Чингисиана. Свод свидетельств современников
Шрифт:
На основании вышеизложенных оценок составителем и делался отбор фрагментов из «Сборника летописей» для настоящего издания.
В связи с вопросом формирования монгольского этноса, взаимоотношений монголов с другими кочевыми племенами, в частности с татарами, в этот раздел нами включены соответствующие фрагменты хроники потомка Чингисхана, Хивинского хана Абуль-Гази «Родословное древо тюрков» (XVI в.).
Г.с. Саблуков, переводчик данной хроники Абуль-Гази, говоря именно об этой части повествования, отмечал: «Но и эти предания о глубокой древности, о вражде племен монгольского и татарского, в которой первое было загнано в горы Эргунэ-кун последним, — имеют в основании исторические факты. Критике предстоит очистить их от примеси вымысла, указать в настоящем своем виде и поставить на своем месте» [8].
Подраздел
Для нашего сборника из этого сочинения Н. Я. Бичурина были выбраны фрагменты, касающиеся похода Чингисхана в Китай и начала военных действий против империи Цзинь, представляющие, на наш взгляд, наибольший интерес в плане полноты и оригинальности содержания.
Следует отметить, что записки и дневники побывавших в Монголии китайских дипломатов, религиозных деятелей, путешественников, относящиеся к XIII–XIV векам, являются важными источниками для изучения истории эпохи Чингисхана.
Как писал известный переводчик и исследователь этих сочинений Н. Ц. Мункуев, эти источники «значительно дополняют и уточняют сведения о монголах и других народах Центральной Азии, содержащиеся у персидских и арабских авторов. Кроме того, только в литературе на китайском языке мы находим подробные данные о собственно Монголии и господстве монгольских завоевателей в Китае в более позднюю эпоху, начиная приблизительно со второй половины XIII века. В так называемых мусульманских, т. е. персо- и арабоязычных, источниках подробно освещены лишь события, относящиеся к ранней истории монголов или происходившие в западных частях Монгольской империи. Ценность китайских источников для изучения истории Монголии и других стран, некогда входивших в состав империи, основанной Чингисханом, общепризнанна» [10].
Среди представленных в этом сборнике китайских источников следует в первую очередь отметить «Записку о монголо-татарах» («Мэн-да бэй-лу»). Автором этого самого древнего источника по истории Монголии и монголов является посол императора Сунской династии (1127–1279) Нин-цзуна — Чжао Хун, побывавший в 1221 году у главнокомандующего монгольскими войсками в Северном Китае гуй вана Мухали.
Чжао Хун в своих записках попытался отразить многие стороны жизни монголов: историю происхождения и их нынешнее состояние, планирование и организацию военных походов, их оружие и военное снаряжение, иерархию должностных лиц в армии и гражданской администрации в Северном Китае, нравы и обычаи монголов, их праздники и развлечения и многое другое.
«Путешествие на Запад монаха Чан Чуня…» («Чан-чунь чжэнь-жэнь си-ю цзы») — это путевой журнал, который вел один из спутников-учеников прославленного даосского монаха Чан Чуня (1148–1227), вызванного Чингисханом в его ставку и совершившего свое путешествие из Северного Китая в Среднюю Азию и обратно в 1219–1224 гг.
Выдающийся русский синолог П. И. Кафаров в предисловии к своему переводу описания этого путешествия писал: «Даосский монах Чан Чунь, живший во времена усиления монголов, пользовался в свое время большою славою в Северном Китае и почетом при дворах Сунском и Гиньском (Цзиньском). Он принадлежал к северной даосской школе, к секте Цзинь лянь, или Золотого ненюфара, последователи которой носили название Цюань чжень, т. е. вполне истинных, святых, и были адептами внутренней, или духовной, алхимии. Они искали в психическом мире вожделенный Дань (философский камень), тайны бессмертия, долголетия и другие дары… Чан Чунь, по мнению своих современников, достиг цели этой науки, провел всю жизнь свою в созерцании.
