Чистилище СМЕРШа. Сталинские «волкодавы»
Шрифт:
После ожесточенных боев с фашистами 16-я дивизия была выведена с передовой на доукомплектование во второй эшелон. Штаб соединения оказался в Туле, куда прибыл Председатель Президиума Верховного Совета Литовской ССР Ю. Палецкис, который 14 сентября на Собрании партийного актива соединения сказал такую фразу, которую запомнил контрразведчик: «После битвы под Грюнвальдом литовскому народу не приходилось участвовать в таких серьезных боях, в каких теперь отличились литовские подразделения Красной Армии. В этих боях вы сдали экзамен на мужество и удостоились бессмертной славы…»
Сегодня эту славу пытаются затоптать новые политиканы, потомки тех, кто прислуживал
Разыскная работа отдела КР СМЕРШ соединения велась интенсивно. Немецкие спецслужбы, отступая вместе с вермахтом, всячески пытались через свою агентуру внедриться в подразделения и части дивизии с целью ведения разведки, совершения диверсионных и террористических актов. После «прохладного душа» под Москвой и Сталинградом в плен стало попадаться все больше и больше «тевтонских вояк», с отдельными из них занимались военные контрразведчики. Так, во время боев под Полоцком в ближнем тылу противника наши разведчики из засады разгромили немецкий обоз, и среди захваченных в плен военнослужащих оказался также старший лейтенант — ветеринарный врач.
«Привели его в штаб дивизии, — вспоминал Евсей Яковлевич, — щеголеватого, при всех регалиях, причем с чемоданом в руках. При допросе он пытался создать о себе впечатление как о личности интеллектуальной, культурной, не причастной к совершенным нацистами преступлениям. Он то и дело повторял:
— Мое дело только лошадей лечить…
Однако, когда для досмотра был открыт его чемодан, все ахнули: рядом с аккуратно сложенным бельем и предметами личного туалета красовались изделия из фарфора, старинные шкатулки искусной работы, столовое серебро, старательно свернутые в трубку, снятые с подрамников, исполненные маслом картины — два пейзажа и один натюрморт, а также наручные часы разных марок, серьги с драгоценными камнями, золотые обручальные кольца и другие вещи…»
Следы мародерства были налицо. Вот уж действительно, краденая вода сладка, а тайно съеденный хлеб — приятен, а поэтому доброму вору всякая петля впору. Но перед смершевцами стоял навытяжку совсем не добрый вор — добрых не бывает. Стоял и дрожал за свою судьбу оккупант, захватчик, фашист…
Ну как тут не вспомнить слова Льва Толстого, сказанные в «Войне и мире» о наполеоновских вояках:
«Это была толпа мародеров, из которых каждый вез или нес с собой кучу вещей, которые казались ему ценны и нужны».
Мародеры фюрера, оказывается, своим грабительским аппетитом ничем не отличались от бонапартовских предшественников.
Кстати, в усадьбе великого гения мировой литературы варвары двадцатого века приходили в бешенство от факта существования русской культуры. Они планомерно уничтожали все, что было связано с именем Льва Николаевича — печи топили разбитой уникальной мебелью и книгами, в одной комнате сделали туалет, здание школы для крестьянских детей превратили в развалины, унесли с собой ценные картины, ковры, другие экспонаты, хранившиеся в музее. Рассказы местных жителей были полны ужасных подробностей о грабежах, разбоях, убийствах и действиях специальных команд поджигателей домов.
Все эти данные были собраны военными контрразведчиками 16-й стрелковой дивизии.
«Любопытный случай, — писал Яцовскис, — произошел в апреле 1943 года в нашей чекистской практике. Вернувшись в один из вечеров из 167-го стрелкового полка, я
увидел в отделе задержанного красноармейца.Поздней ночью пришлось разбудить начальника отдела и доложить о результатах допроса. Полковник Барташюнас, внимательно выслушав меня, приказал немедленно под личную ответственность отконвоировать задержанного в Особый отдел армии.
Как сейчас вижу перед собой этого рослого, статного, смуглого украинца. Когда его ввели в комнату, он тут же вытянулся по стойке «смирно» и, как бравый солдат, щелкнул каблуками.
«Прошел хорошую муштру», — мелькнула у меня мысль. Предложил ему сесть, а сам принялся рассматривать изъятую у него при личном обыске красноармейскую книжку.
Я спрашиваю, он отвечает, записываю, опять спрашиваю:
— Профессия и специальность?
— Тракторист.
— Место службы и должность или род занятий?
— Агент немецкой разведки…
Мне показалось, что я ослышался. Ничего не стал записывать и еще раз переспросил. А он в ответ:
— Я уже сказал, агент немецкой разведки. Прошлой ночью был переброшен в тыл Красной Армии.
Я поспешно кончил заполнять анкету и принялся писать протокол допроса подозреваемого.
— Вы запишите, пожалуйста, в протокол, что я явился с повинной, с тем чтобы во всем чистосердечно признаться, — попросил допрашиваемый.
— Но ведь вас задержал патруль, — возразил я.
— Не моя вина, что весь день пришлось искать Особый отдел.
И тут он мне поведал из ряда вон выходящую историю. Еще задолго до получения задания от гитлеровской разведки этот агент твердо про себя решил: «Поручение фашистов выполнять не буду и сразу после выброски добровольно явлюсь в Особый отдел НКВД».
После приземления на парашюте в нашем тылу он штыком заколол своего напарника-радиста, который намеревался выслужиться перед врагом, спрятал рацию, оружие, другое выданное немцами снаряжение и направился в сторону фронта на поиски Особого отдела. Повстречавшиеся на рассвете красноармейцы указали ему на землянки возле опушки леса. Он приблизился к одной из них и спросил у часового, здесь ли находится Особый отдел.
Красноармеец недружелюбно спросил:
— А тебе какое дело?
— Я немецкий шпион.
— Я тебе покажу «шпиона»! Давай катись-ка отсюда, — зло прокричал часовой и направил на него ствол автомата.
— Что ж мне оставалось делать? — продолжал свой рассказ задержанный. — От того места весь день петлял по дорогам, пока не встретил ваши патрули.
Приблизительно месяц спустя в отдел заезжал руководящий работник Особого отдела армии, от которого мы узнали, что все показания задержанного полностью подтвердились: был обнаружен убитый немецкий агент-радист, парашюты, радиоаппаратура. Разобрались и с ротозеем-часовым, прогнавшим прочь немецкого агента. Он, видите ли, думал, что, называя себя шпионом, красноармеец над ним подшучивает, издевается.
— Не встречал таких шпионов, которые сами приходят в НКВД, — пытался оправдаться незадачливый боец взвода охраны Особого отдела.
Но на фронте случалось всякое!»
Тепло военный контрразведчик отзывался о командующем Калининского фронта генерале армии Андрее Ивановиче Еременко, который в 1940 году был командиром механизированного корпуса и являлся одновременно начальником Вильнюсского гарнизона. На одном из совещаний он сообщил, что войска фронта готовятся к новым наступательным операциям, и настало время освобождения Белоруссии и Литвы. Затем Еременко приказал построить офицеров. Когда это было сделано, скомандовал: