Чистая душа

Фуат смутился.

— Ты ошибаешься, — пробормотал он.

— Если ошибаюсь, буду рад. Запомни, Фуат: какие бы трудности мы сейчас ни переживали, война окончится нашей победой. Только так.

— А если выйдет не так?

— Буду бороться, чтобы вышло так.

В эту минуту из-за палатки выбежал молодой красноармеец и, увидев Камиля, высоким, пронзительным голосом крикнул:

— Ибрагимов, живо! К тебе пришли.

Камиль, не торопясь, пошел навстречу.

— Кто?

Солдат с озорным видом подмигнул Камилю:

— Пришла замечательная дивчина. Во!

— Кто такая?

— Не сказала. Говорит: «Придет — увидит».

— Где она?

— Там, на опушке леса. Там их целый базар.

Хотя Камиль старался казаться спокойным, сердце у него забилось. Его мало интересовало, кто приехал. Кто бы ни был, должен привезти известия о Сании, Это главное.

3

Красноармеец сказал правду: на опушке леса действительно было нечто похожее на базар. На вытоптанной, пыльной траве толпились пестро одетые женщины с узелками, с корзинками, с сумками. Некоторые из них ходили с вызванными солдатами по лесу, некоторые парами стояли под березами или сидели на траве в стороне от людей. А многие выжидательно смотрели на городок солдатских палаток; каждого солдата, идущего оттуда, встречали сотни глаз.

Камиль подошел к березовой опушке и смутился под взорами женских глаз. Не видя ни одного знакомого лица, он нерешительно замедлил шаги. Кто же его вызывал? Или подшутили над ним?..

Но из толпы вышла девушка в белой шляпе с широкими полями.

— Камиль-абый!

— Миляуша! Вот умница! — Камиль взял ее руки в свои и долго не отпускал.

— А я вас едва узнала, Камиль-абый. Вы совсем… как вам сказать… — Миляуша критически оглядела своего директора.

На Камиле была старая, побелевшая от солнца гимнастерка, залатанные на коленях брюки, на голове видавшая виды пилотка, на ногах заношенные ботинки с обмотками. Черные волосы были наголо острижены, а лицо на ветру и солнце почернело, и бывший директор школы выглядел теперь рядовым в самом обычном смысле этого слова.

— Может быть, ты думала, что увидишь меня в новенькой форме офицера? Ничего, Миляуша! Это старье только в лагерях носят, перед отправлением на фронт выдадут новое.

Увидев любимого учителя в столь неприглядном обмундировании, Миляуша действительно почувствовала обиду за него. Но, заметив, что Камиль по-прежнему держится независимо, тут же забыла об этом.

— Нет, Камиль-абый, — сказала она, смеясь, — вы, оказывается, все такой же.

— А зачем мне меняться, Миляуша?

Отделившись от толпы, они пошли к лесу и остановились под толстой березой.

— Ну как дела, Миляуша?

— Я могу сообщить вам радостную весть. Во-первых, привет вам от Сании-апа, от Хасана…

— Живы, здоровы?

— Живы и здоровы. И еще привет от вашей дочки, маленькой Розочки.

— От Розочки? — переспросил Камиль тихо. На щеках его проступил румянец.

— Да, от Розочки. Очень красивая девочка. Поздравляю.

— Спасибо, Миляуша. Вот уж действительно обрадовала меня! А то я в эти дни совсем…

Почему-то Миляуша, его бывшая ученица, показалась ему повзрослевшей.

Миляуша, словно чувствуя это, добавила почти наставительно:

— А вы, Камиль-абый, ни чуточки не беспокойтесь о семье.

Она рассказала, как ходила навестить Санию, когда та лежала в родильном доме. Сказала, что Сания сейчас живет не одна, с ней русская женщина, из эвакуированных.

От Миляуши Камиль узнал и о Рифгате с Шакиром. Они, оказывается, посланы в танковое училище. Миляуша уже получила от них письма. Пишут, что оба довольны, мечтают вскоре стать командирами танков.

Наконец Камиль спросил Миляушу о ее делах.

Оказывается, она приехала в Казань сдавать экзамены.

— Можете поздравить, — сказала Миляуша, улыбаясь. — Только что сдала экзамены. Принята в университет.

У Камиля поднялось настроение от хороших вестей, и он душевно порадовался за свою ученицу.

— Молодец ты, Миляуша! — сказал он, пожимая руку юной студентке, — Поздравляю, поздравляю!

— Спасибо, Камиль-абый, но… не знаю, удастся ли учиться в военное время?

— Почему бы нет? Какой факультет?

— Химфак.

— Замечательно! Учись — будешь открывать тайны природы.

Время встречи истекло. Камиль тут же, наспех написал письмо жене. Сообщил, что скоро едет на фронт, хотя говорить об этом пока у него и не было прямых оснований. Но ему это дело казалось решенным.

И действительно, слова его оправдались. Через два дня он шагал в составе маршевой команды на железнодорожную станцию. Была ночь.

«Как хорошо, что Фуат ничего не знает», — порадовался про себя Камиль.

Но радоваться ему было рано…

4

Не прошло и двух суток, как их эшелон был в Москве. А на следующий день утром остановились на большой станции по дороге в Ленинград.

Здесь уже ясно чувствовалось, что фронт недалеко. Толпы солдат, рев моторов, контрольные посты на углах, выкрашенные в зелено-черный цвет машины (на некоторых из них Камиль видел пробоины от пуль), спрятанные в садах зенитки — все говорило о близости фронта. И вот вдруг эти зенитки заговорили — над станцией кружила вражеская разведка.

Камиль не заметил немецких самолетов — они летели высоко, только видел в небе белые клубки разрывов и слышал глухой гул, доносившийся из-за высоких облаков.

На станции солдат покормили обедом и выдали на дорогу сухой паек. А вечером поезд двинулся на запад.

В вагоне, куда попал Камиль, почти все были примерно того же возраста, что и он. Со многими он перезнакомился и разговорился. Но только один из них, чуваш Яков, стал по-дружески близок Камилю.

Вышло это не сразу. Не только Камиль, но и другие соседи по вагону сначала косо смотрели на него, Небольшого роста, коренастый и рыжеватый, с бледными веснушками на лице и голубыми глазами, он ничем не выделялся среди других. Но не было, наверно, в эшелоне другого человека, столь приверженного к соблюдению разных правил и предписаний. Скажем, играют солдаты в карты. Играют не на деньги, в дурачка, чтобы скоротать дорогу… Вышел кто-то из игры — на его место зовут Якова.

— Нет, нет, — отвечает тот испуганно, — начальник эшелона не велел играть в карты.

Или подъезжает эшелон к какой-нибудь станции. В таких случаях красноармейцы высыпают на перрон. Якову это кажется нарушением порядка.

— Думаешь угодить начальству? — ругают его солдаты.

— А вдруг останетесь? — говорит Яков. — Поезд тронется — не успеете сесть.

Но когда убедились, что Яков вовсе не стремится подладиться к начальству, над ним стали подтрунивать как над трусом. Он ни на кого не сердился и на насмешки не обижался.