Чингисхан после вторжения в Китай узнал об имени Чан Чуня, вероятно, от
предавшихся китайцев и вызвал его в свою орду, чтобы воспользоваться его секретами, по примеру китайских государей, увлекавшихся тщетными надеждами на чудотворную силу даосов»[11].Итак, что хотел получить от общения с даосским проповедником Чингисхан? Очевидно: средства сохранения здоровья и продления жизни. Но не менее важным было для Чингисхана и другое: он стремился привлечь на свою сторону прославленного монаха, получить его совет, как управлять завоеванным Китаем, использовать его в повышении своего авторитета среди местного населения Китая.
Но что же помимо трепета перед «властелином вселенной» подвигнуло 72-летнего монаха совершить столь опасное и утомительное путешествие? Как считают некоторые исследователи, желание возвысить в глазах Чингисхана свою даосскую школу. Сам же Чан Чунь, размышляя об этом, писал: «…ныне, по первому зову Драконова двора, я иду, почему же? Я слышал, что Царь одарен от Неба мужеством и мудростью, превосходящею древность и нынешние времена; правота в нем помогает чудесному величию; китайцы и варвары покоряются ему; посему… я счел необходимым… представиться [Чингисхану][12].
Отличительной особенностью путевых заметок, которые вел один из учеников Чан Чуня, Ли Чжи-чан, является их скрупулезность, объективность, точность наблюдений и датировки всех этапов этого путешествия. Любознательный Ли Чжи-чан подметил и отразил в своих записках особенности быта и нравов народов тех стран, через которые пролегал путь Чан Чуня и его спутников. Но главное — он сумел показать, как высоко ценил Чингисхан даосского монаха, его философию жизни. «Божественный и бессмертный три раза объяснял мне средства к поддержанию жизни; я глубоко вложил его слова в сердце»[13],— сказал Чингисхан присутствовавшим во время одной из его бесед с монахом сподвижникам. В другой раз, собрав царевичей, князей и вельмож, Чингисхан сказал: «…я теперь еще более убедился, что он небесный человек… Небо внушило ему то, что он говорил мне. Вы, каждый, запишите то в своем сердце»[14]. В этой связи вполне закономерным явилось сделанное Чингисханом тогда же «святое повеление», согласно которому даосские монахи были «избавлены от всех больших и малых повинностей, оброков и податей..>[15].
Завершая обзор китайской части свидетельств современников о Чингисхане и его эпохе, подчеркнем еще раз очевидную ценность этих и многих других китайских источников по одному из интереснейших периодов мировой истории — периоду монгольских завоеваний XIII–XIV вв.
В Западной Европе устойчивый интерес к монголам и их завоевательской политике возник в начале XIII века, сразу же после первых достигших Европу сообщений о походах Чингисхана в сопредельные страны; а после походов Батыя на Русь и южные области Центральной Европы, когда страшная опасность порабощения кочевниками нависла над Европой, потребность в информации об этом «безвестном и чужом» народе: его нравах и обычаях, его армии и вооружении и, главное, «о замыслах татар» стала настоятельной.
На Восток, к монголам, были отправлены несколько экспедиций, которые под прикрытием католического миссионерства должны были установить отношения с монгольскими ханами, собрать важную военно-стратегическую информацию.
Сразу отметим, что достичь политических целей не удалось, зато европейцы благодаря католическим миссионерам, а затем и купцам значительно расширили свои исторические, географические, этнографические знания, прежде всего о монголах, а также о тех народах, чьи земли посетили отважные путешественники. Благодаря книгам, которые они написали по возвращении на родину, их имена вошли в мировую историю.
Большие заслуги в информировании европейцев о Монголии и монголах имеют предшественники Марко Поло — Джованни дель Плано Карпини (нач.1180 — не позднее 1252) и Гильом де рубрук (не ранее 1215 — ок. 1270), путевые заметки которых стали бесценными свидетельствами эпохи Чингисхана и его ближайших потомков.
Хотя Плано Карпини был направлен к монголам самим папой римским в качестве его полномочного представителя, а Гильом де Рубрук — Людовиком Святым, цели их путешествий были, по сути дела, одинаковыми. Их точно выразил в начале своего сочинения «Истории монгалов» Плано Карпини: «Когда отправлялись мы по поручению апостольского престола к татарам… мы не щадили себя самих… чтобы, узнав их истинные желание и намерение, иметь возможность открыть это христианам, дабы татары своим случайным и внезапным вторжением не застигли их врасплох, как это и случилось однажды по грехам людским…»[16].