Чилимята

–Хватит уж тебе денег-то хапать… Отдохни, не езди…

– Последний раз, сестренка, последний раз… Толюньке вот на машину коплю… – сказал, как отрубил.

Через месяц свояк Николай и Мотя уехали за телом Ивана, погибшего по пьяному делу на уборке. Дело было темное. Якобы, ехали за зерном, спрятанным днем; за рулем сидел друг Ивана. Оба были пьяны, залетели в какие-то ямы, машина закувыркалась. Иван решил, что надо выпрыгивать из кабины, чтобы остаться живым. Выпрыгнул, а в этот момент машина перевернулась набок. Голова Ивана попала прямо под перевернутое колесо. Водитель остался жив. Ивану было 43 года.

Хоронить приезжали сестры, брат, мать. Мать, обняв изуродованное лицо сына, плакала: «Народная ты моя красавица…»

Все, нажитое ей самой и мужем, благополучно промотала спившаяся Матрена Николаевна…

Глава III

Бедолага Федька

«Федька», «воришка», «плут», «Федька-пастух» – так его звали в деревне в детстве и в юности. «Что ты спустил штаны, как Федька Митяшин», «Вон Федька-чилименок с кнутом идет, вылитый пастух…» – это тоже о нем. Был Федька материной болью и заботой. С того самого момента, когда будучи им на сносях, упала Анна в погребе и стукнулась об угол ларя животом. Боялись с Григорием: вдруг мертвый родится…

Слава богу, родился живым, но слабым, хилым, почти не способным сосать самостоятельно. Заморыш, одно слово… Выходила Анна сынка, оздоровел Федька. Радовался Григорий: сынок после двух дочек подряд, работник вырастет. Так бы и случилось, наверное, кабы не война… Ни одного письма не дождалась Анна от Григория с фронта, лишь в 1943 году получили известие о том, что пропал он без вести. Тяжко было всем: и Анне, и остальным детям, но Федьке – хуже всех. К началу войны ему шел седьмой годок. Сколько он помнил себя, всегда хотел есть. Помнит: закроешь глаза, и вот перед тобой плывут булки свежеиспеченного хлеба, все румяные, с хрустящей корочкой, совсем не такие, как мать в войну пекла, наполовину с крапивой или с мякиной… Берешь булку, ломаешь, хлеб ноздреватый, горячий, а запах… У Федьки полон рот слюны голодной от такого видения… Других явств Федька даже представить себе не мог, столь редкими они бывали на столе у чилимят.

– Чай, был ба хлебушек вдоволь – полегче жить было бы, – соображал своим умишком Федька. И однажды не выдержал Федюха искушения, залез в чулан к соседям, схватил полбулки хлеба и тут же, набив полон рот, удачно (так он думал) вылез из окна чулана, и вот он – спасительный забор… Перемахнул через него, и ты уже на своем подворье. Дальше – больше… Первой беду почуяла мать. Бесхитростный Федька выдал себя сам:

– Мам, чай, ты ба в квашонку побольше муки сыпала да меньше крапивы, вкуснее хлеб был ба. Вон, как у Кузяриных… аль у Саблиных…

Анна уговаривала, просила, плакала:

– Нельзя, Федя, чужое брать… Бог терпел, и нам велел… Чай, не одному тебе голодно… – и совала тайком от детей кусок хлеба…

Федька не внял уговорам матери. Голод – не тетка… И однажды брат Иван нашел Федьку, жестоко избитого, под забором у собственного дома… Вгорячах хотел Иван разобраться с обидчиками брата, мать запретила:

– Сам он виноват, горе мое… Воровать-то грех непрощенный…

Приказы матери у чилимят не обсуждались, так и остался Федька неотомщенным. После побоев Анна смотреть на Федю без слез не могла: маленький, ниже всех из чилимят (а и остальные – не Гераклы), в рваной одежонке, доставшейся после Ивана, с вечно голодными глазами, а лицо… Анна долго думала, на кого же похож сын, где-то она видела точно такое же страдающее лицо.

– На Ивана похож? Что-то, конечно, есть, братья все же… Но у Ивана лицо – решительное, взгляд – смелый, открытый, одно слово – «народная красавица». У Феди совсем не то: какая-то обреченность, беспомощность во взгляде. И однажды в церкви у иконы с изображением страдающего Христа вдруг поняла, на кого похож сын… И ахнула… И всегда, до конца своей жизни, просила Анна всех своих детей «не бросать Федю», «помогать Феде», а затем и его семье…

В 1943 году Федька пошел в школу, и тут еще одна неприятность ждала Анну: он проходил в первый класс два года, и так и не смог освоить программу первого класса. Когда Федька понял, что не может он освоить школьную премудрость, не складываются у него отдельные буквы в слова, а слова в предложения, вообще, забросил школу.

И так и остался на всю жизнь неграмотным в стране всеобщей грамотности. Зато любил он ходить на скотный двор, беседовать там со скотниками, пастухам помогал, знал клички всех коров в деревне. Да не просто клички знал, знал и характер каждой, ее повадки, знал с детства, где, на каких пастбищах, в какое время года надо пасти стадо. Поэтому и заслужил прозвище «пастух».

