двинулся в спальню. Чикита томно вздохнула, когда он опустил ее на постель и медленно начал раздевать. Предвидя развязку вечера, Рустика постелила чистые простыни и надушила их жасмином.

Они не спали всю ночь. С годами ключик Кринигана не увеличился в размерах, но и не заржавел. Работал как полагается, и, чтобы у любимой не оставалось сомнений, Патрик в ту ночь несколько раз отворил им нежный замок.

Утром, когда они завтракали в постели, ирландец набрался смелости и в третий и последний раз предложил Чиките руку и сердце.

— Выходи за меня, — молил он. — Мы можем вернуться на Кубу и жить в Матансасе. Или останемся здесь, — словом, где захочешь.

Чикита чуть было не согласилась, но из благоразумия попросила несколько часов на размышление. «Встреть меня после вечернего выступления, и тогда я дам ответ», — лукаво сказала она.

Вечером, когда Криниган направлялся к ней в театр, в переулке на него напали грабители, выхватили бумажник и пустились наутек. Он помчался за ними, громко призывая полицию, оступился и проломил себе череп.

Все это Чикита узнала позже, прождав его до глубокой ночи, разуверившись и вернувшись в отель.

— Вот это называется невезение! — посетовала Рустика. — Столько лет он вас уламывал и помер, когда вы решили согласиться! — И в качестве утешения она только и придумала: — Он ведь вас до беспамятства обожал, влюблен был, как телок. Сдается мне, второго такого вам не найти.

Лилипутка была с ней согласна. Возможно, жизнь, щедрая на сюрпризы, еще пошлет ей новую любовь, но этой любви никогда не бывать такой сильной, долгой и чистой, как у Патрика Кринигана.

Чикита не могла больше и дня оставаться в Питтсбурге, собрала чемоданы и примкнула к водевильной труппе, отправлявшейся в турне по восточному побережью Флориды. До сих пор от всех горестей она лечилась работой: пела, танцевала, читала стихи, развлекала публику где угодно в любой день и час. Не было лучшего снадобья от душевных ран, от любых напастей. Она надеялась, что во Флориде, куда раньше ее нога не ступала, забудет о гибели Кринигана, но тщетно.

В Джэксонвилле, где гастроли стартовали, она едва заставляла себя выйти на сцену. Ей было трудно улыбаться, в танце она двигалась тяжело, словно к каждой ноге привязали по утюгу, и впервые в жизни она забыла слова песни. Рустика надеялась, что настроение у хозяйки поднимется в Сент-Огастине, самом старом городе Соединенных Штатов, основанном испанскими конкистадорами. Но этого не случилось. Чикита по-прежнему шаталась по сцене, словно привидение, не выказывая ни толики прежнего изящества и задора. А когда пришла пора переезжать в Палм-Бич, она и вовсе захирела, оставила труппу, заперлась в номере отеля «Понсе де Леон» и погрузилась в молчание.

Тогда Рустика поняла, что это не просто преходящая печаль: боль от утраты Кринигана усугублялась грызущим чувством вины. И она стала ломать голову, как вытащить Чикиту из этого омута. Выпросила разрешение готовить в кухне отеля и наделала домашних конфет, расставила в номере Чикитины любимые цветы и даже читала ей стихи Хосе Хасинто Миланеса. Все втуне. Чикита продолжала чахнуть и слабеть. Вконец отчаявшись, однажды вечером Рустика взялась вслух вспоминать их общие ребячьи проделки.

— Помните, мы сыпанули соли в сливочный пудинг, который готовила моя бабка? А как подменили духи во флаконе козьей мочой?

Воспоминания об этих и других проказах неожиданно вывели Чикиту из оцепенения. Она вдоволь насмеялась, а потом попросила помочь ей принять ванну и одеться, потому что ей захотелось прогуляться.

На набережной она остановилась полюбоваться водой и с глубоким вздохом воскликнула: «Какое спокойное море!» И тут Рустика дала маху: она пояснила, что испанцы выстроили Сент-Огастин не на море, а на берегу полноводной реки под названием — вот ведь совпадение — Матансас. Не успела она договорить, как из-за бог знает каких причудливых ассоциаций вся веселость Чикиты улетучилась, словно по мановению. Она разрыдалась, как девчушка, бросилась ничком и принялась колотить мощеный тротуар кулачками и подвывать: «Матансас, Матансас, я могла бы сейчас быть с Патриком в Матансасе!»

После этого случая у Рустики оставался только один выход. Она собрала чемоданы, отправилась на вокзал, купила два билета и, не спрашивая мнения Чикиты, запихала ее в поезд, идущий на север, — до городка, где жил Мундо.

Путь был долгим и изматывающим, но Рустика молилась, только бы он не обернулся разочарованием. Чикита нуждалась в любви и ласке куда больше, чем Рустика была в силах дать, и только любимый кузен мог им помочь.

На месте их ждал сюрприз. Заведение Мундо и Косточки по-прежнему носило название «Прекрасный Матансас», но радикально сменило профиль. Салун прогорел, и владельцы сделали из него похоронную контору. Чиките приготовили комнату для гостей на верхнем этаже дома, где жили сами хозяева, и заверили, что счастливы ее приезду, а она может оставаться у них сколько душе угодно.