Чингисхан. Пенталогия

Наконец, когда все были готовы приступить к делам нового дня, большие двери закрыли. «Глупо полагать, что нас никто не слышит», — внезапно подумал Ань Цюань. О любом мало-мальски важном решении, принятом в тронном зале, к вечеру уже сплетничали на рынке. Он пристально всмотрелся в лица министров, пытаясь понять, чувствуют ли они, что в его груди застыл страх. Похоже, они ни о чем не догадывались, и на душе у Ань Цюаня чуточку полегчало.

— О императорское величество, сын Неба, наш отец и властитель, — начал первый министр. — Я принес письмо от императора Вэя, правителя Цзинь.

Первый министр не стал приближаться к трону, а передал послание рабу. Юноша опустился на колени, протянул свиток бесценной бумаги Ань Цюаню, и тот сразу же узнал личный знак принца Вэя. Скрывая шевельнувшуюся в сердце надежду, он взял послание и сломал восковую печать.

Письмо было коротким. Пробежав его глазами, Ань Цюань нахмурился. Он чувствовал, что советники ждут новостей, однако не мог сдержать волнение и прочитать письмо вслух.

«Моему государству выгодно, когда его враги нападают друг на друга. О чем же беспокоиться? Обескровьте захватчиков, и Цзинь почтит вашу память».

В тронном зале воцарилась тишина — министры переваривали услышанное. Один или два из них побледнели, взволнованные. Помощи не будет. Более того, новый император назвал тангутов врагами и больше не может считаться союзником, как когда-то его отец. Возможно, эти несколько слов означают, что Западному Ся пришел конец.

— Готово ли наше войско? — нарушил молчание Ань Цюань.

Прежде чем ответить, первый министр низко поклонился, пряча страх. У него не хватало духу сказать правителю, как плохо подготовлены воины. За поколения мирного существования они больше преуспели в шашнях с городскими шлюхами, нежели в боевых искусствах.

— Казармы полны, повелитель. Ваша гвардия поведет воинов, и они отбросят дикарей обратно в пустыню.

Ань Цюань сидел неподвижно, зная, что никто не посмеет прервать его мысли.

— А кто будет охранять город, если гвардия выйдет на равнины? — наконец произнес он. — Крестьяне? Нет. Я долгие годы кормил и поил войска, пора бы им и отработать полученные милости.

Правитель словно не заметил недовольного выражения лица первого министра. Он был кузеном Ань Цюаня и держал городских писцов в строгости. К несчастью, когда требовались серьезные решения, первому министру не хватало ума.

— Пришлите ко мне командующего войском, нужно разработать стратегию наступления, — сказал Ань Цюань. — Похоже, время переговоров и писем закончилось. Я обдумаю послание императора Вэя и свой ответ позже, когда мы покончим с ближайшей угрозой.

Один за другим министры вышли из тронного зала, скованные жесты свидетельствовали об их страхе. Три сотни лет страна жила в мире — никто не помнил ужасов войны.

— Самое подходящее для нас место! — сказал Хачиун, глядя на равнину Си Ся.

За его спиной поднимались горы, взгляд же воина был прикован к зелено-золотым полям, на которых зрел обильный урожай. Три месяца войско с неимоверной скоростью продвигалось вперед от деревни к деревне, почти не встречая сопротивления. Три больших города пали, прежде чем слух о нападении прошел по всей стране и жители стали спасаться бегством. Вначале монголы брали пленных. Когда их число достигло сорока тысяч, Чингису надоели плач и стенания. Его войско не могло прокормить так много лишних ртов, но и оставлять за собой врагов он не собирался, хотя несчастные крестьяне вряд ли смогли бы нанести ему удар. Хан отдал приказ. Резня продолжалась целый день. Мертвых бросили разлагаться на солнце, а Чингис подошел к горам трупов только один раз — убедиться, что его повеление выполнено. После он о них не думал.

В живых оставляли только женщин, желанную добычу. Не далее как сегодня утром Хачиун нашел двух редкостных красавиц. Сейчас девушки ждали в его юрте, и он вдруг понял, что думает о них, а не о предстоящем набеге. Хачиун тряхнул головой, чтобы отогнать похотливые мысли.