После войны эта любовь к животным, к неприхотливому крестьянскому труду сослужила хорошую службу Федьке. Много лет подряд нанимала его деревня пастухом для стада личных коров. Кто жил в деревне, тот знает: на эту должность абы кого не выберут – корова здесь для всех семей главная кормилица. И хоть посмеяться над пастухом, который умеет лишь коровам «хвосты крутить», желающих всегда хватает, настоящих пастухов в деревне ценят. Знали в деревне: пока пасет стадо Федька-чилименок, все в стаде будет в порядке. Да и не только пасти коров, любой крестьянский труд был Федору не в тягость, а в радость. А как сено косил… Казалось бы, откуда силе браться? А вот, поди-ка, управлялся не хуже других… Невысокий, шустрый, он косил как бы не косой, а всем телом… И трава ложилась под ноги Федора, шурша ему что-то невнятное…

Жену Федору тоже помогла выбрать мать: сноха Мария была неутомима в крестьянском труде, нескандальна в жизни, и также, как и Федор, не одолела первого класса школы. В городе Федор был один только раз: ездил вместе с матерью хоронить тетку к Мане, сестре, на Урал. Анна осталась погостить у дочери после похорон, а Федора проводили одного, купив ему билет и снабдив продуктами на дорогу. Он умудрился потеряться с билетом в кармане, затем кое-как добрался до дома, не без помощи добрых людей. Все чилимята свято выполняли просьбу матери: не оставляли его одного, без помощи. Задумал Федор строить новый дом вместо старого, отцовского – помогали все. Сестра Маня высылала посылками гвозди, рукавицы, скобы, краску для стройки; братья Иван и Михаил (самый младший) приезжали и по-могали строить, сестра Лиза и няня помогали, как говорили в деревне, «и сырым, и вареным». Анна могла бы доживать с любым из своих детей, все ее звали, но она жила с семьей Феди, помогла ему вырастить троих детей: двух сынов и дочку. Дом Федя выстроил на зависть всем; гордо, на высоком фундаменте, сиял стеклами окон большой пятистенок, срубленный из лиственницы. Анна все смотрела, щуря блеклые глаза, на дом сына, радовалась, смахивала слезы:

– Вот отец-то не дожил до радости-то такой…

Казалось бы, живи, радуйся, Федька… Но не тут-то было.

В 1960–1970-е годы в деревне процветало самогоноварение. Гнали самогон из зерна, был он похож на чуть-чуть забеленную молоком водичку, крепость его была невелика. Зато сивушный запах от самогона валил с ног. Чтобы напиться допьяна таким напитком, пили его большими стаканами. Что уж говорить, почки у колхозников без работы не оставались – сколько жидкости надо перекачать! Ни одно застолье в деревне, ни одна свадьба, ни одни проводы в армию или на пенсию не обходились без первача, как ласково называли его в деревне. Да и где было колхозникам брать денег на водку? Оплата трудодней осуществлялась сельхозпродуктами. Если что-то заработал в частном хозяйстве – кроме того, что надо есть, надо же еще и одевать детей, учить их и прочее. Борьба же с самогоноварением осуществлялась только на словах. Гнали, ни от кого особо не скрываясь. Пили все, и это не считалось чем-то позорным или страшным. Наоборот, это стало, чуть ли не поводом похвалиться перед соседями своим «геройством». Наиболее дальновидные люди в деревне отправляли подрастающих детей в город: учиться, работать, лишь бы не спиваться в деревне. Рассуждали:

– Там, чай, каждый день надо на работу ко времени. Не разгуляешься…

Пил и Федька-чилименок, не отставал от других. Беда грянула нежданно-негаданно… В декабре колхозники готовили лес за Сурой. Морозы стояли градусов под 30… Мужики были рады, подвернувшейся работе (в зимний период колхозников «наряжали на работу» редко), не обошлось на морозе и без выпивки… К вечеру вернулись на лошадях, на телегах домой. Федор не вернулся…

Жена метнулась по соседям:

– Где Федя?

– Рюмки собират по деревне твой Федя… Напьется – придет… – еле выговорил сосед.

Он не пришел и к ночи… Ночью организовали поиск, поехали в Засурье… Наткнулся на замерзшего Фёдора его сын Николай, подросток семнадцати лет… Федор просто заснул у стога, зарывшись в сено. Бригадир не проверил, все ли колхозники поехали домой, закончив трудиться… Он, как и все, был пьян… Федору было 44 года. Нечеловеческие вопли издавала у гроба сына парализованная Анна…

Глава IV

Последыш Мишка

Миша был последним из чилимят. Ко времени начала войны ему было всего два года, Рос он, не в пример предыдущему Федьке, крепким, толковым ребенком. Может, сказалось то, что Анна долго кормила сына грудью. Надеялась на то, что хоть этим поддержит мальца в голодные военные годы. А саму-то Анну Мишка «высосал в ниточку», как говаривали соседи. Похож Михаил был на Ивана, такой же крепкий, невысокий, ладный. Вот только чуть приспущенное от рождения веко правого глаза придавало лицу Миши, да и всему его облику, хитрый и немного загадочный вид. Михаил успешно окончил семь классов школы, отслужил в армии, вернулся домой, в деревню. Шел 1958 год. По пути из армии заехал к Ивану и Марии на Урал, в Тагил. Ему обрадовались, оставляли жить, даже невесту Иван хотел найти. Миша смеялся: – Чай, дело нехитрое… Сам справлюсь. Рано еще, погулять охота… Пожил две недели… Тянуло домой, к матери. Поехал на родину…