Чисто женская логика

Капитан окинул взглядом комнату и почему-то сразу выделил Цокоцкого.

— Убахтин, — представился он, протягивая руку. — Это вы звонили в милицию?

— Я звонил.

— Как узнали об убийстве?

— В окно заглянул.

— Так, — Убахтин подошел к окну и посмотрел вниз, на улицу. — В окно заглянули?

— Видите, вон электрик на люльке лампочки меняет? — уловив в глазах капитана сомнение, Цокоцкий решил пояснить все еще раз. — Вот он и поднял меня к окну на своем приспособлении. Пятьдесят рублей, между прочим, содрал. Можете у него спросить, думаю, не откажется подтвердить. К самому окну подвел свою люльку.

— Так, — вопросов в глазах капитана не стало меньше. — Допустим. А почему вы решили заглянуть в окно?

— Видите мой чемодан? — Цокоцкий поставил на свободное пространство у дивана небольшой чемодан. — Видите? Это мой чемодан, — видя, что ему не верят, он начал нервничать. — Видите мой чемодан? — спросил он капитана уже, наверно, в десятый раз.

— Вижу.

— Ну вот! — воскликнул Цокоцкий. — Я и говорю!

— Слушаю вас, — тоже растерянно произнес Убахтин, не понимая, что хочет сказать щекастый гражданин.

— С этим товарищем, — Цокоцкий показал на труп, — мы должны были сегодня лететь в командировку. Встетиться договорились в аэропорту. Я приехал, а он нет. Не смог. Как видите, по уважительной причине.

— Согласен, причина уважительная, — кивнул капитан, не спуская глаз с Цокоцкого.

— Объявили регистрацию, объявили посадку, объявили об окончании посадки, а его нет. Он шеф. Босс. Директор, другими словами. Лететь без него нет смысла.

У него право подписи. А право подписи — это, я вам скажу... — Знаю. Дальше.

— Самолет улетел в Вологду, а я остался. Балмасова нет. Звоню. Телефон молчит. Думал, что он спит, может... Ну, бывает, чего уж там, дело прошлое... Он мог поддать вечером. Думаю, перебрал и заснул. Звоню — тишина. Я сюда. Дверь никто не открывает. Выхожу на улицу — люлька. Я мужику пятьдесят рублей... — Он взял? — серьезно спросил Убахтин.

— Взял. Двумя руками сразу. Сотню просил, сторговались на пятидесяти.

Вот, — Цокоцкий показал пятна извести и цемента на штанинах. — Видите? Нет, вы скажите! Видите?

— Вижу.

— Люлька у него оказалась грязная, выпачкался весь.

— Понял, — наконец кивнул капитан — тощий, жилистый, подозрительный, с тягучим, неотрывным взглядом. Даже отходя от человека и вроде отворачиваясь, взглядом своим он его не отпускал, как бы проверяя — а как тот поведет себя, какое выражение примет его физиономия, когда чуть отвернуться от него, отойти на несколько шагов? Не проявится ли нечто уличающее, разоблачающее в намерениях подлых и преступных? — Понял, — повторил Убахтин, глядя на Цокоцкого уже из-за плеча.

— Как только до меня дошло, что случилось нечто ужасное, я сразу к телефону.

— Какому?

— Мобильному. Вот этому, — Цокоцкий выхватил из кармана маленькую черную коробочку и повертел у капитана перед глазами, как вертят дети друг перед дружкой красивой конфетой.

— А сам? — спросил Убахтин.

— А сам к дверям. Вот тем, которые этот мастер, — он кивнул на слесаря, — высадил перед самым вашим приходом. Первым подошел участковый. Это, наверное, вы ему перезвонили.

— Саша, — обратился капитан к одному из оперов. — Запиши данные этого гражданина и отпусти с миром.

— А чего записывать, вот моя визитка! — отработанным жестом фокусника Цокоцкий вынул из кармашка визитку и вручил ее капитану.

— Запиши, Саша, — повторил капитан. — И пусть идет.

— Я могу обо всем случившемся сказать в коллективе? — спросил Цокоцкий, несколько обиженный последними словами капитана, бесцеремонными они ему показались, будто его попросту выпроваживали из квартиры.

— Нет возражений. Страна должна знать своих героев.

— Не понял? — дернулся Цокоцкий.

— Я имел в виду... — Убахтин помялся, ничуть не смутившись. — Что вам выпала сегодня активная роль. Вы хорошо себя проявили, не растерялись. Бывает ведь всякое. Теперь вам есть что рассказать в конторе, — Убахтин усмехнулся, показав большие прокуренные зубы. — Мы еще встретимся, — успокоил он Цокоцкого.

— Здесь я вам больше не нужен?

— Нет, можете идти, — опять произнес капитан обидные слова, но Цокоцкий уже, похоже, привык к тому, что у того других нет. Продиктовав оперу свои данные, он подхватил чемодан и, ткнувшись в одну сторону, в другую, неожиданно оказался перед убитым. Перешагнуть через Балмасова он не решился, пошел в обратную сторону. Обойдя вокруг журнального столика, Цокоцкий вдруг споткнулся о складку ковра, но успел вовремя опереться о столик, чуть ли не упав на него грудью. В прихожую он вышел несколько церемонно, с высоко вскинутой головой, как бы желая подтвердить свое затронутое достоинство.

— Что-то я нигде не вижу папирос? — раздраженно спросил Убахтин. — Пепельница есть, а папирос нет.

— Балмасов не курил — сказал Цокоцкий. — А пепельницу держал для гостей.

— Да-а-а? — удивился следователь. — Это хорошо. Курить — здоровью вредить. — Он хотел было еще что-то добавить, но взглянув на труп, осекся — шутка оказалась не очень удачной.

— Вы мне позволите зайти на кухню выпить стакан воды? — спросил Цокоцкий.

— Даже два, — усмехнулся капитан.

— Спасибо.

Цокоцкий свернул в коридорчик, ведущий на кухню, взял на полке стакан, открыл холодильник, вынул початую бутылку минеральной воды, наполнил стакан и залпом выпил. И уже поставив бутылку снова в холодильник, вернув стакан на подвесную полку, уже направившись к выходу, он увидел, что все это время, высунув голову из-за поворота, за ним внимательно и улыбчиво наблюдает Убахтин.

— Вы боялись, что я унесу бутылку с собой? — спросил Цокоцкий.

— На визитке, которую вы оставили, есть телефон вашей конторы?

— Наша контора называется мебельной фабрикой.

— О ней я и спрашиваю.

— Есть. Там все есть.

— Я буду у вас сегодня. Хорошо, если бы все сотрудники оказались на месте.

— Все будут на своих местах, — заверил Цокоцкий уже из дверного провала.

* * *

А дальше все происходило достаточно скучно. Касатонова со слесарем молча сидели на диване, рядом пристроился Гордюхин, которому никакого дела в работе оперативной группы попросту не нашлось. Повертев в руках касатоновский фотоаппарат и не найдя ему ни одного кармана на кителе, он положил его на полку серванта. Плотноват был Гордюхин и пора ему было уже сменить китель на более просторный, но участковый, видимо, еще не осознал перемены своего размера.