— Крестьяне, похоже, народ не воинственный, а каналы удобны, чтобы поить лошадей, — продолжил Хачиун и посмотрел на старшего брата.

Чингис, подперев руками подбородок, сидел на куче седел рядом со своей юртой. Вокруг весело бурлила жизнь племени. Поодаль мальчишки втыкали в землю березовые прутья. Заметив среди них двоих своих старших сыновей, Чингис с интересом поднял голову. Сорванцы шумно толкались, громко спорили, как лучше расположить ветки. Детям в улусе было опасно водить дружбу с Джучи и Чагатаем — те часто подстрекали приятелей на шалости и проказы, заканчивающиеся обычно тем, что всех мальчишек порознь шлепали матери.

Чингис вздохнул и задумчиво облизнул нижнюю губу.

— Хачиун, мы похожи на медведя, который запустил лапу в мед. Тангуты вот-вот встряхнутся. Барчук говорил мне, что их торговцы хвалились огромным войском. Нам оно еще не встречалось.

Хачиун, нимало не беспокоясь, пожал плечами.

— Ну и что? Еще остался большой город. Тангуты, наверное, прячутся за его стенами. Мы можем уморить их голодом или разрушить стены вокруг их убежища.

Чингис нахмурился.

— Это будет не так-то просто. Опрометчивых решений можно ждать от Хасара. А с тобой я советуюсь потому, что рассчитываю на твои разум и осторожность. Ясно ведь, что в определенный момент воины станут чересчур самонадеянными. Мы не вступали в сражение с тех пор, как вошли в эту страну, и я не хочу, чтобы мои воины растолстели и обленились. Пусть упражняются в боевом искусстве до седьмого пота. И ты вместе с ними.

Хачиун вспыхнул — упрек достиг цели.

— Как прикажешь, брат, — сказал он, кивнув.

Он заметил, что Чингис отвлекся от разговора и наблюдает за сыновьями, которые взобрались на своих косматых лошадок. В игре, придуманной олхунутами, требовалась ловкость. Джучи и Чагатай готовились проскакать галопом вдоль ряда воткнутых в землю прутьев.

Джучи первым пустил коня вскачь и помчался к веткам, натянув тетиву. Чингис и Хачиун увидели, как он на всем скаку выпустил стрелу и попал в самый тоненький прутик, расщепив его надвое. Выстрел был хорош, и почти сразу Джучи наклонился влево, поймал на лету обломок и победно поднял вверх, возвращаясь к приятелям. Те встретили его одобрительными криками, только Чагатай презрительно фыркнул и сам поскакал вперед.

— Твой сын вырастет хорошим воином, — пробормотал Хачиун.

Чингис слегка поморщился. Хачиун не смотрел в сторону брата, зная, какое у него сейчас выражение лица.

— Пока тангуты могут укрыться за стенами раз в пять выше человеческого роста, они будут смеяться над нами, видя, как мы рыскаем вокруг по степи, — упрямо произнес Чингис. — Их правителю наплевать на потерю нескольких десятков деревень. Мы лишь слегка ужалили его, меж тем как Иньчуань стоит целый и невредимый.

Хачиун ответил не сразу — наблюдал за Чагатаем. Стрела ханского сына перебила березовый прут, но мальчик не успел схватить обломок, прежде чем тот упал на землю. Джучи что-то сказал брату, и лицо Чагатая потемнело от гнева. Мальчики, конечно, знали, что отец смотрит на них.

За спиной Хачиуна Чингис поднялся в знак того, что принял решение.

— Пусть воины готовятся к походу. Я хочу посмотреть на каменный город, так поразивший наших разведчиков. Не может быть, чтобы в него нельзя было попасть.

Чингис не стал делиться с братом снедавшей его тревогой. Раньше ему не случалось видеть город, который, по словам лазутчиков, опоясывают высокие стены. Хан надеялся, что у ворот Иньчуаня придумает, как проникнуть в город, не тратя времени на тщетные попытки разрушить неприступную твердыню.